Сергей Есенин - Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы) Страница 36

<…> „Инония“ представляет значительный шаг вперед, так как знаменует отход от церковности к реальному миру. <…> „Инония“ Есенина есть идеал нашего мелкого трудового собственника-крестьянина. Века крепостного, помещичьего, полицейского гнета воспитали в нем жажду покончить со старым <…>. Эта жажда лучшего, иного, несомненно, в борьбе с царизмом, с крепостничеством сыграла крупнейшую и благотворнейшую роль. Своеобразно, с мистикой, в нарочитых, имажинистских образах Есенин отразил это в своих стихах об „Инонии“, прокляв „Радонеж“ и „тело Христово“.

<…> Революция наша, безусловно, несет крестьянству избавление не только от гнета помещика и царской опричнины, но и от капитализма, но несет его совсем по-иному, чем полагал Есенин. Рабочий, руководящий революцией, уничтожая капитализм, совсем не намерен отказать в гостеприимстве железному гостю. Наоборот, его социализм — индустриальный, совсем непохожий на примитивную мужицкую „Инонию“ с сыченой брагой» (Кр. новь, 1924, № 1, январь-февраль, с. 276–279).

Спустя почти полтора года, полемизируя с А.К.Воронским, А.А.Туринцев, в частности, отмечал: «…сказав:

Я иным Тебя, Господи, сделаю,Чтобы зрел мой цветочный луг,

неминуемо — „Проклинаю я дыхание Китежа и все лощины его дорог“, но сейчас же, сейчас же — „обещаю Вам град Инонию, где живет Божество живых“. Нет, сколько бы ни извинялся Есенин <…> за „самый щекотливый этап“ свой — религиозность, сколько бы ни просил читателя „относиться ко всем его Иисусам, Божьим Матерям и Миколам как к сказочному в поэзии“,[13] для нас ясно: весь религиозный строй души его к куцему позитивизму сведен быть не может. И после того, как одержимое требование преображения, жажда обрести немедленно же обетованную Инонию чуда не произвели — отчаяния, богоотступничества — нет. По-прежнему взыскует он нездешних „неведомых пределов“. Неизменна его религиозная устремленность, порыв к Божеству…» (журн. «Своими путями», Прага, 1925, № 6/7, май-июнь, с. 26).

С иронией изложил содержание поэмы В.А.Красильников в статье «Сергей Есенин»: «Необходима революция неба <…> — пора растрясти и всколыхнуть миры… Начать революцию следует немедленно. Задача сегодняшнего дня — свержение всех окопавшихся на небе и на земле, как-то: вылизать на иконах лики угодников и святых, снять штаны с Христа, крепко схватить за „белую гриву“ Саваофа и пр. и пр…Рук с угодниками не жалеть, веруя — в награду получишь град Инонию…» (ПиР, 1925, № 7, октябрь-ноябрь, с. 121). Но еще более пристрастно отнесся к «Инонии» и ее автору И.А.Бунин:

«И вот, наконец, опять „крестьянин“ Есенин, чадо будто бы самой подлинной Руси, вирши которого, по уверению некоторых критиков, совсем будто бы „хлыстовские“ и вместе с тем „скифские“ (вероятно потому, что в них опять действуют ноги, ничуть, впрочем, не свидетельствующие о новой эре, а только напоминающие очень старую пословицу о свинье, посаженной за стол):

Кометой вытяну язык,До Египта раскорячу ноги…Богу выщиплю бороду,Молюсь ему матерщиною…Проклинаю дыхание Китежа,Обещаю вам Инонию…

<…> Инония эта уже не совсем нова. Обещали ее и старшие братья Есениных, их предшественники, которые, при всем своем видимом многообразии, тоже носили на себе печать, в сущности, единую. Ведь уже давно славили „безумство храбрых“ (то есть золоторотцев) и над „каретой прошлого“ издевались. <…> Ведь блоковские стишки:

Эх, эх, без креста,Тратата!

— есть тоже „инония“, и ведь это именно с Есениными, с „рожами“, во главе их, заставил Блок танцевать по пути в Инонию своего „Христосика в белом венчике из роз“. <…>

„Я обещаю вам Инонию!“ — Но ничего ты, братец, обещать не можешь, ибо у тебя за душой гроша ломаного нет, и поди-ка ты лучше проспись и не дыши на меня своей миссианской самогонкой! А главное, все-то ты врешь, холоп, в угоду своему новому барину!» (газ. «Возрождение», Париж, 1925, 12 октября, № 132, выделено автором).

Своего рода ответом И.А.Бунину стал анализ «Инонии» в контексте всего творчества Есенина, вскоре проведенный В.Ф.Ходасевичем:

«Прямых проявлений вражды к христианству в поэзии Есенина до „Инонии“ не было, — потому что и не было к тому действительных оснований. По-видимому, Есенин даже считал себя христианином. Самое для него ценное, вера в высшее назначение мужицкой Руси, и в самом деле могло ужиться не только с его полуязычеством, полухристианством, но и с христианством подлинным. Если и сознавал Есенин кое-какие свои расхождения, — то только с христианством историческим.

<…> Есенин в „Инонии“ отказался от христианства вообще, не только от „исторического“, а то, что свою новую истину он продолжает именовать Исусом, только „без креста и мук“, — с христианской точки зрения наиболее кощунственно. Отказался, быть может, с наивной легкостью, как перед тем наивно считал себя христианином, — но это не меняет самого факта.

Другое дело — литературные достоинства „Инонии“. Поэма очень талантлива. Но для наслаждения ее достоинствами надобно в нее погрузиться, обладая чем-то вроде прочного водолазного наряда. Только запасшись таким нарядом, читатель духовно-безнаказанно сможет разглядеть соблазнительные красоты „Инонии“.

„Инония“ была лебединой песней Есенина как поэта революции и чаемой новой правды. Заблуждался он или нет, сходились или не сходились в его писаниях логические концы с концами, худо ли, хорошо ли, — как ни судить, а несомненно, что Есенин высказывал, „выпевал“ многое из того, что носилось в тогдашнем катастрофическом воздухе. В этом смысле, если угодно, он действительно был „пророком“. Пророком своих и чужих заблуждений, несбывшихся упований, ошибок, — но пророком. С “Инонией“ он высказался весь, до конца. После нее ему, в сущности, сказать было нечего. Слово было за событиями. Инония реальная должна была настать — или не настать. По меньшей мере Россия должна была к ней двинуться — или не двинуться. <…> Раньше, чем многие другие, соблазненные дурманом военного коммунизма, он увидел, что дело не идет не только к Социализму с большой буквы, но даже и с самой маленькой. Понял, что на пути в Инонию большевики не попутчики. <…>

История Есенина есть история заблуждений. Идеальной мужицкой Руси, в которую верил он, не было. Грядущая Инония, которая должна была сойти с неба на эту Русь, — не сошла и сойти не могла. <…> Он думал, что верует во Христа, а в действительности не веровал, но, отрекаясь от Него и кощунствуя, пережил всю муку и боль, как если бы веровал. <…>

И, однако, сверх всех заблуждений и всех жизненных падений Есенина остается что-то, что глубоко привлекает к нему. Точно сквозь все эти заблуждения проходит какая-то огромная, драгоценная правда. Что же так привлекает к Есенину и какая это правда? Думаю, ответ ясен. Прекрасно и благородно в Есенине то, что он был бесконечно правдив в своем творчестве и пред своею совестью, что во всем доходил до конца, это не побоялся сознать ошибки, приняв на себя и то, на что соблазняли его другие… Правда же его — любовь к родине, пусть незрячая, но великая» (журн. «Современные записки», Париж, 1926, <кн.> XXVI, с. 308–311, 312–313, 322; выделено автором).

Пророк Иеремия «за 41 год своей пророческой жизни всюду был преследуем и гоним, зато после смерти, когда стали сбываться все его пророчества, он удостоился глубокого почитания иудеев. <…> Как памятники проповеднической деятельности прор<ока> Иеремии остались: 1) книга его имени; 2) книга Плач; и 3) Послание» («Полный православный богословский энциклопедический словарь», том I, СПб., <б.г.>, стб. 1037). Книга пророка Иеремии и Плач Иеремии входят в Ветхий Завет.

Золотое словесное яйцо. — См. пояснение к заключительной строфе «Преображения» (с. 335*).

Индикоплов Козьма (Косма) — византийский купец и путешественник (VI век н. э.), автор сочинения «Христианская топография», где на основе Библии была изложена теория строения Вселенной.

Чтобы поле… / / Выращало ульями злак, / / Чтобы зерна… / / Озлащали, как пчелы, мрак. — Эти строки прокомментированы (в связи с поэмой «Преображение» выше (с. 332–333*).

Стая туч… / / Слово стая… волков… — Мифологическое происхождение этого образа (с отсылкой к Аф. I, 736) впервые констатировал Б.В.Нейман (сб. «Художественный фольклор», М., 1929, <вып.> 4/5, с. 215).

На реках вавилонских мы плакали. — Парафраза Пс. CXXXVI, 1.

Говорю вам — вы все погибнете… — Ср.: «Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк. XIII, 3 или 5).