Вадим Пугач - Антропный принцип Страница 4

5. Прощание у Славянки, элегия

Веронике КапустинойГуляя по брегам, петляя меж холмами,Не хижины люби, не ненавидь дворцы,Но вспомни о родных – о бабушке иль маме,Которы для тебя солили огурцы.

Зима уж на дворе; скользит закат по селам;Веселых пташек нет, одни вороны лишь.Оставь обиняки. Подумай, чьим рассоломНаутро ты себя – больного – исцелишь?

Болезни вижу одр… Кругом глухие стены,Все простыни в поту, и мрак в глазах свинцов.Посмотришь ли в окно – там снегом заметенныКусты стоят рябин, но нету огурцов.

Воспомни лето, о! Еще совсем недавноКлевали все подряд голодные скворцы.Ты игры наблюдал дриады или фавна,И зрели в парниках зелены огурцы.

Пупырышки на них росли и наливались,И вся земля была видна и не пуста,Когда с тобою мы наливкой наливалисьДо первых петухов и третьего листа.

О, мы тогда с тобой в такое проникали!..И что теперь? Увы! Лишь саваны и тлен.Чей остов виден там, – скажи, – не парника ли?Где зелень и земля? Где полиэтилен?

И живы ль мы еще, уже не обладаяТем самым огурцом, который всем знаком?Ведь он отговорил, как роща золотая,Пупырчатым своим, зернистым языком!

Как можете глотать копченых устриц слизь вы,Развратно потреблять мадеру и коньяк,Когда на берегах Славянки или ТызьвыНам с другом огурца не выискать никак?

Одной мечтой дыша, мы берега обыщем,А как пахнет мечтой – то лучше не дыши.И, постояв в слезах над Павловским кладбищем,Мы побредем туда, где он взрастал в глуши,

Где были огурец, и Камерон, и Бренна,И папильон в соплях, и Аполлон в снегу.Настал ему конец, и помер он, и бреннаИстлела кожура… Прощай, прощай, огу…

Часть II

«Когда сезон откроют тополя…»

Когда сезон откроют тополяИ не земля, а воздух станет пухом,Единое на части не деля,Расстанемся со зрением и слухом.

И вот, глаза и уши, отшуршав,Стрекозами и бабочками станут,А ближний мир окажется шершав,Пока пододеяльник не натянут.

Я ничего не режу, не дроблюИ только, булькая по альвеолам,Люблю тебя и знаю, что люблюСтановится неправильным глаголом.

«Сам для себя сойду за диагноста…»

Сам для себя сойду за диагноста:Плоть немощна, душа идет в распыл.Нам на двоих почти что девяносто;Откуда ж этот неприличный пыл?

Я не хочу придумывать гипотез, к —Ромешный рай с абстракцией сличать;Мы друг на друге оставляем оттиск —И кто из нас конверт, и кто – печать?

Нам голос был, определен и внятен,Не придавать значенья мелочам,Последовательность бугорков и вмятинВзаимно изучая по ночам.

И вот, когда действительно свинтилоДо судороги, до потери черт,Не та ль, что движет солнце и светила,Идя на почту, выронит конверт?

«Золотыми венками украсьте…»

Золотыми венками украсьтеПоседевшие кудри харит.Самоварное золото страстиНа закате что надо горит.

Но внутри, за фасадом блескучим,В самоварных потьмах веществаМы не то что друг другу наскучим,Но друг друга узнаем едва.

Точно вены навек разряжая,Мы выпаливаем – и вотКровь уже не своя, а чужаяПо разъеденным руслам ревет.

Точно кто-то нас взрывом сплавляет,Оттого-то и темень светла;Или просто по венам сплавляетЧужеродные антитела.

И ползет самоварная лава,И меня выжирает, ползя.Вот такая мистерия сплава:Только пробы поставить нельзя.

«Думал – все: и страсти не осилят…»

Думал – все: и страсти не осилят,И усилие не пристрастит;А теперь любовь прошла навылет,Только ветер в дырочку свистит.

Мы с тобой не то, что озверели —Одеревенели на лету.И звучим на пару, как свирели,Паном поднесенные ко рту.

Ну, прости меня, что паникуюВ меру позвоночного ствола.Я еще люблю тебя такую,Как сейчас. И как всегда была.

«Что было? Разве что-то было?..»

Что было? Разве что-то было?И что запомнил о былом?Растрату нежности и пыла,Износ когтей, зубов облом?

Что есть? Пристрастий пара личных,Почти что ненужда ни в комДа ряд ужимок параличныхС подмигиваньем и кивком?

Что будет? Но какая силаСпособна на благую весть?«Ты будешь есть?» – жена спросила.Я отвечаю: «Буду. Есть».

Любовь на улице Кошмаров. Поэма

1. Портрет

Он был не прекрасен, но молод,Не глуп, но еще не умен,И, как колобок, не ушел отЕго замесивших времен.

Во всем разбирался, но слабо,Мог спутать со-нет и со-да,И видел, что курочка РябаСнесла, но не видел куда.

Так кто в тере… Прочь от приема,Скорее во тьму соскочим,Где дом сумасшедший от домаНормального не отличим,

Где слово, кому ни поведай,Не будет услышано, гдеБредут пораженье с победой,Обнявшись, по пояс в воде.

Обнимемся. Хищен и неженДо мрака сгущаемый мир,Где к рацио в хрусте валежинСтремится кошмарное «ир».

Две тьмы, разделенных сетчаткой,Друг к другу изрядно нежны:То мир наползает перчаткой,То мы полезаем в ножны.

Была у героя инаяИдея: хотелось скорей,И алгебры толком не зная,Поверить гармонию ей.

Разъять, положив на лопатки…Но, чей-то красивый каприз,Гармония билась в припадкеОт близости страшного «дис».

Когда мы две бездны поженимВ своем философском КБ,То будем таким искаженьемОбязаны сами себе.

Когда организм двуединыйРаскидан по разным местам,Как раз насладимся картинойСродни разведенным мостам.

Лелей в гармоничном уме хотьКакую угодно мечту,Но только не пробуй проехатьПо этому горе-мосту.

Не мутная пленка былого,Но призрак встает надо мной,Дефис, разрезающий словоНад темной летейской волной.

2. Пейзаж

Волна и камень. Пена на губеПо бороде теченье устремит.Здесь воздвигают памятник себеПрочнее меди, выше пирамид.

Здесь утром, как в прозекторской, свежо,Иная ночь покойницы бледней.Здесь говорят, сходя с ума: «Ужо», —Над урной жизни, раковиной дней.И прозеленью осклизает медь,И пирамида зыблется в песках.Здесь вечно молят идола: «Заметь», —И погибают в каменных тисках.Здесь пену льют на мыльницу судеб,Щекочут императора пером,Меняют одиночество на хлеб,К процентщицам приходят с топором.За все, что мы несли ему в закладИ знали, что обратно не вернем,За горькое убожество заплатНа выцветшем переднике твоем,За все, что отдавали на авось,Как жертвенную деву алтарю,За все, что не пришло и не пришлось,Я не благодарю – боготворю.Вот божество: в чухонской полумглеАдмиралтейством выставившись ввысь,Сырое небо держит на игле,Антропоморфий впрыскивая в слизь.Вот божество: асфальт и кирпичи,Приют подвальных крыс, вороньих стай.Покуда цел, топчи его, топчи,Покуда жив, врастай в него, врастай.

Ему ли помнить нас по именам?Задавит камнем, захлестнет волной,И станет общим памятником намНе время, нет, но место под Луной.

3. Диалог. Петербургский дворик

Введем еще героя. Скажем,Разнообразья ради назовемЕго мы персонажем.

С героем сидючи на лавочке вдвоемВ каком-то дворике по улице Литейной,В пылу беседы нешутейнойНашПерсонажГерою говорит:– Во всем ужасный смысл сокрыт.Во всем я вижу перст судьбы.Не зря властитель на коне том,Подъятом на дыбы,Что был воздвигнут Фальконетом,Застыл над бездной злой.Копыта подняты недаром:А если он каким-нибудь макаромС копыт долой?– Он вовсе не Макар, – герой в ответ глаголет,Укрывшись от дождя под епанчой, —К тому же змей обильно политЗдоровой конскою мочой.Хоть медь и зелена,Мой нос не чует тлена.А, впрочем, наши имена…Тут он осекся. Два усатых хрена,При саблях и на каждом по мундиру,Зашли во двор – и прямиком к сортиру.Сортир был весь закрыт на санитарный час.Известно, что часы в диковинку у нас,Недаром жалуют их скупо государи.Так эти хари,К стене сортира подойдя,Произвели подобие дождя.

Сие написано не зря,Могу мораль извлечь:Вода из пузыряЧто ноша с плеч.И резкий запах испарений,И разговора произвол,Не есть свидетельство о тленеИ не трагический символ.

4. Портрет