Ал Коперник - Каин Л. Избранные стихотворения. 2012 Страница 4

корабль-город, в неизменной качке,

похож на бесконечный лабиринт.

Я вышел из каюты покурить,

и выкурил полжизни, как полпачки.

Я не искал здесь твоего следа,

след не увидишь, если вечно ночь-то.

Меня качает сонная вода.

Не надо, не пиши мне никогда.

Сюда оттуда не доходит почта.

Беспокойство («Она стояла у балкона…»)

Она стояла у балкона,

курила трубку телефона

(и ей табак автодозвона

изрядно надоел),

давясь молчаньем телефонным,

и не имея дел.

Вертя безумными глазами,

она стояла свечкой в раме,

всё несказанней, несказанней

хлебала гомон дней;

и серая спина «Казани»

дрожала перед ней.

Две сотни лет она стояла,

две стони лет она молчала,

и молча номер набирала —

и всё две сотни лет.

И время есть, и есть усталость,

а абонента нет.

Дома снесли за эти годы.

И понастроили заводов.

Один канал всё гонит воду,

и ходят катера.

Она не видит строек, лодок,

застыла между рам.

Как ни крути, она живая,

хоть неподвижна, словно свая;

она всё ждёт, переживая,

всё ждёт заветных слов.

Вот кто-то трубку вдруг снимает,

и говорит: «Алло».

Итак, проломлена плотина.

И возвращаются лавиной,

казалось, навсегда покинув

планету, голоса:

«Я заболела, ты за сыном

сходи сегодня сам».

Сатенеют собаки («На Васильевском острове…»)

На Васильевском острове

по ночам сатанеют собаки,

и грустят светофоры,

а Средний превращается в Стикс.

Я тебя не замечу

среди этой сонной Итаки,

я тебя не замечу,

когда буду мимо идти.

Я Хароном по «зебре»

везу чьи-то мёртвые взгляды,

и меня угнетает

фонарей обжигающий свет.

Мне не надо тепла,

вообще ничего мне не надо.

Сатанеют собаки,

и я сатанею в ответ.

Ветка («Я размазан по коридору…»)

Я размазан по коридору,

и бесформенный, как всегда.

Как всегда — это значит, скоро

ничего не изменит город,

и другие все города.

Конфетти разрывной надежды

после выстрела не собрать.

Бесполезны вопросы «Где ж ты?»

мы как рельсы, и — шпалы между;

шпалы — каждая из ребра.

Вот такая грудная клетка.

За верстою летит верста.

Что за линия, что за ветка?

(Да. Заканчивается разметка

указателем «Пустота».)

Я несу тебе смерть («Я несу тебе смерть в этот долгий мучительный год…»)

Я несу тебе смерть в этот долгий мучительный год;

тонки пальцы твои, гладят мёртвый мой лоб так уютно.

Ты сама пустота, как полярная ночь — абсолютна,

абсолютна, как боль, без которой ничто не умрет.

Я несу тебе смерть, и в нагрудном кармане пальто

только смерть умещается, так сокращается время.

Я стою у канала, как камень — один перед всеми,

я в канале стою, ты — вода, я — твоё решето.

Я несу тебе смерть, и она тебе очень пойдет.

Я несу тебе смерть, я нашёл её в сломанной жизни.

Я несу тебе смерть, и не слишком уж ты времени с ней.

Я несу тебе смерть в этот долгий мучительный год.

Призыв темноты («Пошли дожди в прозрачных кимоно…»)

Пошли дожди в прозрачных кимоно,

закрылось небо капюшоном серым,

и в мутной мгле горит одно окно,

горит, горит, и сладко пахнет серой.

Ты приходи. Мы будем ждать, и мы

тебя дождёмся при любых раскладах.

В разгаре лета ли, среди зимы,

в весенний дождь и в пору листопада.

Мы — те, кто даже вечность подождут.

Но надо меньше; темнота живая.

Всё время взгляд стремится в темноту,

она так тянет, манит, призывает.

Всегда темно, хоть глаз коли — темно,

и каждый шорох слишком настоящий.

Забудь надежду вышедший в окно.

Забудь надежду всяк сюда входящий.

Конрура («Снова не зная брода…»)

Снова не зная брода,

снова не зная дорог,

в мутную лезу воду;

беспечна моя свобода,

наивная, как бульдог;

чистой её породе

очень идут часы.

Точно так же подходит —

повешенному подходит —

вываленный язык.

Два; один; взрыв («Шла дама по Репина споро…»)

Шла дама по Репина споро.

Вдоль маленького забора.

В руках — чемодан и болонка.

Я к ней подошёл, ибо ломка.

Я ей так сказал: О, мадам,

я ваш понесу чемодан?

Ведь ваш чемодан так тяжел,

и жёлт, ужасающе жёлт.

Ответила дама с одышкой:

Откуда ты взялся, парнишка?

Весь грязный, и в рваной рубахе.

Пошёл-ка ты, знаешь ли, на хер.

И я повернул на Большой.

С больной и голодной душой.

На кнопку нажал, закурил.

И пять. И четыре. И три…

Февраль 2006 («Нет в мире сна, и каждым утром ясно…»)

Нет в мире сна, и каждым утром ясно, что сон, что не сумел прийти вчера, сегодня ожидается напрасно. Но это понимается с утра. А вечером — такая же надежда уснуть, забыться, стать комком белков, вдавить песок под сомкнутые вежды.

Сейчас же — утро, пусто и легко.

Прозрачный человек сидит на стуле, весьма неплохо притворяясь мной; он кофе пьёт, он сигареты курит — их прикурив прозрачною рукой. Он комнату не видит за спиною…

А комната движения полна. Там дверцей тихо скрипнул шкаф стенной, и пошла в эфир прозрачная волна.

Из шкафа за спиною вылезает вся нечисть мира, источая вонь. Полны кипящим ужасом глаза их, одежда их — не больше, чем огонь. Сейчас огонь охватит сонный город, и в нём тотчас окончится зима; так город сдастся и поддастся мору.

Я окончательно сошёл с ума.

Кончается эпоха

Кончается эпоха.

Кончается — и по хуй.

Сонеты

Пробуждение копыт («Молчание твердит: не говори…»)

Молчание твердит: не говори.

Бог раньше слышал, но теперь оглох он.

Копыта пробуждаются от вздоха —

В ночи точёным боем ровный ритм,

Стекаются с предместий фонари,

Так войско собирается по крохам.

Движение похоже на эпоху,

А все пути ведут совсем не в Рим.

Про завершенье марша знает каждый,

И достигает конница однажды

Тех самых врат, где нет пути назад,

Глядит луна слепым надменным глазом…

Так сделан выбор, и все кони разом

Вперёд шагают и вступают в рай.

Истина по вертикали («Такая жизнь, что спорить бесполезно…»)

Такая жизнь, что спорить бесполезно,

Ей все едино, только ею дом

Безумствует, она везде, кругом,

Её покой — сродни полёту в бездну.

Но был ли кто-то столь со мною честным?

Ещё не зная, что тебе дано,

Как сильно ты мечтаешь об одном —

Уйти отсюда, онеметь, исчезнуть.

Довериться стремишься немо ты

Агонии боязни темноты.

Исторгнута прощальная тирада.

Доказанная жизнь в аду моем

Тебя толкает прочь, в дверной проем.

Иди туда, там жизни нет. И ада.

Как будто живу («Повсюду мрак, повсюду беспорядок…»)

Повсюду мрак, повсюду беспорядок,

бесформенны, бессмысленны цвета,

лютует скупость, душит нищета,

ленив поток всеобщего распада.

Мечты, мечты — единая отрада,

поверх реальной жизни, как холста.

Душа до их явления пуста,

а после них — безрадостный осадок.

Мечты и сны — картина в рамке быта,

в ней живо то, что ранее убито,

в ней сладостен покой, приятен звук.

Земную жизнь пройдя до половины,

я, как дитя, ловлю штрихи картины

глазами, и как будто в ней живу.

Родство («Был сонный день, облезлый пёс был занят…»)

Был сонный день, облезлый пёс был занят —

выкусывал из редкой шерсти блох.

Был сонный дождь, с погодой не везло.

Был город пуст собачьими глазами.

Собачьими ушами в мире замер

весь звук, остатки всех ненужных слов.

На блох зато был редкостный улов,

побитыми, но крепкими зубами.

Стоял покой, как сонный, древний кряж,

стоял весь день пустого октября,

томительного, вечного, без сути.

Чесался пёс в тягучем октябре.

И я бездумно на него смотрел.

Так в зеркало глядят слепые люди.

Тайна комнаты с балконом («Из черепков альбом забытых тайн…»)

Из черепков альбом забытых тайн

(его так любят пасти, пасти, пасти;

не забывай, что мир небезопасен,

и…) собирай, как марки, собирай.

Прекрасна ночь, и день за ней прекрасен.

Безбрежный космос памяти вобрав,

урчит, как кошка, чёрная дыра,

калачиком свернувшись на паласе.

(Красива и уютна смерть с утра.)