Вадим Шершеневич - Лошадь как лошадь Страница 4

И прогресс стрижен бобриком требований Рукою, где вздуты жилы железнодорожного узла. Докуривши махорку деревни, Последний окурок села,

Телескопами счистивши тайну звездной перхоти, Вожжи солнечных лучей машиной схватив, В силометре подъемника электричеством кверху Внук мой гонит, как черточку лифт.

Сумрак кажет трамваи, как огня кукиши, Хлопают жалюзи магазинов, как ресницы в сто пуд, Мечет вновь дискобол науки Грамафонные диски в толпу.

На пальцах проспектов построек заусеницы, Сжата пальцами плотин, как женская глотка, вода, И объедают листву суеверий, как гусеницы, Извиваясь суставами вагонов, поезда.

Церковь бьется правым клиросом Под напором фабричных гудков. Никакому хирургу не вырезать Аппендицит стихов.

Подобрана так или иначе Каждой истине сотня ключей, Но гонококк соловьиный не вылечен В лунной и мутной моче.

Сгорбилась земля еще пуще Под асфальтом до самых плеч, Но поэта, занозу грядущего, Из мякоти не извлечь.

Вместо сердца - с огромной плешиной, С глазами, холодными, как вода на дне, Извиваясь, как молот бешеный, Над раскаленным железом дней,

Я сам в осанне великолепного жара, Для обеденных столов ломая гробы, Трублю сиреной строчек, шофер земного шара И джек-потрошитель судьбы.

И вдруг металлический, как машинные яйца, Смиряюсь, как собачка под плеткой тубоКогда дачник, язык мой, шляется По аллее березовых твоих зубов.

Мир может быть жестче, чем гранит еще, Но и сквозь пробьется крапива строк вновь, А из сердца поэта не вытащить Глупую любовь.

Июль 1919

- 24

Принцип растекающейся темы

В департаментах весен, под напором входящих И выходящих тучек без номеров На каски пожарных блестящиеТолпа куполов.

В департаментах весен, где, повторяя обычай

Исконный в комнате зеленых ветвей,

Делопроизводитель весенних притчей

Строчит языком соловей. И строчки высыхают в сумерках, словно Под клякспапиром моя строка. И не в том ли закат весь, что прямо в бескровный Полумрак распахнулась тоска?

В департаментах мая, где воробьев богаделки

Вымаливают крупу листвы у весны,

Этот сумрак колышет легче елочки мелкой

В департаментах весен глыбный профиль стены. А по улицам скачут... и по жилам гогочут. Как пролетки промчались в крови... А по улицам бродят, по панелям топочут Опричиной любви.

Вместо песьих голов развиваются лица,

Много тысяч неузнанных лиц...

Вместо песьих голов обагрятся ресницы,

Перелесок растущих ресниц. В департаментах весен, о друзья, уследите Эти дни всевозможных мастей. Настрочит соловей, делопроизводитель, Вам о новом налоге страстей.

Заблудился вконец я. и вот обрываю

Заусеницы глаз - эти слезы, и вот

В департаментах весен, в канцелярии мая,

Как опричник с метлою, у арбатских ворот Проскакала любовь. нищий стоптанный высох И уткнулся седым зипуном в голыши. В департаментах весен палисадники лысых, А на дантовых клумбах, как всегда, ни души!

Я - кондуктор событий, я кондуктор без крылий,

Грешен ли, что вожатый сломал наш вагон?!

Эти весны - не те, я не пас между лилий,

- 25

Дуатематизм плюс улыбнуться

Мне только двадцать четыре! 24 всего! В этом году, наверно, случилось два мая! Я ничего, Я ничего Не понимаю.

И вот смеюсь. я просто глуп. Но ваша легкая улыбка Блеснула в волнах влажных губ, Вчера в 12. словно рыбка.

И были вы совсем не та, На эту ни капельки не похожи. Звенеть качелям пьяной дрожи! Когда сбывается мечта, Уж не мечта она. а что же?

И не надо думать, что когда-нибудь трубы зазвучат, Возглашая страшный суд. И крича о мученьях, Злые пантеры к нам прибегут, Чтоб дикий свой взгляд Спрятать от страха в девических нежных коленках**ях Пересохнут моря, где налетами белые глыбы, И медузы всплывут На поверхность последнего дня. И с глазами вытаращенными удивленные рыбы Станут судорожно глотать воздух, полный огня. Мудрецы, проститутки, поэты, собаки В горы побегут, А горы войдут В города. И все заверещат, ибо узрит всякий, Как у бога бела борода.

Но ведь это не скоро. в пепелящемся мире Рвется сердце, как скачет по скалам от пули коза.

Мне 24,

Как когда-то писал про меня соломон.

Август 1918

- 26

Принцип блока с тумбой

Одному повелели: за конторкою цифрами звякай! Только 24, А у вас такие глаза! Какие Такие? Разве зло гляжу, дима, я? - нет. золотые, Любимые.

Хотите смеяться со мною, беспутником, Сумевшим весну из-под снега украсть? Вы будете мохнатым лешим, а я буду путником, Желающим в гости к лешему попасть. Только смотрите, будьте хорошим лешим, настоящим, Шалящим!

Как хорошо, что нынче два мая, Я ничего не понимаю!

- 27

Лирический динамизм

Другому: иконописно величай зарю! А мне присудили: Быть просто собакой, И собачьим нюхом набили Ноздрю.

Хорошо б еще дали борзой мне ляжки, Я гонял бы коричневых лис по лесам, А то так трудно быть грязной дворняжкой, Что делать эдаким псам?!

Привыкший к огрызкам, а не к мясу и булкам, Посетитель помоек и ожора костей, Хвост задравши трубою, бегу переулком, Унюхивая шаг единственной своей.

Вот так ее чуять, сквозь гул бы, сквозь шум бы! И бежать! Рысцою бежать! Но видно судьба мне: у каждой тумбы Останавливаться на миг, чтобы ногу поднять.

И знаю по запаху тумбы пропревшей, Что много таких же дворняжных собак Уже пробегло здесь, совсем очумевших, Ища на панели немыслимый шаг!

Звонко кричу галеркою голоса ваше имя, Повторяю его Партером баса моего. Вот к ладоням вашим губами моими Присосусь, пока сердце не навзничь мертво.

Вас взвидя и радый, как с необитаемого острова Заметящий пароходную струю, Вам хотел я так много, но глыбою хлеба черствого Принес лишь любовь людскую Большую Мою.

Вы примите ее и стекляшками слез во взгляде Вызвоните дни бурые, как антрацит. Вам любовь дарю - как наивный ребенок любимому дяде Свою сломанную игрушку дарит.

И внимательный дядя знает, что это Самое дорогое ребенок дал. Чем же он виноват, что большего Нету, Что для большего Он еще мал?!

Это вашим ладоням несу мои детские вещи: Человечью поломанную любовь о поэтину тишь. И сердце плачет и надеждою блещет, Как после ливня железо крыш.

Март 1919

- 28

Рассказ про глаз люси кусиковой

Аквариум глаза. зрачек рыбешкой золотой. На белом эльбрусе глетчерная круть. На небосклон белков зрачек луною, Стосвечной лампочкой ввернуть.

Огромный снегом занесенный площадь, И пешеход зрачка весь набекрень и ниц В лохани глаз белье полощет. Паркеты щек подместь бы щеткою ресниц.

Маяк зрачка на бельмах волн качайся! Мол носа расшибет прибой высоких щек! Два глаза - пара темных вальса. Синдетиконом томности склеен зрачек.

Раскрылся портсигар сквозь ширь ресницы, Где две упругих незажженных папирос. Глаза - стаканы молока. в них распуститься Зрачку как сахару под ураган волос.

Глаза страницей белой, где две кляксы Иль паровоз в поля белков орет. Зрачки блестят, начищенные ваксой Зрачки - вокзал в веселое перед.

Март 1919

- 29

Однотемное разветвление

Знаю. да. это жизнь ваша, словно стужа Вас промерзла на улицах снегом крутящихся дней. Вы ко мне ворвались, оттирая замерзшие уши, И присели к камину души, розовевшей теплынью своей.

И любовь мою залпом, как чашку горячего чая, От которого всклублялись мои поцелуи, как пар, Словно чашку горячего чая, Выпили, не замечая, Что угаром рыдал золотой самовар.

Обожглись и согрелись, Ваши щеки победно Зазвенели восточною первой зарей. Вы согрелись. Готовы болтать вы со мной! Так послушайте: мне этот холод неведом, Но порой, Я расплавлен духотой, Духотой.

И тогда погрусневший и тихозаботный, И в евангелье женских ресниц увлеком, Из звенящего тела, как из чашки, пью чай мой холодный Неторопливо, глотая глоток за глотком.

Этот чай утоляющий, будто нежное слово, Этот чай - цвета ваших кудрей он, и в нем Узкой струйкою сахара - сладость былого, И, как запах духов ваших, грезящий ром.

Декабрь 1917

- 30

Принцип импрессионизма

В обвязанной веревкой переулков столице, В столице, Покрытой серой оберткой снегов, Копошатся ночные лица Черным храпом карет и шагов.

На страницах Улиц, переплетенных в каменные зданья, Как названье, Золотели буквы окна, Вы тихо расслышали смешное рыданье Мутной души, просветлевшей до дна.

...не верила ни словам, ни метроному сердца, Этой скомканой белке, отданой колесу!.. -Не верится ! В хрупкой раковине женщины всего шума Радости не унесу!

Конечно, нелепо, что песчанные отмели Вашей души встормошил ураган, Который нечаянно Случайно Подняли Заморозки чужих и северных стран.

Июльская женщина, одетая январской! На лице монограммой глаза блестят. Пусть подъезд нам будет триумфальной аркой, А звоном колоколов зазвеневший взгляд!

В темноте колибри папиросы. После января перед июлем, Нужна вера в май! Бессильно свисло острие вопроса...

Прощай, Удалившаяся!

Февраль 1915