Борис Слуцкий - Том 3. Стихотворения, 11972–1977 Страница 41

СЛОВО НА КАМНЕ

Стихла эта огромная нота. Звучаньепревратилось в молчанье.Не имевший сравнения цветпотускнел, и поблекнул, и выпал из спектра.Эта осень осыпалась.Эта песенка спета.Это громкое «да!»тихо сходит на «нет».

Я цветов не ношу,монумент не ваяю,просто рядом стою,солидарно зияюс неоглядной,межзвездной почтипустотой,сам отпетый, замолкший, поблекший, пустой.

Будто угол обрушилсяобщего домаи врывается буряв хоромы пролома.

Кем он был?Человеком.И странная гордостьприбавляетсякаплей блестящеюв горечь.Добавляется к теменипламени пыл —человеком,как яи как все мы,он был.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЗЕРКАЛ

Охладеваем, застываем,дыханье про себя таим:мы ничего не затеваем,когда пред зеркалом стоим.

Без жалости. Без разговоров.Без разговоров. Без пощад.Ведь зеркала не заключати не подпишут договоров.

Они отсрочек не дают,они пыльцу цветную сдунут,они вам в душу наплюют —блеснут, сверкнут и в рожу плюнут.

Напоминают зеркалабез всякой скидки или льготы,что молодость давно прошлаи что необратимы годы.

Скорей заставишь реку вспятьпотечь, хотя бы силой взрыва,чем старость — отступить на пядь,не наступать нетерпеливо.

Определяют зеркала,что твой удел отныне — старостьи то, что выжжено дотла,и то, что все-таки осталось.

Всю жизнь я правду почитали ложью брезговал и скидкине требовал, но слишком прыткипостановления зеркал.

Их суд немилостив, и скор,и равнодушен, и поспешен,и, предвкушая приговор,шепчу тихонько: грешен, грешен.

ВНЕЗАПНО

Темно. Темнее темноты,и переходишь с тем на «ты»,с кем ни за что бы на свету,ни в жизнь и ни в какую.Ночь посылает темнотусмирять вражду людскую.

Ночь — одиночество. А оншагает, дышит рядом.Вселенской тьмы сплошной законпохожим мерит взглядом.

И возникает дружба отпустынности, отчаянияи оттого, что он живетздесь, рядом и молчаниетерпеть не в силах, как и я.

Во тьме его нащупав руку,жму, как стариннейшему другу.

И в самом деле — мы друзья.

«Слепой просит милостыню у попугая…»

СЛЕПОЙ ПРОСИТ МИЛОСТЫНЮ У ПОПУГАЯ —старинный Гюбера Робера сюжетвозобновляется снова,                                          пугая,как и тогда,                     тому двести лет.

Символ, сработанный на столетья,хлещет по голому сердцу плетью,снова беспокоит и гложет,поскольку слепой — по-прежнему слеп,а попугай не хочет, не можетдать ему даже насущный хлеб.

Эта безысходная притчастала со временем даже прытче.

Правда, попугая выучилитайнам новейшего языка,но слепца из беды не выручили.

Снова            протянутая рукаэтого бедного дуракапросит милостыню через века.

«Ожидаемые перемены…»

Ожидаемые переменыоколачиваются у ворот.Отрицательные примерывдохновляют наоборот.

Предает читателей книга,и добро недостойно зла.В ожидании скорого сдвигажизнь — как есть напролет — прошла.

Пересчета и перемераветер            не завывает в ушах.И немедленное, помедлясделать шаг,                       не делает шаг.

И СРАМ И УЖАС

От ужаса, а не от страха,от срама, а не от стыданасквозь взмокала вдруг рубаха,шло пятнами лицо тогда.

А страх и стыд привычны оба.Они вошли и в кровь и в плоть.Их      даже                дня                         умеет                                     злобапреодолеть и побороть.

И жизнь являет, поднатужась,бесстрашным нам,бесстыдным намне страх какой-нибудь, а ужас,не стыд какой-нибудь, а срам.

«Господи, больше не нужно…»

Господи, больше не нужно.Господи, хватит с меня.Хлопотно и недужнодень изо дня.

Если Ты предупреждаешь —я уже предупрежден.Если Ты угрожаешь —я испугался уже.Господи, неужелия лишь для страха рожден?Холодно мне и суетнона роковом рубеже.

Все-таки многоначалиебольше надежды дает,проще спасти свою душуи уберечь свою плоть,чем если молотом тяжкимсудьбы немолчно куетне подлежащий обжалованиюединосущный Господь.

Но никуда не денешься.Падаешь, словно денежка,в кружке церковной звеня.Боже, помилуй меня!

НОЧНЫЕ СТУКИ

Мне показалось, что кто-то стучится.В дверь или в душу — понять я не мог.Тотчас я встал и пошел за порог.Пусто, и только вселенная мчится.Мчится стремглав и сбивается с ног.

Звезды, сшибаясь на страшных рысях,вдруг издают глуховатые звуки?Или планеты скрипят на осях?Или, по данным последним науки,что-нибудь, как-нибудь, так или сяк?

Все-таки это, наверно, не в небе.Все-таки это, наверно, в душе.Кто-то стоит на моем рубежеи осторожно, в печали и гневе,тихо и грозно стучится: «Уже!»

Это как Жанны д’Арк голоса:определяют, напоминают,будто бы тихо и грозно роняюткапли — не наземь — в тебя небеса.Или листву отрясают леса.

Я на холодном крыльце постою,противоставлю молчанье вселеннойшороху, шуму, обвалу велений,что завалили душу мою.Вспомню, запомню и не утаю,

как он пришел, этот шелест и шепот,перерастающий в гул или гром,за целый век береженным добром,как упразднил весь мой жизненный опыт,что за вопросы поставил ребром.

ТО ЛИ РЕШАТЬ, ТО ЛИ ТЯНУТЬ

То ли решать, то ли тянуть.Но можно столько протянуть,что после не решишь, решая.Проблема сложная, большая:то ли решать, то ли тянуть.

Конечно, хорошо                              однимударом            сразу,                         без оттяжки!

Решить не долго и не тяжко,но что же после делать с ним,решенным с маху или сразу?

Ведь после — не перечеркнуть!И вот жуешь такую фразу:то ли решать, то ли тянуть.

То ли тянуть, то ли решать,то ли проблемы разрешать,то ли сперва часок соснуть?

ЗАВЕРШЕНИЕ

На полуфразе, нет, на полуслове,без предисловий и без послесловий,на полузвуке оборвать рассказ,прервать его, притом на полуноте,и не затягивать до полуночи,нет, кончить все к полуночи как раз.

К полуночи закончить все, к курантам,рывком решительным и аккуратным,а все, что плел и расплести не мог,все тропки, что давно с дороги сбились,клубки, что перепутались, склубились,загнать в полустраничный эпилог.

А в эпилоге воздух грозовой.Дорога в эпилоге — до порога.Короткий и печальный разговору эпилога.

«Концерт для скрипки и гобоя…»