Мария Визи - A moon gate in my wall: собрание стихотворений Страница 35

21 февраля 1963 г.

398. В госпитале («Коридоры в палатах еще пусты…»)

Коридоры в палатах еще пусты.Цвета солнца — желтые стены.Последний час тишины, темноты,перед утренней дежурной сменой.

Кое-кто из больных всю ночь не спал,кое-кто из них всю ночь стонал,кто-то молился — помилуй Бог!О чем-то плакал, кого-то звал…

А один, молодой, курил, не курить не мог.Тихонько сестры сновали по коридору,два санитара шушукались у окна,и интернист, отдернув белую штору,торопился взглянуть на ту, что кончалась, одна.

И в этот час, неожиданно, просто,тот, молодой, которому резали мозг,у которого только что высохла шрама короста,закрыл глаза и сделался весь — как воск.

21 февраля 1963 г.

399. Этакая чушь…

Вы не слышали ли мифа?

Только высохла олифав тронной зале у халифа,два воинственные грифана ножах подрались вдруг.

Сам халиф, — потомок скифа,чуть не умерший от тифа, —не допив аперитифа,страшный пережил испуг…

Он воскликнул: «Разве ж можно?!»Очень, очень осторожноон велел своей надежной,самой ловкой, чернокожной,самой преданной из слуг,принести его дорожный,медью кованый сундук —был халиф ужасно сложный:не любил он драки звук;

и достав кинжал старинный(свой подарок именинный)очень острый, очень длинный,кровью политый невинной(тут не ножик перочинный!),не боясь запачкать рук,

как сверкнул изгибом стали —даже стены задрожали —на полу, в дворцовой зале,грифы мертвые лежали…Слуги тотчас подбежалии забрали грифов в тюк…

Торжествующий халиф,жажду мести утолив,допивал аперитиф:«Пусть не лезет в драку гриф!»

8 ноября 1963 г.

400. Женьке («Отворила сердца ворота…»)[191]

Отворила сердца воротаи впустила тебя без спора —жить такая была охота,что казалось — конец нескоро.

Небо всплыло облаком белым,блещет полдень над океаном,нам с тобой ведь не надоелакрасота земли осиянной.

Этот кубок, что полным налит,я дала тебе без возврата.Отчего же с мачты сигналят,что пора уплывать куда-то?

4 августа 1964 г.

401. «Ни поездом, ни вплавь, ни на верблюдах…»[192]

Володе

Ни поездом, ни вплавь, ни на верблюдах,ни на ракете пущенной стальнойты не вернешься никогда оттудаи больше не увидишься со мной.

А помнишь — мы в глуши финляндских сосенпостроили себе уютный сруб?Мы верили, что мир довольно сносен,что даже бури вой не гак уж груб.

Мы думали, что розовые бревнадля нас с тобой продержатся тогда,что путь назад к опушке будет ровными тучей не закроется звезда!

Мы поняли теперь, что все — ошибка:все наши бревна недруг растаскал,где путь пролег — болото было зыбко.Устала я… и, знаю, ты устал.

4 августа 1964 г.

402. «Пролетали птицы высоко…»

Пролетали птицы высоко,уверенно правя лет,в сторону юго-востокаот самых верхних широт,

над руном октябрьских деревьев,над прудом, где темнеет сталь,и над дымом лесных кочевьевв им одним знакомую даль.

Проносились, как парус серый,над волной голубой взметнут,преисполнены твердой веры,что дорогу свою найдут.

Не завидуй. Не знай корысти.Не жалей, что здесь на земле —золотые падают листьяв налетевшей осенней мгле.

Не мечтай. Не моли о чуде.Пусть не тронет сердце испуг.Как положено, так и будет:только птицы летят на юг.

22 октября 1964 г.

403. «В предрассветном розовом свете…»[193]

В предрассветном розовом светепод зов буддийского гонгарыбаки расставляют сетиу берега Bai-d'AIong'a.

Восход полосою тонкойосвещает острые скалы…У мола джонка за джонкойснимаются от причала.

И сигналом долгой разлукибросив парус коричневый в небо,к океану идут фелукииз пролива Баб-Эль-Мандеба;

и на севере дальнем тожеотшвартовываются шхуныс белой птицей огромной схожив Белом море искать фортуны.

Мы не знаем, будет ли морес вами ласково или нет…Или, сбиты в неравном споре,вы уснете на темном дне —

но маячьте всегда, маячьте,бередите сердца мечту,золотые огни на мачте,гордо поднятой в высоту…

22–23 октября 1964 г.

404. Чужому страннику («Глаза у тебя — стальные…»)

Глаза у тебя — стальные,точно бляхи стальные две,точно спрятаны мысли дурныепод замком в твоей голове.

На губах у тебя — улыбка,но во взгляде совсем не смех.Ах, судьба изменчива, зыбка,взгляд холодный пугает всех.

Все же очень хочется верить,что, быть может, ошиблась я,что не прячешь ты образ зверяи в душе твоей — не змея.

23 октября 1964 г.

405. «Вот и август уже растрачен…»[194]

Вот и август уже растрачен —золотые розданы дни —ничего не получишь сдачи,как назад теперь ни мани.

За рекой, над рыжей осокойптичья стая клином на югв белом небе взвилась высокоот налета северных вьюг.

Не смотри в окно исподлобьяожиданьем темным томим,что дожди непробудной дробьюзастучат по окнам твоим.

Самой черной, пустынной ночьювозле складок спущенных шторне забудь: ты видел воочьюлетних дней золотой узор!

28 октября 1964 г.

406. Именины («В воскресенье, к старой гостиной…»)

В воскресенье, к старой гостиной,где накрыто шалью стариннойжелтозубое пианино,отыгравшее долгий срок,

опершись на толстые трости,собирались званые гости —кто пешком, а кто — на metro.Было все нарядно и чинно,

был большой пирог именинный(как положено, с осетриной),были водки и были винаи парадное серебро.

Разговор затянулся длинный,анекдоты, смех беспричинный,demi-tasses, бенедиктины,а потом, ублажив нутро,

вспоминали, порой не без злости(под романсы Паоло Тости),тех, кто жив и кто на погосте,и судили зло и добро.

И не слушая «хватит, бросьте!»,перепив на последнем тосте,хоть и чувствуя, что de trop.баритон о руслановом росте

спел про поле и мертвые костии закончил… песней Пьеро.А потом, в тишине полночной,кто вдвоем, а кто — одиночный,

расходились в час неурочный,когда холодно и серо,под белесой луной восточнойи пешечком и на metro.

И как символ совсем невинныйсуеты людской именинной,задохнулся окурок — в длиннойв тонкой рюмочке Cointreau.

11 марта 1965 г.

407. «Ты не знаешь, куда ты идешь…»

Ты не знаешь, куда ты идешь,для чего свою песню поешь,и не знаешь, куда ты придешьи какую утеху найдешь.

Наливается золотом рожь,изумрудная в зелени дрожь,одинаково полдень хорошдля бродяг, для детей, для вельмож.

Но когда ты до грани дойдешь,ты увидишь и сразу поймешь,что надежды твои были ложь,что потерянных дней не вернешь,

— что ж,ты обратно опять повернешьи понуро назад побредешь,не узнав, для чего и живешь

За полями, где сжатая рожьгде овраг на могилу похож,с болью на сердце, острой, как ножты почувствуешь, что устаешь,

и печально итог подведешьи, быть может, подумаешь: «Все ж,Божий мир, вероятно, пригож,есть и правда, не все только ложь…»

И свернувшись в комок, точно еж,в свою темную нору нырнешь,и усталые веки сомкнешь,и умрешь…

16/17декабря 1965 г.