Павел Васильев - Стихотворения Страница 4

1931

Обида

Я — сначала — к подруге пришелИ сказал ей:«Все хорошо,Я люблю лишь одну тебя,Остальное все — чепуха».Отвечала подруга:«Нет,Я люблю сразу двух, и трех,И тебя могу полюбить,Если хочешь четвертым быть».Я сказал тогда:«Хорошо,Я прощаю тебе всех трех,И еще пятнадцать прощу,Если первым меня возьмешь».Рассмеялась подруга:«Нет,Слишком жадны твои глаза,Научись сначала, мой друг,По-собачьи за мной ходить».Я ответил ей:«Хорошо,Я согласен собакой быть,Но позволь, подруга, тогдаПо-собачьи тебя любить».Отвернулась подруга:«Нет,Слишком ты тороплив, мой друг,Ты сначала вой на луну,Чтобы было приятно мне!»«Привередница, — хорошо!»Я ушел от нее в слезах,И любилДевок двух, и трех,А потом пятнадцать еще.И пришла подруга ко мне,И сказала:«Все хорошо,Я люблю одного тебя,Остальные же — чепуха…»Грустно сделалосьМне тогда.Нет, подумал я, никогда, —Чтоб моглаОт обидных словПо-собачьи завыть душа!

1931

«Лучше иметь полный колодец воды…»

Лучше иметь полный колодец воды,Чем полный колодец рублей.Но лучше иметь совсем пустой колодец,Чем пустое сердце.

1931

Путинная весна

Так, взрывая вздыбленные льды,Начиналась ты.И по низовью,Что дурной, нахлынувшею кровью,Захлебнулась теменью воды.

Так ревела ты, захолодев,Глоткой перерезанною бычьей,Нарастал подкошенный припев —Ветер твой, твой парусный обычай!

Твой обычай парусный! Твой крик!За собой пустыни расстилая,Ты гремела,Талая и злая,Ледяными глыбами вериг.

Не твои ли взбухнувшие ливниРазрывали зимнее рядно?Осетры, тяжелые, как бивни,Плещутся И падают на дно.

Чайки,   снег     и звезды над разливом,Астрахань,   просторы,     промысла…Ты теченьем черным и пугливымОперенье пены понесла!..

Смяв и сжавГлухие расстоянья,Поднималась ты — проста, ясна.Так в права вошли: соревнованье,Темпы, половодье и весна.

1931

Верблюд

Виктору Уфимцеву

Захлебываясь пеной слюдяной,Он слушает, кочевничий и вьюжий,Тревожный свист осатаневшей стужи,И азиатский, туркестанский знойОтяжелел в глазах его верблюжьих.

Солончаковой степью осужденТаскать горбы и беспокойных жен,И впитывать костров полынный запах,И стлать следов запутанную нить,И бубенцы пустяшные носитьНа осторожных и косматых лапах.

Но приглядись, — в глазах его туманРаздумья и величья долгих странствий…Что ищет он в раскинутом пространстве,Состарившийся, хмурый богдыхан?

О чем он думает, надбровья сдвинув туже?Какие мекки, древний, посетил?Цветет бурьян. И одиноко кружатЧетыре коршуна над плитами могил.

На лицах медь чеканного загара,Ковром пустынь разостлана трава,И солнцем выжжена мятежная Хива,И шелестят бухарские базары…

Хитра рука, сурова мудрость мулл, —И вот опять над городом блеснулУщербный полумесяц минаретовСквозь решето огней, теней и светов.

Немеркнущая, ветреная синьГлухих озер. И пряный холод дынь,И щит владык, и гром ударов мерныхГаремным пляскам, смерти, песне в такт,И высоко подъяты на шестахОтрубленные головы неверных!

Проказа шла по воспаленным лбам,Шла кавалерияСквозь серый цвет пехоты, —На всем скаку хлестали по горбамОтстегнутые ленты пулемета.

Бессонна жадность деспотов Хивы,Прошелестят бухарские базары…Но на буграх лохматой головыТяжелые ладони комиссара.

Приказ. Поход. И пулемет, стучаНа бездорожье сбившихся разведок,В цветном песке воинственного бредаОтыскивает шашку басмача.

Луна. Палатки. Выстрелы. И сноваМедлительные крики часового.

Шли, падали и снова шли вперед,Подняв штыки, в чехлы укрыв знамена,Бессонницей красноармейских ротИ краснозвездной песней батальонов.

…Так он, скосив тяжелые глаза,Глядит на мир, торжественный и строгий,Распутывая старые дороги,Которые когда-то завязал.

1931

Город Серафима Дагаева

Старый горбатый город — щебень и синева,Свернута у подсолнуха рыжая голова,Свесилась у подсолнуха мертвая голова, —Улица Павлодарская, дом номер сорок два.С пестрой дуги сорвется колоколец, бренча,Красный кирпич базара, церковь и каланча,Красен кирпич базара, цапля — не каланча,Лошади на пароме слушают свист бича.Пес на крыльце парадном, ласковый и косой,Верочка Иванова, вежливая, с косой,Девушка-горожанка с нерасплетенной косой,Над Иртышом зеленым чаек полет косой.Верочка Иванова с туфлями на каблуках,И педагог-словесник с удочками в руках.Тих педагог-словесник с удилищем в руках,Небо в гусиных стаях, в медленных облаках.Дыни в глухом и жарком обмороке лежат,Каждая дыня копит золото и аромат,Каждая дыня цедит золото и аромат,Каждый арбуз покладист, сладок и полосат.Это ли наша родина, молодость, отчий кров, —Улица Павлодарская — восемьдесят дворов?Улица Павлодарская — восемьдесят дворов,Сонные водовозы, утренний мык коров.В каждом окне соседском тусклый зрачок огня.Что ж, Серафим Дагаев, слышишь ли ты меня?Что ж, Серафим Дагаев, слушай теперь меня:Остановились руки ярмарочных менял.И, засияв крестами в синей, как ночь, пыли,Восемь церквей купеческих сдвинулись и пошли.Восемь церквей, шатаясь, сдвинулись и пошли —В бурю, в грозу, в распутицу, в золото,   в ковыли.Пики остры у конников, память пики острей:В старый, горбатый город грохнули из батарей.Гулко ворвался в город круглый гром батарей,Баржи и пароходы сорваны с якорей.Посередине площади, не повернув назад,Кони встают, как памятники,Рушатся и хрипят!Кони встают, как памятники,С пулей в боку хрипят.С ясного неба сыплется крупный свинцовый   град.Вот она, наша молодость — ветер и штык   седой,И над веселой бровью шлем с широкой звездой,Шлем над веселой бровью с красноармейской   звездой,Списки военкомата и снежок молодой.Рыжий буран пожара, пепел пустив, потух,С гаубицы разбитой зори кричит петух,Громко кричит над миром, крылья раскрыв,   петух,Клювом впиваясь в небо и рассыпая пух.То, что раньше теряли, — с песнями возвратим,Песни поют товарищи, слышишь ли, Серафим?Громко поют товарищи, слушай же, Серафим, —Воздух вдохни — железом пахнет сегодня дым.Вот она наша молодость — поднята до утра,Улица Пятой Армии, солнце. Гудок. Пора!Поднято до рассвета солнце. Гудок. Пора!И на местах инженеры, техники, мастера.Зданья встают, как памятники, не повернув   назад.Выжженный белозубый смех ударных бригад.Крепкий и белозубый смех ударных бригад —Транспорт хлопка и шерсти послан   на Ленинград.Вот она, наша родина, с ветреной синевой,Древние раны площади стянуты мостовой.В камень одеты площади, рельсы на мостовой.Статен, плечист и светел утренний город твой!

1931