Марина Хлебникова - Проверка слуха Страница 4

* * *

Безвольно плыть по утренней волне,сплетённой из предзимнего тумана,плащи, пальто, плешивые платаныпривычно оставляя в стороне.

Кофейной чашкой долго согреватьозябшие, негнущиеся пальцы,и пусть жильцом себя не сознавать,но — слава Богу! — и не постояльцем.

И обтекая отмели проблем,хранить туманом смазаные лица…не плакать — плыть… сливаться и не слитьсяс чужими, но не чуждыми совсем…

* * *

Мы в детстве пахли рыбьей чешуёй,всё знали о ветрах и о теченьях,до синевы, до умопомраченьяныряя в ускользающий прибой.

Летели к переливчатому днуи вверх неслись стремительней дельфинов,земные в этот миг — наполовину,из двух стихий не выбрав ни одну.

А после на песке, как короли,прозрачных мидий жарили и ели,и открывались жаберные щели,и снова нас тянуло от земли.

Туда, где серебрились косякиставриды над мохнатыми камнями,и крабы нам железными клешнямипо-братски пожимали плавники.

* * *

На уровне моря, где берег щекочет волна,где стайки мальчишек бычка подсекают на донку,из пены морской, не спеша, выходила ОНА,куриного бога неся на раскрытой ладони.

Прижмурив ресницы, смотрела в неровный овал,и видел мир, отшумевший ещё до потопа —там, бросив друзей, поджидал черепаху финвал,и без парусов — на быке — уплывала Европа…

— Останься, Европа! — просила девчонка. — Быканельзя в океан! Он не кит!.. Он фарватер не знает!— Смотри, обалдела, — рыбак подтолкнул рыбака,а тот пробурчал: «Перегрелась. В июле бывает».

* * *

На самом краю обретённого раясижу… загораю…болтаю ногами, глотаю маслины,в прищур, как в прицел,заресниченный, длинныйто бабочка влезет,то дынная корка,то юный папаша с мальцом на закорках,то плавная рябь надувных крокодилов —наверное, столько не водится в Нилах,и Конго, и всех Амазонках на свете,как в этой у моря отобранной клетис усталой водой между трех волнорезови краем песка…Очерчен раёк горизонта порезом.а в общем — тоска.

ПУШКИН В ОДЕССЕ

В прохладе Хлебной гавани,Вдали от дач Рено,Где шкиперы усталыеПьют критское вино,Где воздух пахнет пристанью,Корицей и смолой,И гальками–монистамиКатается прибой,ОН думает о Байроне,Спасаясь от хандры,Об играх светской барыни,Любезной до поры,О том, что надо выстрадатьСудьбу, коль ты Поэт…ОН думает. До выстрелаЕщё тринадцать лет.

К ВОРОНЦОВОЙ

По Итальянской, по ИтальянскойБьются копыта, мчится коляскаСолнце сквозь листья — в бешеной пляске,По Итальянской мчится коляска.

К белой ротонде, кованым стрелам,К пальцам, дрожащим в кружеве белом, —Вихрем сминая светские маски,По Итальянской мчится коляска!

Елизавета, Элис, Элиза —Имя в дыханьи южного бриза,В спутанных кудрях, солнечной краске —По Итальянской мчится коляска.

Мчится предтечей звукам романса,Мчится к загадке VOBULIMANS’а…[1]Что будет завтра — нынче не ясно.По Итальянской мчится коляска…

ЯПОНСКОЕ КАЛЛИГРАФИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО

Незавершенность совершенстваи совершенство недомолвок —на белом чёткий контур жесталишь чуть приподнимает полог…За ним — огонь, и мысль, и сила,и мимолётность озаренья,за ним — что будет и что было,за ним ошибки и прозренья…Но где покров, и что — основа?В чём зашифрован тайный смысл?Здесь мысль не есть синоним слова,а слово — не всегда есть мысль.

* * *

Почему не степнячке — скифянке,вольной дочери вольного рода,а степенной посадской славянкепосмуглила ты кожу, природа?

И в каком стародавнем колене,на каком обороте землиположила раскосые тенина славянские скулы мои?

Где сплелись? На каком пепелищедве любви напоили коней?Срез земли, обнажив корневища,не распутает тайны корней…

Да и надо ли корни тревожить?Давний след затерялся в пыли…Я славянка со смуглою кожей.Я — землянка с корнями земли…

* * *

Абрамцевская осеньЛевитанье…Ни ветерка —Кленовый лёт в отвес…В коряжинах река,Недальний лес,И нарастаньеТой тишины до ломоты в ушах,Где даже шагТяжел и неуместен…Я первый разВ до боли русском местеУчусь по-русскиВоздухом дышать…

* * *

Где-то новости носят                       на перьях сороки,Ивы топят      безвольные пальцы в пруду…Подышу на стекло,                         нарисую дорогуИ уйду…

ДВЕНАДЦАТЫЙ ВЕТЕР

         1. Я — двенадцатый ветер в календаре,годовой эпилог,Рождественская козерожка…Бабушка говорила, детирождаются счастливыми на заре,а ты родилась ночью,когда мяукнула кошка,и в дверную щельпросунув свиной пятак,как в проглотную прорезьметровского аппарата,чертёнок родинками пометил местабудущих спотыканий —нежно и аккуратно:щёки для пощечин, весёлый крап,шейного позвонка отметину — под ошейник,и слева над грудью(но это не для лап!)это — «десятка» мишени!..

       2. …Снова кошка мяучит,планеты ломают строй,надо мной зависает Кронос —Сатурн, то есть…Господи, прошу я,поскорей закройэту глупую гороскопную повесть!..У меня меняются линии на руке,когда ветер теплеет,и зацветают сливы,и боли затягиваются шрамиками от пирке,и я тогда не завидуютем — утренним, счастливым…Мне бы только ветер поймать —пять последних днейстарого годане пускают меня в новый…Незнакомая женщина в зеркалеподмигивает мне:«Родинка моя, — говорит, —Будем здоровы!»

* * *

А перед временем потерьВсё легче цепь приобретений —Для горько пахнущих растенийВот–вот должна открыться дверь…И сухо хрустнет первый лед,И первый лист сорвётся с клена…И потому во мне живётБоязнь звонков и почтальона…

* * *

Когда совсем просох асфальт,и тополя раскрыли губыветрам, и юный альт скворцавзорвался в сумраке скворечни,когда запенились черешни,и по ночам светло и трубнозавыли все коты в округе,и заспешили к ним подруги,иогда я гладила бельё, —в нём жил уже весенний запах,и под кипящим утюгомон превращался в пьяный ветери рвал бессовестно из рукпрямые паруса простынок……А муж сказал, что я простыла,что у меня весенний насморк,и взгляд совсем респираторный,а мне всё слышались валторны,и мелкий бес зудел в ребре —дразнил и требовал поблажки……Ах, как спокойно в ноябремне предаваться вечной глажке!..

* * *

Я так безнадежно больнаКаким-то вчерашним исходом,Слезой по октябрьским водамНеясная бродит вина:Как будто не осень, а дождьВиновен, что падают листья,Как будто вчерашняя ложьДороже сегодняшних истин…

* * *

Безмысленно, темно и соннотолкаясь в утренней тусовке,вжимаясь в гущу тел бесполых,чтоб додремать ночные бредни,не поднимая век брезгливыхна неизменные пейзажииндустриального предместья,и на сограждан — пассажиров,которых можно даже голыхвдавить друг в друга,но не дрогнутони инстинктом первородным,не потому что — кодекс чести,а потому что день не начат,и нет ещё мужчин и женщин,а только тёмный тёплый хаос,не осознавший двуединства,не потому что день не начат,а потому что ночь без спросазамкнула круг.И для чужогосомнамбулический автобус,шофёр с широкими глазами,в которых только осевая,невнятный лепет выходящих,кондуктора зрачок — монета —прекрасный повод, чтоб свихнуться,поверив вдруг в кончину мира,летящего слепым снарядомиз ночи — в ночьс блаженной миной.

ОТРАЖЕНИЯ