Яков Полонский - Стихотворения Поэмы Проза Страница 39

«Экой, брат, ты, право!

Рассуди же здраво и пойми, что слава

У людей бывает; а у насекомых

Что такое слава? — болтовня знакомых.

Мы не лавры носим — носим побрякушки,

То есть наша слава просто — финтифлюшки,

Как сказал когда-то автор водевильный

Публике, пуская пузыречек мыльный».

Тут гуляка, видно, утомившись спором,

Оглядел артиста мутно-строгим взором;

Выпил рюмку водки, пискнул, углубился

В созерцанье почвы и — угомонился.

Ну, и слава Богу! Не до возражений

Было музыканту. Как упрямый гений,

Он с хлыстом, наместо беспокойной скрипки,

По меже зеленой поскакал под Липки.

Липки — это было нечто вроде парка:

В середине — прудик, а при въезде — арка

Из ветвей — такая, что была, бесспорно,

Чудом совершенства; так была просторна,

Что, вообразите, насекомых двести

В ряд могло бы въехать. Вы меня повесьте,

Если вру! Строитель, я и не скрываю,

Был — сама природа; только я не знаю,

Кто ей за работу заплатил; а впрочем,

Здесь мы о природе вовсе не хлопочем…

Так, чтоб журналисты нас не заклевали,

Признаюсь, что в доме бабочек едва ли

Описать возможно лестницу под желтым

Ковриком из моху, кое-где протертым;

Пасмурные сени, где с утра лакеи

Без сапог быть могут, но не без ливреи;

Залу, где гнилушки, точно сталактиты,

Облепив карнизы, зеленью повиты.

Мой один знакомый, архитектор русский,

Видел в этой зале черепок этрусский;

И я живо помню, хвастал, не краснея,

Как ему в той зале вдруг пришла идея

Украшать со вкусом барские покои,

Покрывая белой плесенью обои,

Впрочем, дом Сильфиды, если только строго

Придираться к стилю, смахивал немного

На дупло.

Кузнечик так был очарован,

Или так был сердцем наэлектризован,

Что дрожал и таял — молча ждал Сильфиды,

Подходил к окошку и глядел на виды.

А Сильфида с кем-то по саду порхала,

С милыми гостями весело болтала.

Гости эти были черви разных кличек

И в траве лежали в виде заковычек.

Чернокожий клопик, верно, сын швейцарский,

Или внучек няни, крестничек боярский,

Доложил Сильфиде, что какой-то длинный

Господин изволит ждать ее в гостиной.

Приглашен герой мой; ему отвечали

На поклон улыбкой и пробормотали:

«Очень, очень рады!» Дамы оглядели

Всю его фигуру и едва сумели

Удержать свой хохот — только покосились

На мужчин; но черви не пошевелились,

Ибо ум их кто-то так ужасно сузил,

Что для них довольно бантик или узел

Галстуха заметить, чтоб на остальное

Не глядеть и в гордом пребывать покое.

Поприще артиста к разным столкновеньям

Приучает душу; но к обыкновеньям

Милых насекомых высшего разряда

Не привык герой мой. Вдалеке от сада,

Беден, худ и бледен, с головы до пяток

На себе носил он поля отпечаток,

Поля, где лишь тучи подают свой голос,

Колосится жатва и серпа ждет колос.

Знаю, о кузнечик! как ты был отменно

Бабочкою принят. Ты себя надменно

Вел, как будто целый век торчал ты в свете,

С юных лет гуляя в собственной карете.

Но, скажи, в тот вечер, что с тобою сталось,

И каким безвестным чувством сердце сжалось,

И какие думы охватили жарко

Гениальный лоб твой, в час, когда из парка

Ты обратно в поле мчался через кочки?

Отвечать ли?.. или — мы поставим точки.

………………..

(Будто бы цензура выклевала строчки.)

Но, злодей-кузнечик, что же ты ни слова

Не сказал гуляке в ночь, когда другого

Не имел ты друга, с кем бы поделиться

Снами, от которых часто плохо спится?

Ненавистник света, бабочек крылатых,

Гладеньких коровок и червей лохматых,

Он — едва вошел ты — вопросил сердито:

«Что, брат, был ли ужин? накормили сыто,

Или и понюхать не дали съестного?

Что, брат, как делишки? Все ли там здорово

И благополучно? Ты чему смеешься?

Эх-ма, ничего ты, братец, не дождешься». —

«Спи», — сказал кузнечик.

«Сплю», — сказал гуляка

И, взодравши кверху ноги из-под фрака,

Захрапел.

Уходя, день ясный плакал за горою

И, роняя слезы, жаркою зарею

Из-за темной рощи обхватил край нивы.

Дню вослед глядела ночь — и переливы

Света отражались и дрожа блуждали

По ее ланитам. Тихо начинали

Выходить светила, месяца предтечи,

Перед Божьим троном зажигая свечи.

Далеко стемнело море жатвы зыбкой.

Грустная береза обнялася с липкой.

Призатихла роща. Только дуб шушукал,

Только где-то дятел крепким носом тукал,

Только где-то струйки смутно лепетали,

Только роковые страсти не дремали,

Только насекомых мир неугомонный

Голосил немолчно в тишине бессонной,

Стрекотали мухи; комары трубили;

На своих скрипицах весело пилили,

Лихо зная ноты, стало быть, без свечек,

Те, которых хором управлял кузнечик.

Впереди оркестра на своей скрипице

Громче всех пилил он в честь своей царицы.

Выходила замуж бабочки кузина,

И жених был славный с хоботком детина;

По уму, конечно, не был из проворных,

Но происходил он от червей отборных.

По словам невесты, он лишь был несносен

Тем, что без разбора запах старых сосен

Сравнивал с весенним запахом фиалок,

Уважал шиповник и боялся галок.

Но какое дело нам до этих вздоров.

Бал великолепный! Звуки льются с хоров;

Шпанских мух десятки в золотых ливреях

Курят ароматы в сумрачных аллеях.

Светляки, подобно шкаликам и плошкам,

Вспыхивая, блещут вдоль по всем дорожкам.

Копошатся гости. В месячном сиянье

Бабочки порхают в бальном одеянье.

Стрекоза, сцепившись с стрекозой, несется.

Пестрый вихорь вальса шелестит и вьется.

Жужелицы ходят около буфета;

Ползают козявки… И большого света

Жесткие особы — божии коровки

Собрались друг другу показать обновки.

Молча, подбираясь к двум зеленым мухам,

Два жучка каких-то выступают брюхом

На коротких ножках. Муравей, с шнуровкой

Под жилетом модным, с желтенькой коровкой

Важно и небрежно, приседая, пляшет.

Резвая Сильфида крылышками машет,

Глазки, носик, ножки, платьица узоры —

Все в ней поневоле привлекает взоры.

Мой артист кузнечик и душой пылает,

И очей не сводит, и как черт играет.

По ее же просьбе, сердцем неизменный,

Сочинил он этот танец вдохновенный,

Танец, под который скачут и поныне

Стаи насекомых на любой куртине

Вашего же сада, если, о читатель!

Сад иль хоть садишко дал тебе Создатель.

Но и насекомых бал не обошелся

Без скандала: в парке, говорят, нашелся

Злой паук, который, с веточки на ветку

Протянувши нити, невидимку-сетку

Сделал так канальски ловко и искусно,

Что тайком, быть может, и покушал вкусно.

Говорят — вдобавок шлепнулась коровка,

И у ней от страха лопнула шнуровка.

Сам артист заметил, как его Сильфиду

Паучок какой-то, пренаивный с виду,

За крыло задевши чем-то вроде петли,

Притянуть старался, и глядел уж — нет ли

Где такого места в этом чудном саде,

Чтоб минут хоть десять провести в прохладе,

В тишине, в уюте, дальше от волненья…

Но артист ревнивый понял ухищренье,

Подскочил и порвал роковые нити.

Паучок надулся; а комар: «Смотрите, —

Пропищал артисту, — как вы замарались,

Точно в неприличном месте обретались!»

Покраснел кузнечик: видит — паутина

К рукаву прилипла.

«Экая скотина!» —

Проворчал и вытер. Бабочка ни слова

Не сказала, только выбрала другого

В танцах кавалера: кавалер крылатый

Был ее соседки братец глуповатый.

«Правда ли, — спросил он, — слух идет из нивы,

Будто бы в маэстро страстно влюблены вы?

Будто бы кузнечик говорил, что хочет

Он на вас жениться — и о том хлопочет?» —

«Что вы говорите? — молвила Сильфида, —

Мой жених — кузнечик! Какова обида!

Кто такие в свете распускает слухи?

Или эту глупость выдумали мухи!» —

«Нет, совсем не мухи-с! Кто-то из оркестра

Говорил, что будто слышал от маэстро».

Фея над собою сделала усилье,

Чтоб не рассердиться, — и, встряхнувши крылья,

Бросила холодный взгляд на музыканта,

А когда кричали в честь его таланта:

«Браво! фора! фора!» — делала гримаски

Или улыбалась, опуская глазки.

Бал под темным небом длился до рассвета.

Бабочка устала. — Вдруг за рощей где-то