Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века Страница 39

Март — апрель 1798

Последний из стада

Перевод Ю. Петрова

[171]

Прошла в скитаньях жизнь моя,Но очень редко видел я,Чтобы мужчина, полный сил,Так безутешно слезы лил,Как тот, какого повстречалЯ на кругах родной земли:Он по дороге шел один,И слезы горькие текли.Он шел, не утирая слез,И на плечах ягненка нес.

Своею слабостью смущен,Стыдясь, отворотился он,Не смея поглядеть в упор,И рукавом глаза утер.— Мой друг, — сказал я, — что с тобой?О чем ты? Что тебя гнетет?— Заставил плакать, добрый сэр,Меня ягненок этот вот,Последний, — с нынешнего дняНет больше стада у меня…

Я смолоду беспечен был;Но, образумившись, купилОвцу — не зная, есть ли прокВ таких делах, но в должный срокМоя овца, на радость мне,Хороших принесла ягнят;Желания мои сбылись —Женился я и стал богат.Плодились овцы; что ни годСо стадом вместе рос доход.

От лета к лету время шло,И все росло овец число,И вот их стало пятьдесят,Отборных маток и ягнят!Для них был раем горный луг,Для нас был раем наш очаг…Один ягненок уцелел —Его несу я на плечах,И пусть нам сгинуть сужденоОт нищеты — мне все равно.

Я шестерых детей кормил,На это не хватало силВ неурожайный, горький год —Я попросил помочь приход.А мне сказали: «Ты богат —Богатство на лугу твоем,А хочешь хлеба — обходисьСвоим нетронутым добром.Приходский хлеб — для бедноты,Его просить не смеешь ты!»

Овцу я продал, и мояДосыта стала есть семья,Окрепли дети — мне ж кусокИ горек был, и шел не впрок.Настала страшная пора,Смятение вошло в мой дом:Овечье стадо — мой оплот,Моим же созданный трудом, —Как снег растаяло, и насНастиг беды и скорби час.

Еще овца, еще однаПокинуть пастбище должна!И каждая из них была,Как капля крови. Кровь теклаИз ран моих — вот так пустелМой луг, и сколько там в живых,Я не считал — я лишь мечтал,Чтоб не осталось вовсе их,Чтоб волю дать судьбе слепой,Чтоб кончить горький этот бой!

Я замкнут стал, я стал угрюм,Мутился ум от черных дум,В грехах подозревал я всехИ сам способен стал на грех.Печален дом, враждебен мир,И навсегда ушел покой,Устало к своему концуЯ шел, охваченный тоской;Порой хотелось бросить домИ жить в чащобах, со зверьем.

Таких овец не видел свет,Цены им не было и нет;Клянусь, я поровну любилДетей — и тех, кто их кормил, —Моих овец… И вот, молясь,Я думал, что, наверно, богКарал за то, что больше яСвоих детей любить бы мог…Редело стадо с каждым днем,Овец все меньше было в нем.

Все горше было их считать!Вот их пятнадцать, десять, пять,Их три, — уж близко до конца! —Ягненок, валух и овца…Из стада в пятьдесят головОдин остался, да и тот,Оставшийся, из рук моихВ чужие руки перейдет,Последний, — с нынешнего дняНет больше стада у меня…

1798

Строки, написанные на расстоянии нескольких миль от Тинтернского аббатства при повторном путешествии на берега реки Уай

Перевод В. Рогова

[172]

Пять лет прошло[173]; зима, сменяя лето,Пять раз являлась! И опять я слышуНегромкий рокот вод, бегущих с гор,Опять я вижу хмурые утесы —Они в глухом, уединенном местеВнушают мысли об уединеньеДругом, глубоком, и соединяютОкрестности с небесной тишиной.Опять настала мне пора прилечьПод темной сикоморой и смотретьНа хижины, сады и огороды,Где в это время года все плоды,Незрелые, зеленые, сокрытыСреди густой листвы. Опять я вижуЖивые изгороди, что ползут,Подобно ответвленьям леса; мызы,Плющом покрытые; и дым витой,Что тишина вздымает меж деревьев!И смутно брезжат мысли о бродягах,В лесу живущих, или о пещере,Где у огня сидит отшельник.ДолгоНе видел я ландшафт прекрасный этот,Но для меня не стал он смутной грезой.Нет, часто, сидя в комнате унылойСредь городского шума, был ему яОбязан в час тоски приятным чувством,Живящим кровь и в сердце ощутимым,Что проникало в ум, лишенный скверны,Спокойным обновлением; и чувстваОтрад забытых, тех, что, может быть,Немалое влияние окажутНа лучшее, что знает человек,—На мелкие, невидные деяньяЛюбви и доброты. О, верю я:Иным я, высшим даром им обязан,Блаженным состояньем, при которомВсе тяготы, все тайны и загадки,Все горькое, томительное бремяВсего непознаваемого мираОблегчено покоем безмятежным,Когда благие чувства нас ведут,Пока телесное дыханье нашеИ даже крови ток у нас в сосудахЕдва ль не прекратится — тело спит,И мы становимся живой душой,А взором, успокоенным по волеГармонии и радости глубокой,Проникнем в суть вещей.И если в этомЯ ошибаюсь, все же — ах! — как частоВо тьме, средь обликов многообразныхБезрадостного дня, когда все в миреВозбуждено бесплодной суетой, —Как часто я к тебе стремился духом,Скиталец Уай, текущий в диких чащах,Как часто я душой к тебе стремился.

А ныне, при мерцанье зыбких мыслей,В неясной дымке полуузнаваньяИ с некоей растерянностью грустнойВ уме картина оживает вновь:Я тут стою, не только ощущаяОтраду в настоящем, но отрадноМне в миге этом видеть жизнь и пищуГрядущих лет. Надеяться я смею,Хоть я не тот, каким я был, когда,Попав сюда впервые, словно лань,Скитался по горам, по берегамГлубоких рек, ручьев уединенных,Куда вела природа; я скорееНапоминал того, кто убегаетОт страшного, а не того, кто ищетОтрадное. Тогда была природа(В дни низменных, мальчишеских утех,Давно прошедших бешеных восторгов)Всем для меня. Я описать не в силахСебя в ту пору. Грохот водопадаМеня преследовал, вершины скал,Гора, глубокий и угрюмый лес —Их очертанья и цвета рождалиВо мне влеченье — чувство и любовь,Которые чуждались высших чар,Рожденных мыслью, и не обольщалисьНичем незримым. — Та пора прошла,И больше нет ее утех щемящих,Ее экстазов буйных. Но об этомЯ не скорблю и не ропщу: взаменЯ знал дары иные, и обильноВозмещены потери. Я теперьНе так природу вижу, как поройБездумной юности, но часто слышуЧуть слышную мелодию людскуюПечальную, без грубости, но в силахСмирять и подчинять. Я ощущаюПрисутствие, палящее восторгом,Высоких мыслей, благостное чувствоЧего-то, проникающего вглубь,Чье обиталище — лучи заката,И океан, и животворный воздух,И небо синее, и ум людской —Движение и дух, что направляетВсе мыслящее, все предметы мыслей,И все пронизывает. Потому-тоЯ до сих пор люблю леса, лугаИ горы — все, что на земле зеленойМы видеть можем; весь могучий мирУшей и глаз — все, что они приметят[174]И полусоздадут; я рад признатьВ природе, в языке врожденных чувствЧистейших мыслей якорь, пристань сердца,Вожатого, наставника и душуПрироды нравственной моей.Быть может,Не знай я этого, мой дух в упадокПрийти бы мог; со мной ты на брегахРеки прекрасной — ты, мой лучший друг,Мой милый, милый друг; в твоих речахБылой язык души моей я слышу,Ловлю былые радости в сверканьеТвоих безумных глаз. О да! ПокаЕще в тебе я вижу, чем я был,Сестра любимая![175] Творю молитву,Уверен, что Природа не предастЕе любивший дух: ее веленьемВсе годы, что с тобой мы вместе, сталиЧредою радостей; она способнаТак мысль настроить нашу, так исполнитьПрекрасным и покойным, так насытитьВозвышенными думами, что ввекЗлословие, глумленье себялюбцев,Поспешный суд, и лживые приветы,И скука повседневной суетыНе одолеют нас и не смутятВеселой веры в то, что все кругомПолно благословений. Пусть же месяцТебя в часы прогулки озарит,Пусть горный ветерок тебя обвеет,И если ты в грядущие годаЭкстазы безрассудные заменишьСпокойной, трезвой радостью, и умВсе облики прекрасного вместит,И в памяти твоей пребудут вечноГармония и сладостные звуки —О, если одиночество и скорбьПознаешь ты,[176] то как целебно будетТебе припомнить с нежностью меняИ увещания мои! Быть может,Я буду там, где голос мой не слышен,Где не увижу взор безумный твой,Зажженный прошлой жизнью, — помня все же,Как мы на берегу прекрасных водСтояли вместе; как я, с давних порПрироды обожатель, не отрексяОт моего служенья, но пылалВсе больше — о! — все пламеннее рвеньемЛюбви святейшей. Ты не позабудешь,Что после многих странствий, многих летРазлуки, эти чащи и утесыИ весь зеленый край мне стал дороже…Он сам тому причиной — но и ты!

12 июля 1798