Мария Петровых - Костер в ночи Страница 4

1929

«За одиночество, за ночь…»

Приходил по ночам.

За одиночество, за ночь,Простертую во днях,За то, что ты не смог помочь,За то, что я лишь прах,За то, что ты не смог любить,За грохот пустоты…Довольно! Этому не быть.За все ответишь ты.Ты мне являлся по ночам,Мгновенно озарив.Ты был началом всех начал,Звучаньем первых рифм.Являлся, чтоб дрожала мглаСветовращеньем строф,Чтоб насмерть я изнемоглаОт щедрости даров.Ты был безгласен, и незрим,И полон тайных сил,Как темнокрылый серафим,Что Бога оскорбил.Ты кровь мою наполнил тьмой,Гуденьем диких сфер,Любовью (ты был только мой!).Любовью свыше мер.Ты позабыл меня давно,Но я тебя найду.Не знаю где. Не знаю. НоВ полуночном бредуВозможно все…   По склонам скалНаверх (а эхо — вниз).Ты здесь, наверно, тосковал —Здесь мрак плотней навис,Здесь бесноватых молний пляс,И треск сухих комет,И близость беззакатных глаз,Дающих тьму и свет.Ты близок. Путь смертельных кручОкончен. ВперебойТолкутся звезды. Залежь туч.И бредится тобой.Ты здесь. Но звездная стенаУвидеть не дает.Я прошибаю брешь. ОнаНадтреснута, и вотЯ в брызгах радости, в лучах,В лохмотьях темнотыИ, распростертая во прах,Смотреть не смею: Ты!Клубится мгла твоих волос,И мрачен мрамор лба.Твои глаза — предвестье гроз,Мой рок, моя судьба…Глаза! — Разросшаяся ночь,Хранилище зарниц…Ветрищу двигаться невмочьСквозь душный шум ресниц.За одиночество… Не верь!О, мне ли мстить — зови…Иду, мой демон, — в счастье, в смерть —В предел земной любви.

1929

Последнее о звездах

Не бойся — шатается балка.Смотри: окончанья видныПарадного неба. И свалкаСветил и обрезков луны.Не бойся: мы слишком высоко.   Уже не можем упасть.Ты чуешь движение токаПод нами? Он тверд. Ступай.Мы встали на путь дрожащий.Мы движемся вместе с ним.Нам тучи встречаются чаще,Нам весело здесь одним.Медузы морей незримых,Колышутся звезды тут,Слепые, нелепые: мимоИль сладко на кожу льнут.Не снять их. Они беспощадны.Принять их себя готовь.Они проникают жадноВ тревожную нашу кровь.И вот по орбитам артерийПривычный свершают круг.Засмейся над страшной потерей:Над кровью, исчезнувшей вдруг.Они за одной другаяСквозь сердце стремят прыжок,   Ударами содрогая,Качая, сшибая с ног.Покинем, о друг, скорееНебесные пустыри.Обратно под нами реетТок воздуха. Балка! Смотри!Спускайся, держась за бревна.О запах сырых борозд,О шелест сухой и ровный,Спасите от смертных звезд.Земля! Обуянным гордыней,Познавшим бескровный край —Прости нашу гордость ныне,И жизнью, и смертью карай.

17 ноября 1929

Море

Тебя, двуполое, таким —Люблю. Как воздух твой прозрачен!Но долгий сон невыносим, —Твой норов требует: иначе!

Наскучил сизый, и любойРождаешь ты из мглы глубокой, —Лиловый, или голубой,Или зеленый с поволокой.

Днем — солнце плавает по дну,Пугая встречного дельфина.Разрезать крепкую волну —В ней солнечная сердцевина!

Но отступают от скалы,Почуя тишину ночную,Темно-зеленые валыИ замыкаются вплотную,

И поднимается лунаНад горизонтом напряженным,Сквозь море спящее онаПроходит трепетом бессонным.

Одной на свете жить нельзя:В воде дрожит луна другая,А волны блещут, голося,О черный берег ударяя…

Один, второй, мильонный вал,А человек смятенья полон:Он вспомнил и затосковалО безначальном, о двуполом.

1929. Гурзуф

История одного знакомства

Памяти Ю. К. Звонникова[1]

   Возник из тьмы,Бледнел и близился почти неслышно, —Обломок льда чудесных очертаний:Совсем как человек. В твоей грудиДремало пламя. Тихо пробуждаясь,Вытягивалось, трогало гортань.   И голос твой,Тяжелое тепло прияв, густея,Размеренно над нами колыхался,То удлиняясь, то сжимаясь в стих.Суровым словом вызванные к жизни,Ворчали и ворочались века.   И чудилось:Стихи свои приносишь ты из края,Где звезды негоревшие томятся,Где сказки нерассказанные ждут,Где чьи-то крылья бьются о решеткуИ смерть сидит, зевая на луну.   Ты уходил,На звезды мертвые легко ступая.С бесплатным приложением событий.Опять по росту строятся века.Похрустывали под ногами звезды.О, как ты не поранил нежных ног!   Ты врос во тьму.Тебя не ждали и не вспоминали.Но дивное свершилось превращенье —Ты к нам пришел как смертный человек.(Иль пламя затаенное проснулосьИ разбудило стынущую плоть?)   Не ведаю.Но помню я, что встретились мы в полдень,Мы встретились на пыльном тротуаре,Ты еле нес тяжелый чемодан.(Наверно, звезды, сказки, перстень смерти,Зуб колдуна, живой змеиный глаз…)   И стал как все.Ты служишь в Сельхозгизе,Обедаешь в общественной столовой,И в комнате есть у тебя постельДля страсти, сна, бессонницы и смерти.Но ты поэт и, значит, — чародей.   Твоя душаКолышется неслышным опахалом,Сокровищем загробного Египта,И поверяет в алчущую ночьО небе, где одно сплошное солнце,И о земле, затерянной в песках.

1929

Соловей

Там, где хвои да листвыИзобилие слепое, —Соловей плескал во рвыСеребром… От перепояПапоротник изнемог,Он к земле приник, дрожащий…Зря крадется ветерокВ разгремевшиеся чащи.Он — к своим. Но где свои?Я молчу, спастись не чая:Беспощадны соловьи,Пламень сердца расточая.Прерывающийся плачОскорбленной насмерть страстиТак беспомощно горячИ невольной полон власти.Он взмывает, он парит,А потом одно и то же:Заикающийся ритм,Пробегающий по коже…В заколдованную сетьСоловей скликает звезды,Чтобы лучше рассмотреть,Чтоб друзьям дарить под гнезда…То ли праздная игра,То ли это труд бессонный, —Трепетанье серебра,Вопли, выплески и стоны,Ночь с надклеванной луной,Бор, что стал внезапно молод,И, просвистанный, сквозной,Надо всем царящий — холод.

1929

«А на чердак — попытайся один!..»

А на чердак — попытайся один!Здесь тишина всеобъемлющей пыли,Сумрак, осевший среди паутин,Там, где когда-то его позабыли.

От раскаленных горячечных крышСладко и тошно душе до отказа.Спит на стропилах летучая мышь,Дремлет средь хлама садовая ваза.

Ваза разбита: но вижу на ней,Не отводя восхищенного взгляда, —Шествие полуодетых людейС тяжкими гроздьями винограда.

Дальше — слежавшаяся темнота,Ужасы, что накоплялись годами,Дрема и та, без названия, — та,Что отовсюду следила за нами.

Нет, я туда подойти не смогу.Кто-то оттуда крадется по стенке,Прыгнул!.. Но я далеко, — я бегу,Падаю и расшибаю коленки…

Помню и лес, и заросший овраг, —Было куда изумлению деться.Все — незабвенно, но ты, чердак,Самый любимый свидетель детства.

… … … … … … … … … … … …

1929