Расул Гамзатов - Песнь о двадцатилетних Страница 4

Расул Гамзатов

Песнь о двадцатилетних

I

Не знаю, с чего эту песню начать,С какого такого заветного слова,Которое жжет мою грудь по ночам,Чтоб вырваться снова из плена немого.

С мечтою о ней я покинул свой домИ с думой о ней возвратился с чужбины…О чем эта странная песня, о комРыдает во мне, словно клин журавлиный?

… В Японии я в январе побывал,В чудесной стране восходящего солнца,И сразу попал, с корабля да на бал,На празднество двадцатилетних японцев.

Какой удивительный праздник! ЕгоУвы, не сравнить с нашим Днем молодежи.Он только для тех, кому двадцать всего —Ни на год не старше, ни на день моложе.

В саду императора юность страныСверкала, как радуга в небе, где краски,Сливаясь, приветствовать были должныВсеобщего двадцатилетия праздник.

Прекрасная юность! Ты, как кимоно,Затейливой лентой причудливой тканиСтруилась повсюду, стекаясь в одноГлубокое русло безумных желаний.

Хотел бы обнять я твою красоту!Как много сегодня вокруг новобрачных,Которых по взглядам видать за версту —Не встретить здесь физиономии мрачной.

Два десятилетья у них позади…Вращается время, как будто пластинка,И все ж они в самом начале пути,Где все им желанно, где все им в новинку.

Двадцатая зрелость, о, как ты юна!Танцуя без устали вальсы и твисты,Ты огненной музыкой опьянена…Хмелеешь от хохота, словно от виски.

Весь Токио нынче танцует с тобой,И кажется мне, что быстрей в этот вечерВращается даже наш шар голубой,Спеша восходящему солнцу навстречу.

Вдруг головы всех устремляются ниц…И, приподнимая столетий завесу,Как в сказке, в саду появляется принцС прекрасною Золушкой, ставшей принцессой.

Покуда традиции строго храня,Стоит молодежь в восхищенном поклоне,Супруги, и возгласа не оброня,На лестницу чинно восходят, как пони.

И принц произносит короткую речь…И хоть мне, аварцу, язык тот неведом,Я чувствую — он лаконичен, как меч,Приученный к молниеносным победам.

А юность с почтеньем внимает ему,Как сакура в зимнем саду расцветая,И только один я никак не пойму,Что может январь быть прекраснее мая.

О, двадцатилетие! Это пора,Быть может, всего благодатней на свете?..Я вспомнил аульские те вечера,Где был я мальчишкой семнадцатилетним.

И девушка та, по которой вздыхал,Была меня старше всего на три года…Но сверстник ее, будто бы аксакал,Глядел сверху вниз неприступно и гордо.

Ах, лучше бы вовсе их не вспоминать…Но памяти вновь я листаю страницыИ вижу там Каспий, где мне двадцать пять,А рядом прекрасные девичьи лица.

Им только по двадцать, не больше того,А я уже в жизни немало изведал,И сердце вскипает в груди оттого,Что мне безразличны былые победы.

А вот тридцать шесть мне пробило уже —Бурлит фестиваль на московских бульварах,И я с непонятной тоскою в душеЛюбуюсь на двадцатилетние пары.

А нынче мне стукнуло аж сорок два…Пора уже с ярмарки мне возвращаться,Но кругом, как прежде, идет голова,Как будто мне будет пожизненно двадцать.

И улицы Токио, словно магнит,Мятежную душу мою привлекают,И вечер январский так жадно манит,Цветением юности благоухая.

Но вдруг чей-то голос, как рокот реки,Которая с гор устремляется к морюВозник неожиданно, словно стихи,В бессмысленном и бытовом разговоре.

Японец седой мне напомнил отца,Он спутнице юной шептал что-то страстно,И сразу же я угадал в нем певцаПо звукам, которые были прекрасны.

И прежде такой непонятный языкВдруг настежь открыл золотые воротаИ хлынул, как ливень, причудливый стих,Что стал мне понятен и без перевода.

Как горное эхо, пронеся вдали,Чтобы многократно в душе повторитьсяИ чтоб я на краешке самом землиСебя ощутил на мгновение принцем.

Аварский поэт… До меня никогдаНога дагестанца сюда не ступала,И вот я сверкаю, как будто звезда,В созвездии этого юного бала.

Но двадцатилетние люди, увы,Проносятся с хохотом, словно кометы,Не зная, быть может, что я из МосквыПриехал к ним в гости на празднество это.

И гор моих снежных гортанный язык,Наверное, тоже еще им неведом.Он чем-то похож на пронзительный крикТого журавля, что прощается с летом.

Не знают они и обычаи гор,Суровых и нежных, откуда я родом,Где старая мама моя до сих порВсе ждет меня, не запирая ворота.

А я из Японии дальней смотрюНа звезды, что в путь отправляются млечный,И кажется, будто бы с ней говорюНа нашем родимом аварском наречье.

И песня, как завязь, как робкий росток,В душе созревает, чтоб к свету пробиться…Но падает, как календарный листок,И камнем летит, как подбитая птица.

Неспетая песня… Вдруг оборваласьОна невзначай, как струна на пандуре,И с нею исчезла незримая связьМеж прошлым и будущим, штилем и бурей.

Но в памяти цепкой, как прежде, живаТа неповторимая звонкая нота,Что в сердце моем, зародившись едва,Готова была для большого полета.

Неспетая песня… В Кавказских горахНе празднуют двадцатилетия праздник,И зрелости время у нас на часахТолкуют иначе в селениях разных.

Мгновенья бегут… Проплывают века.Седеют от вьюг и раздумий вершины.Но времени нить не прервется, покаРастут и взрослеют в аулах мужчины.

Вот этот и в десять уже удалец,К пятнадцати он возмужает до срока.А тот, хоть и сед, но трусливый подлец,Не будет ему и от старости прока.

О, зрелость, в горах измеряешься тыНе возрастом и не размером папахи,И праздники наши, как будто просты,Но скрыты в них некие тайные знаки.

Мы празднуем ночь наступленья зимыИ сотни костров разжигаем на скалах,Чтоб путник, попавший в объятия тьмы,Не сбился с дороги, шагая устало.

Еще, когда первый весенний цветокПроклюнется вдруг из-за талого снегаИ с гор побежит оголтелый поток,И дождь серебристый посыплется с неба.

И первую плуг проведет борозду…Мы день этот издревле празднуем тоже,Чтоб голос аульской зурны за верстуОкругу от зимнего сна растревожил.

И день молотьбы мы отметим потом,Быков круторогих по кругу гоняя,Полову отделим от зерен, чтоб домПьянил, как буза, хлебный дух урожая.

Затем мы отпразднуем День чабанаИ День рыбака не забудем отметить,Ведь, к счастью, ни тем, ни другим не беднаЗемля, на которой растут наши дети.

Еще мы отпразднуем праздник цветовИ спляшем на празднике первой черешни:Умоемся соком ее и на стол,Наполнив корзины, поставим, конечно.

И праздник, который дороже всего,Отметим мы дружно — Девятое мая,Живых поздравляя с приходом егоИ павшим последнюю дань отдавая.

Как сладок и горек для нас этот деньВеликой и неповторимой Победы,В едином порыве сплотивший вездеОтцов с сыновьями и с внуками дедов.

Кому восемнадцать, кому сорок пять,Кому и за семьдесят перевалило…Но и в избранный День этот всех нас опятьСвязует какая-то высшая сила.

И те, кто прошел сквозь горнило войны,В неполных семнадцать взрослея в атаках,Ни в креслах дождались своей седины,А под артобстрелом в пылающих танках.

Мне дважды по двадцать, и вот я ужеПо третьему кругу идти собираюсь,Покуда мой конь не устал и в душеЕще не померкла беспечная радость.

Вперед, мой крылатый! Тебе не страшныНи горы, ни волчьи голодные стаи,Хоть жизнью года мои обожжены,Я двадцатилетним себя ощущаю.

Ведь чем безрассуднее я, тем юней!И в этой стране расцветающих вишенНа празднике двадцатилетних людейМой голос пускай не окажется лишним.

Пускай не погаснет до срока звезда,Пусть в сыр молоко превратится в кувшинеИ соком наполнится мякоть плода,Как желтая корочка на мандарине.

Пускай океан бороздят корабли,Пусть птицы вернутся когда-нибудь с юга.И здесь, далеко от родимой земли,Влюбленные руки протянут друг другу.

Пускай журавли закурлычут веснойИ зазеленеет опять Фудзияма…Пусть все это сбудется с вами, со мной,С моею, в ауле оставшейся, мамой.

Пусть те, кому двадцать сегодня всего,Увидят начало грядущего века,Который не так уж от них далеко,Хватило бы только им сил для разбега.

О, двадцатилетие — праздник любви,Непоколебимых надежды и веры!Пускай твоя страсть не остынет в крови,Не зная ни в чем ни расчета, ни меры.

В далекой Японии в зимнем саду,Что был, как январское утро, прекрасным,Я видел, как сон наяву, как мечту.Всеобщего двадцатилетия праздник.

II