Валериан Бородаевский - Посох в цвету: Собрание стихотворений Страница 42

Года через четыре после смерти бабушки в нашем доме объявился — всего два раза и приходил – один жалкий старик. Его порекомендовали маме давние знакомые Маргариты Андреевны и ее, известные в нашей семье как «сестры Кронидовны» – по их общему отчеству, довольно редкому. Кстати, старшая из сестер умерла, чуть ни дотянув до сотни и пережив сестру-подругу на три года (той тоже было хорошо за девяносто). Так вот, Ольга и Евгения Кронидовны послали к нам этого старика, которого, как потом выяснилось, и сами толком не знали. А послали потому, что он интересовался старыми изданиями подешевле, скупал кое-что по мелочам — для перепродажи. Тем и жил, судя по внешнему виду, в крайней бедности.

Этот старик, даже имени-отчества которого никто из нас не запомнил, пришел в мое отсутствие и был допущен к ТОМУ шкафу. Там на нижней полке пылилось несколько расхристанных хрестоматий (какое столкновение «х»!). Он ими заинтересовался, листал, в конце концов купил две-три у мамы рублей за десять.

При этом жаловался на жизнь, безденежье.

К следующему приходу я даже приготовил пару вышедших из моды рубашек и вполне приличный свитер – предложить ему.

Он был рад, благодарил. Снова что-то отобрал из книг. Я еще не думал: вот будет дочь – ей пригодятся… Отобрал он эти книги, снова благодарил. И исчез, как в воду канул. А через полгода или больше я обнаружил пропажу…

Сегодня я уже далеко не так уверен, что именно тот старик всему виною. Наметились и иные версии – все как на подбор еще более унизительные и обидные. Тогда же, сознаюсь, на него одного и грешил. Но в любом случае мне самому оправданий нет. Нельзя вводить библиофилов (и вообще кого бы то ни было!) в соблазн. Альбомчик воистину «плохо лежал», так и просился в слабые, хотя и цепкие руки.

Повторяю, я был уверен, что соблазна не выдержал тот старик. Но затмение продолжалось. Я даже толком не попытался его разыскать. Наткнулся на незнание адреса, имени-фамилии, на нежелание мамы допекать престарелых сестер неприятными вопросами – и руки опустились.

Так или иначе, миновало почти двадцать лет. Затмение прошло, потеря осталась. После драки кулаками не машут, да я и не собираюсь. И едва ли он жив сегодня, этот старик. Но чувство такое: надо хоть что-то сделать, рассказать прилюдно об утрате.

Тем более что потеря-то общая. Речь идет о незаурядной культурной ценности.

Поэтому расскажу об альбоме Маргариты Андреевны подробнее. Держали его в засиженной мухами, некогда белой картонной коробочке, в которой он и находился, когда был куплен (в Лубянском пассаже? в Гостином дворе?). Небольшая вещица, сантиметров двадцать в длину и десять в ширину. С золотым обрезом, одета в вишневую кожу с легким тиснением, с бронзовым запором и ключиком на шелковом шнурке. Открывался альбом стихотворением Валериана Валериановича, который, если память не изменяет, больше в него не писал. А дальше шел большой цикл стихов Вячеслава Иванова, частью по-французски. Среди них помню стихотворение, обращенное к Маргарите Андреевне. В 1978 году оно вошло в сборник Вячеслава Иванова, выпущенный в малой серии «Библиотеки поэта» (с. 225). Вот эти строки:

СЛАВЯНСКАЯ ЖЕНСТВЕННОСТЬ

М.А. Бородаевской

Как речь славянская лелеетУсладу жен! Какая мглаБлагоухает, лунность млеетВ медлительном глагольном ла!Воздушной лаской покрывалаКрылатым обаяньем снаЗвучит о женщине: она,Поэт о ней: очаровала.

(1910)

Было там и стихотворение «Моей куме», которого я опубликованным не видел. Кума – это тоже Маргарита Андреевна, которая была крестной матерью сына Вячеслава Иванова – Дмитрия. Уже в зрелом возрасте, вскоре после первого молодежного фестиваля в Москве Дмитрий Вячеславович, римский корреспондент парижской газеты «Франс суар», писавший под псевдонимом Жан Нёвсель, посещал нас в Сокольниках. Они подолгу говорили с бабушкой – о былом, о последних годах Вячеслава Ивановича в Ватикане, где он был хранителем папской библиотеки. Кстати, кумовство было, так сказать, перекрестное — Вячеслав Иванов был восприемником моего отца, тоже Димы.

В альбоме стихи Вячеслава Иванова перемежались с элегиями и сонетами Юрия Верховского – еще одного тонкого мастера русской поэзии, ценимого Блоком, а в наши дни незаслуженно забытого.

А дальше шла целая антология символизма и вокруг, включая редкий по графической красоте автограф известного стихотворения Александра Блока, не помню точно какого. Может быть, «Душа! Когда устанешь верить?..», где, между прочим, упоминается имя Маргарита. По страничке заняли Федор Сологуб и Константин Бальмонт. Вслед за автографом не опубликованного нигде обращения к бабушке А. Н. Толстого шли еще какие-то его стихи, а рядом – строфы его первой жены Наталии Крандиевской, кстати, единственной «литературной дамы», представленной в альбоме. Маргарита Андреевна не слишком жаловала «женскую» поэзию, что не позволило ей по достоинству оценить, например, Ахматову. Впрочем, Анна Андреевна была в те годы очень молода, сказывался разрыв в поколениях. А Зинаиде Гиппиус, как бабушка мне рассказывала, она просто сама никогда не предлагала воспользоваться своим альбомом, хотя симпатизировала ей по-житейски, бывала в гостях. Не помню точно, писал ли ей в альбом Дмитрий Мережковский, хотя это было бы логично предположить. Маргарита Андреевна любила его стихи, восхищалась трилогией «Христос и Антихрист».

Вообще же в бабушкин альбом, который она всегда брала с собой, отравляясь на литературные встречи, писали прежде и больше всего посетители знаменитой Башни, петербургской квартиры Вячеслава Иванова. Это был, как теперь бы сказали, просторный богатый «penthouse», знавший и многолюдные политические чтения, и костюмированные рождественские балы, и чопорные приемы с участием заезжих европейских знаменитостей. После одного из таких святочных маскарадов, когда Маргарита Андреевна была одета русской боярышней, а Валериан Валерианович предстал в эффектном облачении турецкого бея, и появилась «Славянская женственность». В тот вечер в ее альбом писали многие, в том числе Андрей Белый. Это был ее маленький триумф, о котором она охотно вспоминала.

В те же годы бабушка познакомилась с Максимилианом Волошиным, к которому относилась одновременно с симпатией и легкой отстраненностью. Ее потешала тяга «Макса» ко всякого рода мистификациям, вроде «открытия» мифической поэтессы Черубины де Габриак, а вот о его дуэли с Николаем Гумилевым вспоминала с большим неодобрением. В альбоме Волошин аккуратно заполнил две странички большим «крымским» стихотворением. Помнится, что стихотворение это не сопровождалось рисунками, хотя от Волошина можно было ожидать «художеств» и в прямом смысле слова. Но рисунки в альбоме все-таки появились, и при довольно необычных обстоятельствах.

Однажды Гумилев был в гостях у четы Бородаевских на «пятичасовом» чае. Внезапно появилась экспансивная дама из какого-то журнала и стала подсовывать Валериану Валериановичу листы горячо убеждая его нарисовать что-нибудь. Она, мол, готовит подборку рисунков поэтов, иллюстрирующих их собственные стихотворения. Обнаружив, что здесь Гумилев, она, естественно, принялась и за него. Николай Степанович покладистости не проявил и, когда обескураженная посетительница ретировалась, тут же попросил у бабушки альбом: «А вот Вам, дорогая Маргарита Андреевна, нарисую с удовольствием!» Альбом, как всегда, был под рукой. И тут же, взяв перо и тушь, Гумилев вписал в него большое стихотворение «Крыса» (не знаю, было ли оно когда-нибудь опубликовано), окружив строфы «детскими» по стилю рисунками: испуганная девочка с бантом, усатая крыса, крадущаяся к ней, брошенная на пол кукла… Видно, тема детских страхов волновала не одну Анну Ахматову («Я боюсь того сыча, для чего он вышит?»).

По встречам на Башне дед хорошо знал Михаила Кузмина, высоко ценил его стихотворную технику. У нас сохранились книги Кузмина с дарственными надписями автора. Был представлен в альбоме и Георгий Чулков.

Несколько страниц было исписано неровным остроконечным почерком известного писателя и философамистика тех дней В. Розанова. Дед познакомился с ним в петербургском Религиозно-философском обществе, и они быстро подружились. Одобряя религиозные искания деда, Василий Васильевич почти полностью перенес на страницы альбома текст одной из своих статей (кажется, что-то о лечении болезней запахом цветов). Их разговоры вращались вокруг проблем оккультизма, книг Блаватской, «антропософских» лекций Рудольфа Штейнера. В те годы многие им увлекались, ездили в Швейцарию, в горное местечко Дорнах, где, подобно Андрею Белому, участвовали в строительстве «Гётеанума» – храма Духа.