Василий Бетаки - «МЕА» – двенадцатая книга стихов (2004–2006 годы) Страница 4

Ведь и то и другое – сдача на милость:

Так славно признаться, что ты – банкрот!

Но жаль на банкротов мне тратить время

Задорого взятое напрокат,

Важней, когда вдруг спохватываемся в ноябре мы,

Что вот, ещё в мае упущена строка,

Что всё ленивей – в дождь из-под крыши.

Что недели бегут не по одной, – гуртом…

И всё меньше читаешь, всё больше пишешь

И о том, что всего не успеть, и о том,

Что жизнь бездонна, но не бездомна,

Что вот ещё скатываются капли с весла,

И что пусть уродлива, пусть никчёмна,

А всё-таки та Атлантида всплыла!

Медон, 26 августа 2004 г.

Голос моря

Памяти Е. Г. Эткинда

Горсть провансальского песка

В черновиках моих стихов.

Волной прибитая доска

Как соль впитала слов улов.

А у прибоя по краям

Белеет рифмы полоса:

Волна к волне – прибой есть ямб,

И всех столетий голоса

Таскают волны сотни лет

Под аккомпанемент песка,

И ждут, чтоб я принёс в ответ –

Канцону, ритурнель, сонет? –

Неважно, лишь бы был пропет!

Хоть посвистом из кулака!

Дух всех времён доходит к нам:

Ну да, не зря, назло ветрам,

Синдбад скитался по морям,

И Агасфер по временам?

К чертям песок житейских драм

(Их отнесём к черновикам)!

А нам – нежданных мыслей пласт,

Нам – запахи собачьих лап,

Нам – запахи тюленьих ласт…,

Песнь всех земель открыта нам!

……………………………………

А нищих духом всех – к чертям,

А нищим духом – Бог подаст!

19 апреля 2005 г.

* * *

Лиловый камень вместо тучи,

…Колонны тонкие, как пальцы,

В них ветер плачет монотонно.

Пригнулись травы, разбегаются.

Земля и небо всё лилово –

Готово с грохотом распасться.

Уже белы одни колонны,

Колонны тонкие, как пальцы,

Ах, как же всё случилось скоро:

Под исполинским камнем тучи

Колонны хрупкого фарфора…

Рим, Форум, 2005 г.

Остия Антика

Кирпичная кладка под солнцем рыжа.

Сорняк прорастает сквозь швы,

И, тонкие плоские плинфы лежат,

Запёкшись, как раны травы.

Трава бесконечна. Бездумна. Свежа…

Пчелиный пронзителен звон…

Торчит в стороне от коринфских колонн

Какая-то из безголовых юнон,

За ней деревенский забор,

Твердит всей своей деревянностью он

О том, что история – вздор:

Лопух пред юноной так зелен и свеж,

Стрижи суетятся над ней,

А в мраморных складках широких одежд –

Убежища мелких теней.

Так медленно тает смола на стволе.

У пиний зонты тяжелы.

Никчёмные шишки на белом столе –

Хранительницы тишины:

Тут кружки пивные давно не стучат,

Но вырос упрямый ячмень!

Под узкими арками из кирпича

Плутает зелёная тень.

Ступени театра, спускаясь с высот,

Спешат на неслышимый крик...

Комической маски распахнутый рот,

Трагической маски парик…

Они на столпах.

И ни слов нет, ни тел.

Остатки порталов торчат,

Но серого мрамора слой облетел,

С облупленного кирпича…

За сценой вдали, наподобие ос,

Жужжат поезда…Поезда?

Нет ­– шёпот!

И мраморной маски вопрос:

Зачем ты забрался сюда?

Зачем?

            Так давно всё тут стало другим,

И травы опять наступают на Рим:

Поход одуванчиков – неумолим,

Крапива свежа и темна…

И море отходит, когда перед ним –

Зелёных вандалов волна!

Ступени театра проели ветра

Над ними закат – как вино,

Площадка орхестры, как время, стара.

Там сцена?

             Нет – в чём-то зелёном дыра,

Падение солнечных пятен на мра-

мор греческой маски – немая игра

теней… Шепот листьев… И всё – театра-

льно..

Май 2005 г.

Степь в 1950 году

Забытое лето цыганского быта,

Мне возвращает один рассвет:

Перетопывющие копыта.

Сальские степи. И двадцать лет.

Желтым бисером были вышиты

Звёзды по бархату темноты,

Когда из драной палатки выщли

Рассветный я и рассветная ты.

Спали ещё и телеги базара,

И все заботы

                      новорождённого дня…

На всю эту степь, ужасно старую –

Двое нас и два коня.

На длинных солнечных травах таяли

Капли росы, без следа и боли.

А по откосам ввысь вылетали

Шары прозрачного перекати-поля,

Их, невесомых, порывами дуя,

Ветры вкось над дорогой несли…

Копыта били в кору земную,

В цыганский бубен летней земли…

Июль 2005 г.

* * *

Осень явилась разом, и не прося пристанища,

Замельтешила узором дубов, узкими листьями ив,

(Будто опять «Турандот» старик Антокольский поставил,

Старый вахтанговский замысел наново перекроив).

Осень осиновой мелочью засыпала холмы у моря,

Отменила хвастливость роз и скромность яблонь,

Но, противозаконный, там где-то, в опустелых Содоме и Гоморре

В полумёртвой, медленной тишине заливается зяблик.

И я снова леплю тебя из холщёвых бретонских пейзажей,

Из зелёной бегучей волны Средиземного моря, из

Капризных парижских набережных, из смятых созвездий, и даже

Из самого этого неконкретного понятья: каприз.

Что ж, пускай себе осень гасит свеченье брусничных бусин,

И зелёный, в медной кроне, отливающий лаком орех, –

Но не смолкнет, звенит бронзой клён, но церковки, белые гуси,

Где-то пьют и пьют студёную воду северных рек.

У МОРЯ. ВЕЧЕРНЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ

(Не по Ломоносову.)

Едва отдышавшись у горизонта,

                                       раскланиваясь перед залом,

(Будто только что разразилось в картонную трубу стишком!),

Солнце к амфитеатру гор поворачивается задом,

Орать, продолжая, пока

Краснорубахий закат не снёс ему башку палашом,

Лезвием узкой тучки…

                                       Эта казнь ежедневна,

Потому что безответственная барабанность цикад, цитат, снова и снова

Ставит на ходули призраков давно безголовых.

И ни рыбы, ни крабы не знают, когда этому настанет конец…

(Пой, пташка пой)!

Строки волн растекаются, как тесто Сальватора Дали,

Как случайно раздавленное слово,

Как туман над водой,

Как перепевы вранья, что вблизи мозолят глаза,

Но смягчаются, расплываясь,

                          и кажутся облачней на расстоянье,

Даже приемлемей, чем на тех островках – птичий базар,

Непреложная истина каждого островка

                                            становится всё туманнее:

И в облачный общий кисель истории

Небесных барашков угоняет Макар.

А заводной соловей, хлопоча над пластиковою розою,

Не только на вкус, – на жизнь саму нагоняет коррозию...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бредни!

И вот –

Каждое новое стихотворение врёт,

Притворясь последним.

Так тюрьму свою снова обманывает звон,

                                       вырываясь в поток времён,

Как дождь, беззаконный, который бьёт по облаченью вод…

Кстати, прогуливаясь по берегу, надо бы не забыть зонт, а?

Пригодится в раскисаюших сумерках, пока

Не схлопнулись небо и море на рояльной петле горизонта,

Как на нулевой отметке схлопываются века…

Борм ла Мимоза, Август 2005 – Медон, Сентябрь 2005.

РЕКА

Никогда Европа не была ни раньше, ни поздней, так противоречива, так парадоксальна, как в четырнадцатом – шестнадцатом столетиях. Жанна д’Арк и Лукреция Борджиа – вот два женских лика времени, словно бы исключающие друг друга.

…А Вийон? Воплотив в себе одном всю несовместимость разнообразных до бесконечности граней эпохи, Франсуа Вийон такое же воплощение Ренессанса как, хотя бы, Леонардо да Винчи. Парадоксальность его стихов – частица парадоксальности не только жизни поэта и вора, пьяницы и вечно влюблённого идеалиста. Это зеркало парадоксальности самого Ренессанса. который сгустил в себе величайший взлёт гуманистических идей – и бесчеловечность казней, неповторимые вершины почти всех европейских литератур – и низменную корысть интриганов или отравителей, великую архитектуру, живопись – и беспредел площадной вульгарности быта...