Другое. Сборник - Антон Юртовой Страница 35

видимо, уже достаточно продолжительное время находиться чуть ли не у самой околицы охваченного крестьянским негодованием поселения. Даже больше того: таких ближних лесных форпостов могло быть несколько – с разных сторон от поселения. И вовсе не исключалось, что подобных ареалов смуты в одной волости, в уезде, а то ещё и за его пределами могло образоваться ещё несколько. Что же до их влияния на крестьянскую массу и до их решительности и амбиций, то они легко распознавались по отваге и внутренней собранности предводителя, встретившегося Алексу.

Вполне допустимым представлялось также и то, что среди беглых и возмутившихся он был руководящей фигурою не единственной, а являлся только членом некоего сводного органа…

Алекса, впрочем, не могло не удивить то, что в последний момент, когда они ещё находились в общении, тот обошёлся без напоминания ему о принятых им на себя строгих и опасных обязательствах по содействию скрывающимся.

Только ли по рассеянности или ввиду спешки главарь упустил возможность ещё раз удостовериться, в какой степени проезжий мог быть полезен ему и его подельникам?

И тут ему, проезжему, опять не оставалось ничего другого как отдать должное предводителю.

Было до пронзительности ясно: тот, пусть ему даже недоставало опыта разбойничьего, имел полнейшее представление о щепетильности и безукоризненной, почти болезненной ответственности дворянина в его ручательстве хотя бы только словом и хоть бы перед кем.

Стало быть, он руководился той же самой породной честью, как и Алекс, полагая выгодным для себя опереться на неё в конкретных обстоятельствах тревожной озабоченности и просто посчитал лишним предпочесть ей что-либо иное, а значит оправданно мог ожидать её соблюдения поэтом, не прибегая к напоминанию о задаче. Но и это не всё; в ней, в той задаче, должен воплощаться поступок, который Алексу был так желанен, когда он ехал в сопровождении главаря, и который ему никак не удавалось определить в себе, – как же он узок умом, если не додумался до этого раньше!

Теперь ему следовало не только по-настоящему устыдиться себя, но и в который уже раз признать прямо-таки избыточное верховенство над собою человека случайного, разбойника, не имевшего намерений хотя бы парой слов обмолвиться о том, кто он, и чьё будущее приходилось воспринимать не иначе как погубленным от предательства или нечаянного соприкосновения с властями, а то и – попросту печальным, вследствие расстроенности здоровья, которое станет, конечно, только ухудшаться, а средств поправить его не наберётся никаких, даже за границей, куда он если и попадёт, то не так скоро, и недуг, при первом же осложнении, успеет его пересилить…

Ушедший был совершенно прав, когда уведомил его, поэта, что возникшие события неблагоприятны для всех, кто оказался так или иначе причастными к ним.

К факту расставания с незнакомцем Алекс возвращался снова и снова.

Как много можно было бы узнать от него, будь дана возможность задать тому хотя бы ещё несколько вопросов! Он если бы и уклонился от прямых ответов на них, но что-нибудь всё же сказал бы, и оно, возможно, было бы тем, что интересовало пленника прежде всего, – об Антонове. Ведь он хотя и скрытничал и неприятно отмалчивался, но полностью ничего, с чем обращался к нему Алекс, не проигнорировал.

Не хватило, к сожалению, времени на продолжение беседы с ним, и это Алексу казалось едва ли не самым досадным изо всего – с момента, когда их общение началось, и – до его прекращения.

События в Лепках, конечно, касались Алекса уже и впрямую.

Что выйдет впереди, предположить было затруднительно.

Мысль о невозможности получения ссуды поэт старался, насколько это было ему по силам, не подпускать к себе, но когда она всё же у него возникла, он испытал резкое чувство горечи и оскорбления, так что даже выругался: «Пристало ли думать о таком сейчас!»

Подавая знак вознице трогаться, он хотя и пробовал не отвлекаться на столь прозаичное для него сугубо личное, поскольку важнее представлялись ему подробности, связанные с персоною предводителя и его подельников, – как здесь, в стороне от барской усадьбы, так и в соотношении с нею, – но отстраниться от размышлений о предстоящем его посещении Лепок с целью получения займа ему также не удавалось.

Скоро, по преодолении незначительного отрезка дороги до большого просёлка, и те и другие соображения уже облекались в явь, и во многом они приобретали существенное значение в их единстве, дополняясь одно другим. При этом оказалось на удивление верным предположение вожака о возможном соприкосновении Алекса с уезжающими: выехав на просёлок и повернув к усадьбе, он вскоре увидел подвигавшийся навстречу немногочисленный жандармский отряд.

Рассвет ещё лишь наступал, зато ярко светила луна, и местность уже хорошо просматривалась. Алекс остался доволен, убедившись, что нужный просёлок под ним с добрую версту был уже преодолён принадлежавшей ему упряжкою и что едущие из Лепок только-только показывались из-за небольшого лесистого выступа, закрывавшего дорогу, и, стало быть, заметить её в то время, когда она двигалась по боковому выезду на перекрёсток, они не успевали. Не будет повода подозревать в чём-либо ни его, путешествующего дворянина, ни кучера. Хотя одинокая фура, даже просто как двигавшаяся по просёлку, в создававшихся тревожных и напряжённых обстоятельствах непременно должна была вызывать подозрение у жандармов. Это становилось очевидным сразу.

Двое передних конных, с ружьями через плечо и в саблях, отделившись от остальных, быстро подъезжали к встречной кибитке.

– Не замечен ли кто в пути? – спрашивал один из них Алекса, едва тот приоткрыл дверцу и выглянул наружу.

– Кто вы и по каким надобностям? – строго ответил вопросом на вопрос поэт, давая понять, что не намерен уступать соглашением на неуместный хотя бы и лёгкий допрос со стороны нижнего чина, и вышел из кибитки.

Подъехал и остановился весь отряд. Последовал обмен обязательными в таких случаях скромными приветствиями – с представившимся главным, штабс-ротмистром, коротко и осторожно сообщившим о цели своего передвижения, а также – полагавшимся для данного случая представлением документа о личности со стороны проезжего. Фамилия штабс-ротмистра была Ирбицкий. Поэту не составило труда самостоятельно определить общую задачу, с которой по-своему жестоко справлялись и, скорее всего, не до конца справились каратели в поселении, откуда они теперь возвращались.

Три фуры, две из которых запряженные тройками, и одна, в процессии последняя, везомая двумя лошадьми, как спереди, так и сзади сопровождались конными, такими же, как те, что прискакали первыми. Замыкавшей фуре отводилась роль запасной, что было в обычае в том отношении, что она использовалась для размещения слуг и дорожных принадлежностей. А между двумя первыми находилась тележная упряжка