Варлам Шаламов - Колымские тетради Страница 4

Все те же снега Аввакумова века[5]

Все те же снега Аввакумова века.Все та же раскольничья злая тайга,Где днем и с огнем не найдешь человека,Не то чтобы друга, а даже врага.

Спектральные цвета

Спектральные цветаСверкают в лунном нимбе,Земная красотаНа небеса проникла.

Ее поднял мороз,Тянущий к небу дымыОт труб печных до звездНочных неудержимо.

И на седых кустах,Недвижных точно в склепе,Морозный тот хрустальБлестит великолепьем.

Зубчатый синий лед —Модель речного плеска,Его пурга мететИ ватой трет до блеска.

Лег иней на камнях,Еще тепло хранящих,Забыв о летних дняхСреди воды бурлящей.

Мы тоже, как они,В серебряной одежде.В лесу мы видим сны,А не в лесу, так где же?

Школа в Барагоне[6]

Из лиственниц жестких и голых,Блистательных мерзлых кустовВыходим к бревенчатой школеОкошками на восток.

Внутри — застекленные двери,Уроков идет тишина.Слышны лишь скрипящие перья,И тишина слышна.

Мы сядем за школьную парту,Тетрадки ребят развернем,Вот это, наверное, — нарта,А это — высотный дом.

Дома городские рисуют,Масштабы по-детски дают,И даже у самых разумныхЗаметно влияние юрт.

Они уточняют задачу,На конус строенья свели.Жилье — это юрта, значит,Да здравствует реализм!

И дверь этой стройки высотнойДо крыши, как в юрте, дошла.Художник, взволнованный, потный,Лежит поперек стола.

Так мы рисовали когда-тоТаинственный эвкалипт,С детьми капитана ГрантаВходили в морской залив…

Вертится новешенький глобус,Пробирки в штативе блестят…Ребята, глядящие в оба,Учительница ребят…

Классный журнал для отметок,Бумаги целая десть…Школа как школа. И в этомСамое чудо и есть.

Не гляди, что слишком рано

Не гляди, что слишком рано,Все равно нам спать пора.Завели басы буранаИ метели тенора.

От симфоний этих снежных,Просвистевших уши мне,Никогда не буду нежным,Не доверюсь тишине.

Визг и шелест ближе, ближе

Визг и шелест ближе, ближе.Завивается снежок.Это к нам идет на лыжахСнеговой якутский бог.

Добрый вечер, бог метели,Ты опять, как в прошлый раз,Нас запрешь на две недели,От лихих укроешь глаз.

Хлопья снега птичьей стаейЗа тобою вслед летятВизг метели нарастает,И густеет снегопад.

Еду

Олений мех как будто мохНабросан на зверей.Такие шкуры кто бы могПоставить у дверей.

Запрячь их в легкий экипаж —Нельзя уж легче быть,Легко и ехать, и упасть,И прямо к ангелам попасть —Хранителям судьбы.

Куда спокойней самолет,Брезентовый биплан.С него не грохнешься на лед,Пока пилот не пьян.

Каюр, привязывай меня!Лечу! Мне все равноПогибнуть где-нибудь в камняхПредсказано давно.

Где же детское, пережитое

Где же детское, пережитое,Вываренное в щелоках.То, чего теперь я не достоин,По уши увязший в пустяках.

Матери моей благословенье.Невеселые прощальные словаПамять принесла как дуновенье,Как дыханье — будто ты жива…

Я тебе — любой прохожей

Я тебе — любой прохожей,Женщина, — махну рукой,Только было бы похоже,Что знакома ты с тоской.

Ты поймешь меня с намекаИ заплачешь о своем,О схороненном глубоко,Неожиданно родном.

Только так, а не иначе,А иначе закричу.В горле судороги плача;Целоваться не хочу.

Я сплю в постелях мертвецов

Я сплю в постелях мертвецовИ вижу сны, как в детстве.Не все ль равно, в конце концов,В каком мне жить соседстве.

Любой мертвец меня умней,Серьезней и беспечней.И даже, кажется, честней,Но только не сердечней.

Погляди, городская колдунья,

Погляди, городская колдунья,Что придумала нынче луна.Георгинов, тюльпанов, петунийНезнакомые, злые тона.

Изменился не цвет, не рисунок,Изменилась душа у цветов.Напоил ее тлеющий сумракЯдовитою росной водой.

Ты стряхни эту грусть, эту горесть,Утешенья цветам нашепчи.В пыль стряхни этот яд, эту хворость,Каблуками ее затопчи.

Чем ты мучишь? Чем пугаешь?

Чем ты мучишь? Чем пугаешь?Как ты смеешь предо мнойХохотать, почти нагая,Озаренная луной?

Ты, как правда, — в обнаженьеОстанавливаешь кровь.Мне мучительны движеньяИ мучительна любовь…

В закрытой выработке, в шахте

В закрытой выработке, в шахте,Горю остатками угля.Здесь смертный дух, здесь смертью пахнетИ задыхается земля.

Последние истлеют крепи,И рухнет небо мертвеца,И, рассыпаясь в пыль и пепел,Я домечтаю до конца.

Я быть хочу тебя моложе.Пока еще могу дышать.Моя шагреневая кожа —Моя усталая душа.

Басовый ключ

Басовый ключ.Гитарный строй.Григорьева отрава.И я григорьевской струнойВладеть имею право.

И я могу сыграть, как он,С цыганским перебором.И выдать стон за струнный звонС веселым разговором.

На ощупь нота найденаДрожащими руками.И тонко тренькает струна,Зажатая колками.

И хриплый аккомпанементРасстроенной гитарыВдруг остановит на моментСердечные удары.

И я, что вызвался играть,Живу одной заботой —Чтоб как-нибудь не потерятьНайденной верной ноты.

Я отступал из городов

Я отступал из городов,Из деревень и сел,Средь горных выгнутых хребтовПокоя не нашел.

Здесь ястреб кружит надо мной,Как будто я — мертвец,Мне места будто под лунойНе стало наконец.

И повеленье ястребовНе удивит меня,Я столько видел здесь гробов,Закопанных в камнях.

Тот, кто проходит Дантов ад,Тот помнит хорошо,Как трудно выбраться назад,Кто раз туда вошел.

Сквозь этот горный лабиринтВ закатном свете дняПротянет Ариадна нитьИ выведет меня

К родным могилам, в сад весны,На теплый чернозем,Куда миражи, грезы, сныМы оба принесем.

Волшебная аптека

Блестят стеклянные шарыСеребряной латынью,Что сохранилась от поры,Какой уж нет в помине.

И сумасбродный старичок,Почти умалишенный,Откинул ласково крючокДверей для приглашенных.

Он сердце вытащил свое,Рукой раздвинул ребра,Цедит целебное питьеЖестоким и недобрым.

Там литер — черный порошокВ пробирках и ретортах,С родной мечтательной душойНапополам растертый.

Вот это темное питье —Состав от ностальгии.Учили, как лечить ее,Овидий и Вергилий.

А сколько протянулось рукЗа тем волшебным средством,Что вопреки суду наукНас возвращает в детство.

Аптекарь древний, подбери,Такие дай пилюли,Чтоб декабри и январиПеревернуть в июли.

И чтобы, как чума, дотлаЗараза раболепстваЗдесь уничтожена былаСтаринным книжным средством.

И чтоб не видел белый светБацилл липучей лести,И чтоб свели следы на нетЖестокости и мести…

Толпа народа у дверей,Толпа в самой аптеке,И среди тысячи людейНе видно человека,

Кому бы не было нуждыДо разноцветных банок,Что, молча выстроясь в ряды,Играют роль приманок.

Ронсеваль