Юрий Зобнин - Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы Страница 44

В июне 1902 года Ахматовой, в очередной раз прибывшей с семьёй на отдых в херсонесскую «Отраду», исполнялось тринадцать лет. Языческое детство продолжалось, и на этот раз ахматовское обращение в приморскую девчонку приобрело ещё более причудливые формы, чем в прошлом году:

Я с рыбаками дружбу водила.Под опрокинутой лодкой частоВо время ливня с ними сидела,Про море слушала, запоминала,Каждому слову тайно веря.И очень ко мне рыбаки привыкли.Если меня на пристани нету,Старший за мною слал девчонку,И та кричала: «Наши вернулись!Нынче мы камбалу жарить будем».[168]

Вряд ли родители Ахматовой были в восторге от этой её новой дружбы: смышлёная отроковица с необыкновенной чуткостью усваивала в рыбацкой среде словечки и манеры, уместные среди крымских скал и волн, однако явно предосудительные в перспективе грядущего гимназического царскосельского уклада[169]. Однажды Инна Эразмовна послала детей на местном баркасе за арбузами на рынок, находившийся близ Херсонеса, в соседней бухте. Во время возвращения Ахматова, разругавшись со спутниками, перемахнула вдруг за борт и… уплыла в открытое море. Вернулась она поздно вечером, когда домашние уже готовились к утренним поискам утопленного тела. Это, судя по всему, и стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Андрея Антоновича. Летний сезон 1902 года стал для Ахматовой самым коротким: в августе отец увёз её в Петербург, где сдал под «Подписку при поступлении девицы» на попечение строгим надзирательницам знаменитого Смольного института:

Я, нижеподписавшийся, сим удостоверяю, что августа 18 дня 1902 года представил в пятый класс Императорского Воспитательного общества благородных девиц Анну Андреевну Горенко, родную мою дочь.

X

Смольный институт – Вновь в Мариинской гимназии – Новая должность А. А. Горенко в Государственном контроле – Морское ведомство в начале XX века – Великий князь Александр Михайлович – Политический кризис на Дальнем Востоке – Главное управление торгового мореходства и портов – Переход А. А. Горенко в новое ведомство – Последнее лето в «Туровке» – Цыганское пророчество – В пятом классе – Дружба с Валерией Тюльпановой – Поэт Ник. Т-о – Мариинский театр – Рождественская встреча.

Смольный институт, учреждённый Екатериной Великой в 1764 году, был старейшим женским образовательным учреждением России – во время поступления туда Ахматовой его учебный курс приравнивался к курсу женской гимназии. Однако основной функцией Смольного во все времена было воспитание. Именно тут создавался тот тип светской дамы, который считался образцовым для всего российского общества: лучшие «смолянки» становились фрейлинами в свитах дам императорской фамилии. Обучение «образу жизни» было для институтского начальства[170], классных дам, надзирательниц и приходящих педагогов в сущности главным и единственным предметом, подчиняющим своим задачам все прочие учебные курсы – от рукоделия и танцев до математики и токарного дела. Этим объясняется и удивительное единообразие многочисленных воспоминаний, оставленных выпускницами Смольного различных эпох существования института, вплоть до последних предреволюционных лет. Всюду описывается одна и та же поражающая своей суровостью спартанская обстановка: постоянный холод в классах и огромных общих спальнях, организованных по образу военной казармы, хроническое недоедание (овощи, каши, вода, хлеб, изредка – мясо; чай, кофе, конфеты и шоколад полностью исключались как вредные для юного организма), недосыпание (общий подъем в шесть утра, общий отбой – в десять вечера) и практически полное отсутствие свободного времени. Воспитанницы вели затворнический образ жизни, почти не покидая территории института, все внешние влияния жестко контролировались и даже редкие (раз в семестр) встречи с родителями проходили под надзором классной дамы. Спальни периодически подвергались пристрастной «ревизии», и обнаруженная косметика или недозволенная книга были поводом для немедленного позорного исключения нарушительницы. Жестокие наказания влекла за собой и малейшая неправильность или живость речи (шокирующими ругательствами считались определения «противная» и «зловредная»). Главными добродетелями смолянок в повседневном быту должны были стать дисциплинированность, работоспособность, аккуратность и исключительная опрятность, поэтому вплоть до выпуска каждая из учениц института, входя утром в класс, должна была ежедневно демонстрировать надзирательнице свои ладони, зубы, чистоту передника и гладкость зачёсанных в пучок волос… Нет сомнений, что срочно передавая сюда Ахматову «своекоштною пансионеркою»[171], Андрей Антонович рассчитывал в первую очередь именно на воспитательные традиции Смольного института, не пожалев для того и 200 рублей годовых.

Летний Петербург 1902 года – Смольный институт с садом и примыкающим к нему комплексом монастыря и гранитная набережная Невы, ещё не перестроенная под грандиозный пролёт моста Петра Великого – стал «первым Петербургом» в сознательной жизни Ахматовой, хотя, конечно, наездами из Царского Села, она в детстве и отрочестве бывала в столице часто:

Петербург я начинаю помнить очень рано – в 90-х годах. Это, в сущности, Петербург Достоевского. Это Петербург до-трамвайный, лошадиный, коночный, грохочущий и скрежещущий, лодочный, завешанный с ног до головы вывесками, которые безжалостно скрывали архитектуру домов. Воспринимался он особенно свежо и остро после тихого и благоуханного Царского Села. Внутри Гостиного двора тучи голубей, в угловых нишах галерей большие иконы в золочёных окладах и неугасимые лампады. Нева – в судах. Много иностранной речи на улицах.

В окраске домов очень много красного (как Зимний), багрового, розового, и совсем не было этих бежевых и серых колеров, которые теперь так уныло сливаются с морозным паром или ленинградскими сумерками.

Тогда ещё было много великолепных деревянных домов (дворянских особняков) на Каменноостровском проспекте и вокруг Царскосельского вокзала. Их разобрали на дрова в 1919 году. Ещё лучше были двухэтажные особняки XVIII века, иногда построенные большими зодчими. «Плохая им досталась доля» – их в 20-х годах надстроили. Зато зелени в Петербурге 90-х годов почти не было. Когда моя мама в 1927 году в последний раз приехала ко мне, то вместе со своими народовольческими воспоминаниями она невольно припомнила Петербург даже не 90-х, а 70-х годов (её молодость), она не могла надивиться количеству зелени. А это было только начало! В XХ веке были гранит и вода.

Однако первое проживание Ахматовой в столице Империи в почётном статусе «смолянки» было очень коротким и завершилось, судя по всему, скандально. Уже 18 сентября 1902 года Андрей Антонович вынужден был «покорнейше просить» Совет Императорского Воспитательного общества благородных девиц «об увольнении дочери моей Анны Андреевны Горенко вовсе из института ввиду изменившихся домашних обстоятельств». Выше уже говорилось, что под «домашними обстоятельствами» в тогдашнем делопроизводстве могло подразумеваться всё что угодно – это был канцелярский эвфемизм, скрывающий, как правило, события, о которых не имелось желания подробно распространяться ни у подателя официальной бумаги, ни у адресата её. Возвращая Андрею Антоновичу несколькими месяцами позже невостребованные «своекоштною пансионеркою» средства (133 руб. 33 коп.), сметная комиссия Воспитательного общества упоминала в сопроводительном письме о некоей «болезни, препятствующей дальнейшему пребыванию её в заведении». Сама же Ахматова, которая впоследствии очень любила при случае упомянуть в разговоре о своём «смольном прошлом», никогда в подробности пребывания в знаменитом институте не вдавалась. Однако из всех этих бесед можно понять, что поводом для её поспешного удаления из среды благородных девиц стал припадок сомнамбулизма, то ли в самом деле приключившийся с ней в начале учебного года из-за переживаний, то ли разыгранный ей специально. Надо полагать, призрачная бледная дева с разметавшимися чёрными волосами, слепо бредущая по бесконечному сводчатому ночному коридору (депрессивно-романтические интерьеры Джакомо Кваренги идеально подходили для подобного зрелища), произвела глубокое впечатление на робких смолянок и их воспитательниц. Ахматова, по её собственному признанию, «без воли не могла жить» и лунатический припадок случился как нельзя кстати. В Мариинской гимназии учебный год уже начался, но по просьбе Андрея Антоновича несостоявшуюся смолянку допустили к занятиям: тут к ней, очевидно, привыкли – как к неизбежному злу.

История со Смольным институтом была последней попыткой активного участия отца в судьбе средней дочери. Со второй половины 1902 года начинаются события, окончательно отдалившие его – за неимением времени – и от Ахматовой, и от других детей, и от всего царскосельского дома. Служебная карьера в Государственном контроле, описав прихотливую кривую, вроде бы возвращалась к своему юношескому началу – отставному черноморскому каврангу, наконец, вышло место помощника генерал-контролёра Департамента военной и морской отчётности. Однако, принимая эту новую должность, Андрей Антонович и помыслить не мог, насколько неожиданной и странной окажется развязка его давних увлечений российским судоходством и через какие потрясения и испытания суждено ему будет пройти в самом скором времени среди потрясений и испытаний, которые судьба готовила всей стране.