Федор Тютчев - Том 2. Стихотворения 1850-1873 Страница 41

Ю. Айхенвальд, раскрывая содержание тютчевского гротескного образа любви в «Предопределении», отметил: «В самой любви таится уже будущая вражда, разлука или измена, смерть или утомление» (Айхенвальд Ю. Тютчев // Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1994. С. 121) (А. А.).

Автограф неизвестен.

Списки — Муран. альбом (с. 74–75); Сушк. тетрадь (с. 65 об. — 67).

Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 35. Вошло в Изд. 1854. С. 35; Изд. 1868. С. 151; Изд. СПб., 1886. С. 200; Изд. 1900. С. 203.

Печатается по первой публикации.

В первом списке нет тире в середине 1-й строки и отсутствуют запятые в конце 6-й и 7-й строк. В конце 8-й строки не поставлен восклицательный знак, но зато он присутствует в конце 10-й. Во втором списке отсутствует запятая в конце 1-й строки и поставлена точка с тире в конце 12-й.

Датируется не позднее начала 1852 г., так как список имеется в Сушк. тетради (с. 399).

Комментируя стихотворение, Г. И. Чулков отметил: «Надо думать, что стихотворение относится к Е. А. Денисьевой, однако, прошедшее, введенное поэтом с первых стихов пьесы и выдержанное до конца, вызывает некоторое сомнение» (Последняя любовь. С. 98). К. В. Пигарев склонен был поддержать эту версию (см.: Лирика I. С. 399). Видимо, это предположение верно. Именно на такую страстно-роковую любовь («взор» стал космическим символом этой любви) вдохновил Денисьеву Тютчев. Любовь — страсть, в представлении Тютчева, связывает человека с космическими силами. Постигая эти незримые связи в поэзии Тютчева, С. Л. Франк писал: «Обаяние греха, тьмы, страсти, темного начала во внешне-внутренней космической жизни свидетельствует, что злая, ужасная, враждебная человеку стихия хаоса вместе с тем не просто противоположна светлому началу — иначе она не влекла бы нас к себе, — а есть как бы лишь неадекватная, соответствующая ограниченности и отрешенности человеческого существования, форма проявления божески-всемирной жизни; и соприкосновение, слияние с этой стихией дает блаженство самоуничтожения, вне которого нет возрождения» (Франк. С. 21). Все это бушует в подтексте, а отсюда особое художественное выделение эпитета «роковой». В такой художественной атмосфере развивается лирическое повествование во всем «денисьевском» цикле, а потому этот эпитет без всякого напряжения принимает данный текст.

Ф. Ф. Тютчев, процитировав первую и последнюю строфы, писал: «Было бы излишним приводить еще другие стихотворения Федора Ивановича, посвященные женщинам, так или иначе игравшим роль в его жизни; все они одинаково дышат одним и тем же чувством в высшей мере скромного, но глубокого обожания» (Тютчев Ф. Ф. Федор Иванович Тютчев // Тютчев Ф. Ф. Кто прав? Роман, повести, рассказы. М., 1985. С. 499).

В лирической стихии первой строфы выразилось то, о чем писал Андрей Белый в работе «Трагедия творчества. Достоевский и Толстой»: «Спокойные классики Гёте и Тютчев уже в преклонном возрасте влюбляются, как юноши» (Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2-х т. М., 1994. Т. 1. С. 396) (А. А.).

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 6.

Списки — Сушк. тетрадь (с. 52); Муран. альбом (с. 60); Альбом Тютчевой (с. 132).

Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 36. Вошло в Изд. 1854. С. 36; Изд. 1868. С. 140; Изд. СПб., 1886. С. 182 с датой — «1852 г.». В Изд. 1900. С. 194 2-я строка подправлена по автографу.

Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 283*.

Автограф беловой. Каждое слово выписано чернилами четко, за исключением второй части первого стиха («так бережно и скудно»), написанной дрогнувшей рукой и бледными чернилами. Строфы отделены чертой (первая длинная, вторая вдвое короче). Удлиненные тире в конце 1-й, 4-й, 7-й, 10-й строк.

Датируется 1852 г.

Стихотворение — еще одно звено в «цепочке» текстов, составляющих «денисьевский» цикл. Но здесь проявилась другая художественная устремленность: Тютчев смог до такой степени перевоплотиться в «женский» образ, что заговорил языком (видимо, в этот поэтический язык вошла речевая манера Денисьевой) своей лирической героини. И. С. Тургенев в статье «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева» определил, что «язык женского сердца ему знаком и дается ему» (Тургенев. Т. 5. С. 426) (А. А.).

Автограф неизвестен.

Списки — Сушк. тетрадь (с. 67–68); Альбом Тютчевой (с. 130); Муран. альбом (с. 76).

Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 37–38. Вошло в Изд. 1854. С. 37; Изд. 1868. С. 142; Изд. СПб., 1886. С. 186; Изд. 1900. С. 192.

Печатается по первой публикации. См. «Другие редакции и варианты». С. 283*.

Датируется 1852 г. по списку Альбома Тютчевой.

Г. И. Чулков, восстанавливая историю публикации стихотворения, отметил: «Тургеневский текст перепечатал Аксаков в 1868 г., изменив 7-ю строку. А. Н. Майков в 1886 г. напечатал пьесу, поставив под текстом дату — 1852. В майковской редакции пьеса появилась и у А. А. Флоридова в 1900 г.» (Чулков II. С. 335). Таким образом, после первой публикации и Изд. 1854 произошло одно изменение: в 7-й строке «постыдилась» было заменено на «устыдилась». Другое текстологическое истолкование стихотворения (с ориентацией на Сушк. тетрадь как восходящую к автографу) см.: Изд. 1987. С. 396.

Чулков первый предположил, что стихотворение «очевидно, относится» к Е. А. Денисьевой (Последняя любовь. С. 40). Этому предшествовало указание Р. Ф. Брандта на то, что «с этой пьесой надо сравнить и стихотворение «О, как убийственно мы любим…» (Материалы. С. 54). Хронологическая близость, мотивы «судьбы» и «толпы» («Судьбы ужасным приговором…», «Толпа, нахлынув, в грязь втоптала / То, что в душе ее цвело…») превращают стихотворения в лирическую дилогию, крепко спаянную со всем «денисьевским» циклом.

Образ жестокой «толпы», генетически связанной с пушкинским стих. «Поэт и толпа» (для Тютчева великая любовь сродни великому искусству), отражает то, что происходило в жизни Денисьевой. «Гнев отца ее не знал пределов и много содействовал широкой огласке всей этой истории, которая, впрочем, не могла не обратить на себя общего внимания по видному положению в свете обоих действующих лиц <…>; бедную Лелю все покинули, и прежде всех сам Тютчев; отец не хотел ее больше знать и запретил всем своим видаться с нею, а из бывших ее подруг осталась ей верна одна лишь Варвара Арсеньевна Белорукова», — свидетельствовал А. И. Георгиевский (ЛН-2. С. 110). «Разочарование было в жизни вообще, которая казалась суровой и безжалостной. Люди не простили ей ее «беззаконной любви», — писал Чулков (Последняя любовь. С. 40). «Правда, роман поэта с Денисьевой был встречен в обществе неодобрительно», — подчеркнул В. В. Тютчев (Тютчев Ф. И. Избранные стихотворения. Вступительная статья В. В. Тютчева. Нью-Йорк, 1952. С. VI).

В атмосфере конфликта с «обществом» создавался образ «толпы», что вызвало вспышку сатирической гиперболизации в финальном стихе. Эта вспышка подготавливалась и лирическим образом «души», в поэтике которого заметна опора на философию Якоба Бёме, почитавшегося Тютчевым одним «из величайших умов, которые когда-либо проходили земное поприще» (ЛН-1. С. 501). Согласно Бёме, человеческая душа пребывает в раздвоении: с одной стороны, «она имеет в себе источник свой также извне, через воздух; и господствует в ней Дух Святой по тому роду и образу, как Он все наполняет, и как все — в Боге, и сам Бог — все» (Бёме Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении. СПб., 2000. С. 38–39), а с другой — «душа имеет свой источник также и из природы, в природе же есть злое и доброе, а человек в результате греха вверг себя в природную яростность, так что душа его ежедневно и ежечасно оскверняется грехами, то и познание души только частично; ибо природная ярость господствует теперь также и в душе» (там же. С. 39). Эта философская аллюзия дает опору для воплощения тютчевской мысли о невозможности спасения от «бессмертной пошлости людской», ибо она — тоже принадлежность человеческой души. Отсюда вся художественная оправданность появления эпитета «бессмертной». Скорее всего, именно этот эпитет представлен в первозданном тютчевском тексте, а его замена в Сушк. тетр. (л. 68) на «безмерной» также является результатом сотворчества. Поэтому Н. В. Сушков в этот список внес исправление, написав под «безмерной» «бессмертной».

Возможно, что монолог А. Ф. Тютчевой о «душе» в дневниковой записи от 24 ноября 1855 г. в какой-то степени обусловлен содержанием этого стихотворения: «Бывают минуты в жизни, когда душа действительно не знает, в чем ей найти успокоение. Куда бы она ни повернулась, всюду она впитывает в себя тайную горечь, она чувствует себя совершенно одинокой, покинутой и чуждой в этом мире» (При дворе-2. С. 84–85). В критическом отклике К. С. Аксакова на первое издание стихотворений Тютчева есть определение, которое передает поэтическую атмосферу и «Чему молилась ты с любовью…»: «С другой стороны, сочувствие поэта направлено к внутреннему миру человека, к тем таинственным глубинам и безднам души, где возникают призраки, где родятся мечты, где носятся видения, откуда исходит безумие, к миру не мысли ясной и не фантазии головы, но к миру снов, ощущений, предчувствий, какого-то таинственного осязания бесконечности, какого-то смутного чуяния беспредельности, невместимости, чуяния, граничащего с безумием, предощущающего хаос» (Аксаков К. С. Обозрение современной литературы // Аксаков К., Аксаков И. С. Литературная критика. М., 1981. С. 210). Попадает это стихотворение в поле притяжения и добролюбовского определения природы поэзии Тютчева: «… а другому доступна, кроме того, — и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, возбуждаемая не одними стихийными явлениями, но и вопросами нравственными, интересами общественной жизни» (Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9-ти т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 28). «Соединение людей — толпа, а толпа — насилие», — подчеркнул Д. С. Мережковский перед тем, как процитировать две первых строки 2-й строфы, а смысл финальной строфы определил: «Уйти от жизни — от пошлости» (Мережковский. С. 80) (А. А.).