Наум Коржавин - На скосе века Страница 36

* * *

Пошли болезни беспросветные,Без детских слёз — пора не та.Последнее и предпоследнееПеред уходом навсегда.

Не вспыхнет свет за плотной мутностью.Не тщусь ни встать, ни дверь открыть.Пришла пора последней мудрости —Прощаться и благодарить.

За то, что жил, за ослепление,За боль и стыд, за свет и цвет,За радость позднего прозрения,За всё, чего вне жизни нет.

Но странно — нету благодарности,Хоть жизнь — была, и свет был мил.Какой-то впрямь наплыв бездарностиВолной тяжёлой память смыл.

Прощанье с жизнью. Что ж не грустно мне,Все связи рвутся. Всё что есть.Но здесь я этого не чувствую.Был с жизнью связан я — не здесь —

Где я живу ещё, Бог милостив.И рад, что здесь сегодня я.Прощаться? С чем?.. Не здесь открылось мнеВсё то, чем жизнь была моя.

И равнодушие отчаяньяГнетёт. И тем сильней оно,Что, может, даже боль прощанияИ та пережита давно —

Там, на балконе в Шереметьево,Перед друзей толпой родной,Где в октябре семьдесят третьегоИ уходил я в мир иной.

News

Последние известья —Россия на краю.Все топчутся на местеИ тешат злость свою.

За крах внушённой верыВ блаженство на земле,За то, что всё — и мера,И дом, и хлеб — в золе.

И остаётся скука,Химера на костях.И злоба друг на другаЗа то, что это так.

И труд невыносимый —И дальше быть людьми.И — Господи, спаси нас,Прости и вразуми.

Но, как скребок по жести,Опять сквозь жизнь мою —Последние известья:Россия на краю.

В ком — страх, в ком — жажда мести.Страстей — хоть отбавляй.Все топчутся на месте,И всех несёт за край.

Кричу: «Там худо будет!Там смерти торжество!»Но все друг друга судят,И всем не до того.

Вагон

А время гонит лошадей.

Да, нашей жизни бред и фонОт века грохот был железный.Вошли мы на ходу в вагон,Когда уже он нёсся к бездне.

И жили в нём, терпя беду, —Всю жизнь… Всё ждали… Ждать устали…И вот выходим на ходу,Отпав — забыв, чего мы ждали.

Но будет так же вниз вагонНестись, гремя неутомимо,Всё той же бездною влеком,Как в дни, когда в него вошли мы.

Когда и лязг, и жар, и дым,Моторы в перенапряженье, —Всё нам внушало: вверх летимИз пут земного притяженья.

Но путь был только под уклон.И на пороге вечной ночи,Отпав, мы видим — наш вагонНе вверх ползёт, а вниз грохочет.

Вразнос, всё дальше, в пропасть, в ад.Без нас. Но длятся наши муки…Ведь наши дети в нём сидят,И жмутся к стёклам наши внуки.

Наше время

Несли мы лжи и бедствий бремя,Меняли, тешась, миф на миф.А самый гордый, «Наше Время»,Был вечен — временность затмив.

Само величие крушеньяВнушало нам сквозь гнёт стыда,Что пусть не наше поколенье,Но Наше Время — навсегда.

А Наше Время, как ни странно,Как просто время — вдруг прошло.На неизлеченные раныЗабвенье пластырем легло.

Но доверять забвенью рано,Хоть Наше Время — век иной.Все неизлеченные раныВсё так же грозно копят гной.

СТИХИ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ

Попытка начала

Страх временности — вкуса бремя.И как за временность судить,Раз ей по силам нынче           времяСамо —    затмить иль прекратить.

Сменить бы бремя на беспечность —Вздыхать, порхать, огнём гореть.И вдруг сквозь это в чём-то вечностьПочти случайно рассмотреть.

Ах, временность!.. Концы… начала… —Всё здесь. Всё быт одной поры……Но в наши дни она пленялаСоблазнами другой игры.

И властью путать всё, внушая,Что видим свет за плотной тьмой,Энтузиазмом окружаяНаш дух, как огненной тюрьмой.

Ах, временность!.. Ах, вера в благо!Борьбы и веры жаркий вихрь.А рядом трупы у продмагаИ мухи панцирем на них.

Комната Мандельштама

Когда Мандельштаму дали комнату, венгерский писатель Матэ Залка, комбриг, в будущем — легендарный «генерал Лукач», заявил по этому поводу протест.

Незаметно, но всё ж упрямоРеволюции выцветают.Дали комнату Мандельштаму —Фальшь, как плесень, дух разъедает…

Ни к чему ордена и шрамы.Всюду стройки, а тянет в пьянство.Дали комнату Мандельштаму —Уступили опять мещанству.

Всё не так, как было когда-то.Стихли даже все перепалки.…И сошлись погрустить ребятаУ товарища Матэ Залки.

Хоть комбриг он, и пишет книги,Славный век ими вместе прожит.И его нашей жизни сдвигиТак же радуют и тревожат…

Он молчит, ни на что не ропщет.Но при случае спросит прямо:«Как так вышло, что вы жилплощадьДали этому… Мандельштаму?

Вы, наверно, забыли, где вы!Что за наглость — давать квартирыНе поэтам борьбы и гнева,А жрецам буржуазной лиры.

Как вам хочется бросить кость им,Приобщиться, пусть ненадолго.Коммунисты вы? Хватит! Бросьте!Обыватели вы, и только».

Не ответят… Но их изнанкаВся всплывёт — когда ночью чистойИз той комнаты на ЛубянкуМандельштама свезут чекисты…

Наша истина — меч разящий!..Пусть пощады чужой не просит!..…А чекисты теперь всё чащеТак же точно своих увозят.

Муть на сердце, но в мыслях — строго:Всё издержки, на солнце пятна.Минут годы. В конце дорогиЧто-то станет и им понятно.

Нет, не то, что за гонку в небыльТак взимается неустойка…Лишь одно: штурмовали небо —Взяли лагерную помойку…

Но и это поймут не скоро,Хоть и боль будет жечь упрямо:Как же так — сажать без разборуКоммунистов и Мандельштама?

Тех, кто полон лишь сам собою,С храбро шедшими в бой за братство…Святотатство!..       Но дух наш стоек.И комбриг снесёт святотатство.

Он не сдастся… Но всё на светеВдруг ощерится неприятно.И в Испанию он уедет —Снова видеть врага понятным…

И забыть про те казематы,Где и нынче идут дознанья.Где, быть может, его ребятаНа него дают показанья.

Растворить в пулемётном трескеПодозренья и основанья.И погибнет он под Уэской,Страшной правды не сознавая.

Веря в то же: в свои-чужие,В то же право силы рабочей,Той, которой поэты в РоссииНе нужны, а квартиры — очень!

И не будет знать, умирая,Что и тут зря вставал он грудью:Что рабочие проиграют,Но потом будут жить как люди…

Что без власти его оружьяИ без веры его могучейБыло б всюду никак не хуже, —А как правило, всё же лучше.

И что очень давно всё это, —Как ни крой буржузность лиры, —Было ясно душе поэта,Им гонимого из квартиры.

Что игралась другая драма.И в её исчисленье строгомЭта комната Мандельштама —Чья-то луковичка перед Богом.

Надежда