Томас Элиот - Пруфрок и другие наблюдения Страница 4

Быть может, дружбы уцелеет хоть крупица.

А я останусь здесь в гостиной,

Я чаем буду угощать друзей и впредь".

А мне нужна изменчивость личины,

Чтоб обрести лицо... плясать, плясать,

Как пляшущий медведь,

Кричать, как попугай,

Вопить, как обезьяна, скорчив мину.

Подышим воздухом в табачном опьяненьи...

А вдруг однажды на исходе дня,

В седой и дымный полдень иль

в розовато-желтый вечер

Она умрет, а я с пером в руке застыну,

Над крышами - покровы дыма и тумана,

И на мгновенье

Я погружусь в сомненья,

Не разобравшись в чувствах, не поняв,

Глупо или мудро, поздно или слишком рано...

Быть может, лучше будет ей за той, последней

гранью!

Да, торжествует музыка в осеннем умираньи,

И если уж о смерти наши речи,

Какое право улыбаться будет у меня?

Перевод Я. Пробштейн

ПРЕЛЮДЫ

I

Наступает зимний вечер,

Пахнет пищей в переулках.

Бьет шесть.

Дни в окурках и в прогулках.

Ливню с ветром - течь и сечь,

И свирепая картечь

Листьев, слипшихся комками,

Ветошь - вести с пустырей,

И стучатся струи сами

В стадо ставней и дверей,

Словно залпы батарей.

Лошадь с мокрыми боками.

Пробужденье фонарей.

II

Очухивается рассвет,

Пивною давится отрыжкой.

Опилками посыпан тротуар,

И башмаки бредут след в след

На запах утренней кофейной.

Другой дешевый маскарад

В отелях с обязательной интрижкой,

В непрезентабельных подслепых номерах,

Где руки тысяч пар

Стучат засовом ставней.

III

Вы одеяло сбросили с постели

И, лежа на спине, застыли

И ночь надвинулась толпой видений:

Кромешные (откуда взять иные?

Разложена душа на составные),

Под потолком метались и мигали,

И лишь когда восстановилось время,

И внешний мир, как свет, проник сквозь

ставни,

И воробьи окликнули, как ровни,

Вы улицу увидели такой,

Какой сама себе та видится едва ли;

Сидели, стиснув руки на груди,

Или накручивая бигуди,

Или тревожно трогая рукой

На желтых пятках желтые мозоли.

IV

Его душа распята в небесах,

Над городскими крышами бесцветных,

Раздавлена тиктаканьем в часах:

Четыре бьет, пять, шесть - так бьют лишь

безответных;

В коротких пальцах - трубка и табак

И разве что "вечерка" - и глазами

Он озирает не кромешность дум,

А пошлую банальность - сумму сумм,

Сулящую покой под видом любопытства.

Не нужно мне его богатства,

Разжалобленный этой нищетой,

Я думаю: какой хороший,

Какой несчастный и какой простой.

Засмейся, дав себе затрещину сперва;

Мир отвратителен со всей своею ношей,

Как нищенка на свалке по дрова.

Перевод В. Топорова

РАПСОДИЯ ВЕТРЕНОЙ НОЧИ

Двенадцать.

Вдоль по извивам улицы

В чарах лунного синтеза

Под лунный шепот и пение

Стираются уровни памяти

И четкие отношения

Сомнений и уточнений,

И каждый встречный фонарь,

Как барабанный удар,

И всюду, куда ни глянь,

Ночь сотрясает память,

Как безумец - сухую герань.

Полвторого.

Фонарь бормотал,

Фонарь лопотал:

"Посмотри на женщину,

Которая медлит в углу

Освещенной двери,

Распахнутой, словно ухмылка.

Ты видишь, подол ее платья

Порван и выпачкан глиной,

А уголок ее глаза

Похож на кривую иглу".

Память подбрасывает с трухой

Ворох кривых вещей

Кривую ветку на берегу,

Обглоданную до блеска,

Словно ею мир выдает

Тайну своих костей,

Белых и оцепенелых;

Бессильный обломок ржавой пружины,

Который на заводском дворе

Притворился, что может ударить.

Полтретьего.

Фонарь шепнул:

"Гляди, в водостоке кошка погрязла;

Облизываясь, она доедает

Комок прогорклого масла".

Так машинально рука ребенка

Прячет в карман игрушку,

Катившуюся за ним.

Я ничего не увидел в глазах ребенка.

Я видел глаза, которые с улицы

Старались взглянуть за шторы,

И видел краба в пруду под вечер,

Старого краба, который клешнями

Впился в конец протянутой палки.

Полчетвертого.

Фонарь бормотал,

Фонарь лопотал в темноте.

Фонарь гудел:

"Погляди на луну,

La lune ne garde aucune rancune. {*}

Ее клонит ко сну,

Она улыбается всем углам

И гладит волосы всем газонам.

Она потеряла память,

На ее лице размытые оспины,

Рука ее искривляет бумажную розу,

Что пахнет пылью и одеколоном,

Луна осталась наедине

Со всеми ночными запахами

В своем сознании утомленном".

Приходят воспоминанья

О лишенной солнца сухой герани,

О пыльных шторах и диване,

О женском запахе в комнатах,

О запахе сигарет в коридорах,

Коктейлей в барах,

Каштанов на улицах.

Фонарь сказал:

"Четыре часа.

Вот номер на двери.

Память!

У тебя есть ключ.

Пыльной лампочки желтый луч.

Вверх по лестнице.

Кровать раскрыта, зубная щетка висит на стене,

Выставь ботинки за дверь, усни, пока тишина,

Готовься жить".

Ножа последняя кривизна.

Перевод А. Сергеева

{* "Луна не помнит зла" (франц.) - модификация двух строчек стихотворения Ж. Лафорга "Жалоба прелестной Луны": "Посмотри, вон девица Луна, не будем же таить друг к другу зла".}

УТРОМ У ОКНА

Дребезжат они тарелками на кухнях,

Чувствую, как души волглые хозяек

Вдоль по вытоптанным кромкам улиц

У калиток чахло прорастают.

И выносят волны бурого тумана

Со дна улиц сморщенные лица,

И выхватывают у прохожей в грязной юбке

Глупую улыбочку, которая,

В воздухе паря, за краем кровель тает.

Перевод Я. Пробштейна

"БОСТОН ИВНИНГ ТРЭНСКРИПТ"

Читателей "Бостон ивнинг трэнскрипт"

Ветер колышет, словно пшеничное поле.

Когда вечер торопится выйти на улицу,

Он в одних пробуждает вкус к жизни,

А другим приносит "Бостон ивнинг

трэнскрипт".

И я всхожу на крыльцо, звоню и устало

Оглядываюсь, как бы прощаясь с Ларошфуко,

Будто улица - время, и он - в конце улицы,

И я говорю: "Кузина, вот "Бостон ивнинг

трэнскрипт"".

Перевод А. Сергеева

ТЕТУШКА ХЕЛЕН

Мисс Хелен Слингзби, моя незамужняя тетушка,

Жила в маленьком домике на фешенебельной

площади.

У нее было четверо слуг.

Когда умерла она, на небесах была тишина

И тихо было на улице, где проживала она.

Вытирал на пороге ноги владелец похоронной

конторы,

Он-то знал, что такое случалось и прежде.

В доме задернули шторы.

Как прежде, давали отборную пищу собакам,

Но попугай вскоре издох, однако,

А дрезденские часы все тикали на полке

каминной.

Лакей сидел на столе в гостиной

И держал на коленях служанку, она

При жизни хозяйки была так скромна.

Перевод Я. Пробштейна

КУЗИНА НЭНСИ

Мисс Нэнси Элликотт,

Скача по лугам, разоряла их,

Скача по холмам, сокрушала их

Новой Англии голые холмы,

Через пастбища она

Со сворою псов скакала.

Мисс Нэнси Элликотт

Курила и знала все модные танцы,

А тетушки не вполне одобряли ее,

Но знали однако, что это модно.

А за стеклами полок стояли на страже

Мэтгью и Уолдо, блюстители чести,

Слуги непреложного закона.

Перевод Я. Пробштейна

МИСТЕР АПОЛЛИНАКС

Эзре Паунду

Когда мистер Аполлинакс посетил Соединенные

Штаты

Хохот его растрезвонил чайных сервизов кантаты.

Я вспомнил о Фрагильоне, о хрупком среди берез,

И о Приапе, с прибором наперевес

Накидывающемся на даму.

В чертогах у миссис Флаккус, у профессора

Чаннинг-Читти дома

Он хохотал с неудержимостью зародыша,

Хохот его звучал на подводной подушке,

Словно смех старого небожителя,

Подсевшего под коралловый риф,

Откуда тела утопленников молча всплывают

в зеленый залив,

Выскользнув из пальцев у ила.

Голова мистера Аполлинакса глазела на меня

из-под стула

Или ухмылялась с экрана

С водорослями в волосах. Я оглох от гула

Кентавр четверкой копыт рокотал по тверди

настила

Так его сухая и страстная речь пожирала на всем

скаку послеобеденную скуку.

"Он, конечно, очарователен". - "Он берет нас

с наскоку!"

"А что он имеет в виду?.. Эти заостренные уши...

Наверняка неврастеник"...

"Что-то не слишком лестное относительно наших

денег".

Из посиделок у миссис Флаккус и профессора

с миссис Читти

Я запомнил нарезанный лимон и надкушенные

спагетти.

Перевод В. Топорова

ИСТЕРИКА

Она все смеялась, и до меня, наконец, дошло,

что я причастен к этому хохоту,

зубы ее почти исчезли, превратившись

во вспышки ракет,

пригодных для ротных учений. Я бился в удушье,