Артюр Рембо - Стихотворения Страница 4

[15 августа 1870]

За музыкой (Вокзальная площадь в Шарлевиле)

На площадь, где торчат газоны тут и там,В сквер, где пристойно все и нет в цветах излишку,Мещане местные несут по четвергамСвою завистливою глупость и одышку.Там полковый оркестр, расположась в саду,Наигрывает вальс, качая киверами,Не забывает франт держаться на виду,Прилип нотариус к брелокам с вензелями.Находка для рантье трубы фальшивый звук;Пришли чиновники и жирные их дамыВ сопровожденье тех, кто нужен для услугИ чей любой волан имеет вид рекламы.Пенсионеров клуб, рассевшись на скамьях,С серьезным видом обсуждает договоры;Трость с набалдашником здесь попирает прах,И погружаются здесь в табакерку взоры.На стуле распластав свой ожиревший зад,Какой-то буржуа с большим фламандским брюхомИз трубки тянет дым и, видно, очень рад:Хорош его табак (беспошлинный, по слухам).А за газонами слышны бродяг смешки;Тромбонов пение воспламеняет лицаЖеланием любви: солдаты-простакиЛаскают малышей… чтоб к нянькам подольститься.Небрежно, как студент, одетый, я бредуВслед за девчонками, под сень каштанов темных;Они смеются, взгляд мне бросив на ходу,Их быстрые глаза полны огней нескромных.Храня молчание, и я бросаю взглядНа белизну их шей, где вьется локон длинный,И проникает взгляд под легкий их наряд,С плеч переходит на божественные спины.Вот туфелька… Чулок… Меня бросает в дрожь.Воображением воссоздано все тело…И пусть я в их глазах смешон и нехорош,Мои желания их раздевают смело.

Завороженные

Из снежной мглы в окно подвала Они глядят на отблеск алыйИ чуда ждут.Пять малышей – о доля злая! – Сидят на корточках, взирая,Как хлеб пекут.Глаз оторвать нельзя от места, Где пекарь мнет сырое тесто,И ухвативЕго покрепче, в печь сажает, И сыто жмурясь, напеваетПростой мотив.А дети, затаив дыханье, С могучих рук его в молчаньеНе сводят глаз;Когда же золотой, хрустящий Готовый хлеб из печки тащатВ полночный час,Когда сверчки под сводом темным Заводят песнь в углу укромном,Когда полнаДыханьем жизни яма эта, Душа детей, в тряпье одетых,Восхищена;Она блаженствует, а тело Не чувствует, как иней белыйК лохмотьям льнет.Прилипли мордочки к решетке, И словно чей-то голос кроткийИм песнь поет.И тянутся так жадно дети К той песне о небесном светеИ о тепле,Что рвутся ветхие рубашки, И на ветру дрожат бедняжкиВ морозной мгле.

[20 сент. 70]

Роман

Серьезность не к лицу, когда семнадцать лет…Однажды вечером прочь кружки и бокалы,И шумное кафе, и люстры яркий свет!Бродить под липами пора для вас настала.В июне дышится под липами легко,И хочется закрыть глаза, так все красиво!Гул слышен города – ведь он недалеко, —А в ветре – аромат и зелени, и пива.

Там замечаешь вдруг лоскут над головой,Лоскут темнеющего неба в обрамленьеВетвей, увенчанных мигающей звездой,Что с тихим трепетом замрет через мгновенье.Июнь! Семнадцать лет! Цветущих веток сок —Шампанское, чей хмель пьянит ваш разум праздный,А на губах у вас, как маленький зверек,Трепещет поцелуй, и ваша речь бессвязна.

В плену робинзонад безумная душа…Но вот мадмуазель, что кажется всех краше,Под бледным фонарем проходит не спеша,И тенью движется за ней ее папаша.Она находит вас наивным и тотчасОт вас отводит взгляд и несколько картинноПрочь удаляется, а на устах у васНераспустившаяся вянет каватина.

Вы страстно влюблены. Уж август за окном.Она над вашими сонетами хохочет.Друзья от вас ушли.Вам грустно,А потомОна своим письмом вас осчастливить хочет.В тот вечер… вы в кафе идете, яркий светТам ожидает вас, и кружки, и бокалы…Серьезность не к лицу, когда семнадцать летИ липы созерцать пора для вас настала.

23 сентября 70

Вы, павшие в боях в год девяносто третий…

«…Французы семидесятого года, бонапартисты,

республиканцы, вспомните о ваших отцах девяносто второго

года и т. д…»

Вы, павшие в боях в год девяносто третийИ в предыдущий год!В своих сабо вы шлиТуда, где поцелуй свободы вас отметил,Шли цепи разбивать, что мир наш оплели.В страданьях и в беде велики и суровы,Вы под лохмотьями несли любовь в сердцах;Как зерна, бросила вас в землю смерть, чтоб сноваИх к жизни возродить на старых бороздах.В крови отмывшие запятнанное знамя,Святые с мрачными и нежными глазами,Флерюса мертвецы и мертвецы Вальми!Республике и вам мы сон не потревожим.Под игом королей мы все живем, как можем…Сравнится ль Кассаньяк с подобными людьми?

Написано в Мазасе 3 сентября 1870 г.

Зло

В то время как плевки взбесившейся картечиСкрежещут и свистят в пространстве голубомИ падают полки близ Короля, чьи речиПолны презренья к тем, кто гибнет под огнем;В то время как дано в дымящиеся грудыБезумью превратить сто тысяч тел людских, —О мертвецы в траве, в день летний, среди чудаПрироды благостной, что сотворила их!.. —Бог то смеется в окружении узорныхПокровов алтарей, где золото блестит,То под баюканье осанны сладко спитИ просыпается, когда в одеждах черныхПриходят матери в смятенье и тоскеВручить ему медяк, завязанный в платке.

Ярость кесаря

Вот бледный человек гуляет по аллее.Сигару курит он, и черный фрак на нем.Он вспомнил Тюильри и стал еще бледнее,И тусклые глаза вдруг вспыхнули огнем.Да, оргия шла двадцать лет! И еюСыт император, что когда-то говорил:«Свободу, как свечу, я потушить сумею…»Свобода вновь живет! И свет ему не мил.Он пленник. Кто поймет, что это душу гложет?Каким он жгучим сожалением объят?У императора потухший мертвый взгляд.О Куманьке в очках он думает, быть может,Смотря, как облаком всплывает голубымЕго раскуренной сигары легкий дым.

Зимняя мечта. К ней

В вагоне розовом уедем мы зимою.Уютно будет нам:Там всюду гнезда поцелуев, полных зноя,Таятся по углам.Закроешь ты глаза, чтобы во мгле вечернейНе видеть за окномТеней кривляющихся, адской этой черни,Подкравшейся тайком.Тут словно паучок тебе царапнет щеку,Вдоль шеи побежит мой поцелуй и к срокуНе возвратится вспять.И, голову склонив, «Ищи», – ты скажешь строго,И паучка, что путешествует так много,Мы примемся искать.

В вагоне, 7 октября 70

Уснувший в ложбине

В провалах зелени поет река чуть слышно,И весь в лохмотья серебристые одетТростник… Из-за горы, сверкая, солнце вышло,И над ложбиною дождем струится свет.Там юноша-солдат, с открытым ртом, без каски,В траву зарывшись непокрытой головой,Спит. Растянулся он на этой полной ласкиЗемле, средь зелени, под тихой синевой.Цветами окружен, он крепко спит; и, словноДитя больное, улыбается безмолвно.Природа, обогрей его и огради!Не дрогнут ноздри у него от аромата,Грудь не колышится, лежит он, сном объятый,Под солнцем… Две дыры алеют на груди.

Октябрь 1870

В Зеленом Кабаре. Пять часов вечера

Я восемь дней подряд о камни рвал ботинки,Вдыхая пыль дорог.Пришел в Шарлеруа.В Зеленом Кабаре я заказал тартинкиИ ветчины кусок, оставшейся с утра.Блаженно вытянул я ноги под зеленымСтолом, я созерцал бесхитростный сюжетКартинок на стене, когда с лицом смышленымИ с грудью пышною служанка в цвете лет,– Такую не смутишь ты поцелуем страстным! —Смеясь, мне подала мои тартинки с масломИ разрисованное блюдо с ветчиной,Чуть розоватою и белой, и мгновенноБольшую кружку мне наполнила, где пенаВ закатных отблесках казалась золотой.

Октябрь 70

Плутовка

В харчевне темной с обстановкою простой,Где запах лака с ароматом фруктов слился,Я блюдом завладел с какою-то едойБельгийской и, жуя, на стуле развалился.Я слушал бой часов и счастлив был и нем,Когда открылась дверь из кухни в клубах параИ в комнату вошла неведомо зачемСлужанка-девушка в своей косынке старой,И маленькой рукой, едва скрывавшей дрожь,Водя по розовой щеке, чей бархат схожСо спелым персиком, над скатертью склонилась,Переставлять прибор мой стала невзначай,И чтобы поцелуй достался ей на чай,Сказала: «Щеку тронь, никак я простудилась…»

Шарлеруа, октябрь 70