Яков Полонский - Стихотворения Поэмы Проза Страница 44

Будь жив он, как бы изменился он!

Из зла и блага, из противоречий

Того, чего он ждал и не дождался,

Какую б он блистательную соткал

Одежду для своей тревожной Музы!..

И эта Муза нам была б родная…

Но он не вынес их — противоречий этих…

И первый беспощадно нанесенный

Удар его мечтательному сердцу

Был для него ударом роковым.

90-е годы

СВЕЖЕЕ ПРЕДАНЬЕ

Роман в стихах

ГЛАВА 1

Давно Таптыгин, князь известный

В Москве, как солнце в поднебесной, -

Затих, шампанского не пьет

И вечеров уж не дает.

Куда, злодей, он путь направил,

Где он следы свои оставил?

Зачем исчез, как метеор?

Кто князя помнит? — Но с тех пор

Богов российского Парнаса

Перевели на задний двор;

С тех пор в Москве, во имя спаса

Успели выстроить собор;

Прошла железная дорога;

Пал Севастополь; — в добрый час

Иная ломка началась…

И утекло воды так много,

Что, может быть, Таптыгин князь

Давно уж превратился в грязь.

Давно в Москве его забыли:

Забыл и тот, кто обыграл,

И те, которые трубили,

Что он невежда и нахал,

И та, которую любовным

Письмом он некогда сразил,

И тот, кто некогда грозил

Ему процессом уголовным.

Когда я прилетал в Москву,

Как юноша, когда-то праздный,

Любил я старую молву

Ловить за хвост немножко грязный,

И помню, как один приказный

С каким-то чувством говорил,

Как этот князь его побил,

И как он щедро наградил

За свой поступок безобразный.

Когда же я его спросил:

Как звали князя, где он жил,

Где он служил и куролесил,

Седой пьянюшка нос повесил

И повинился, что забыл:

"Забыл, сударь! забыл, признаться!

Забыл, — кажись бы и не пьян"…

Так часто трудно добираться

До исторических имян.

Таптыгина не знал я лично:

Но, как его историк, я

В то время вел себя отлично.

Нельзя писать о нем шутя,

Писать подробно неприлично;

Мы _не дозрели_, говорят,

И может быть не без причины!

Разврата грязные картины

Нас потешают как ребят.

Жена Таптыгина, Ульяна

Ивановна, довольно рано

Покинула московский свет.

Я знал ее: она в разводе

Жила у брата на заводе.

(Теперь ее в живых уж нет;

Погребены ее страданья,

Что значит: вся погребена.)

Старушка бледная, она

Ходила в темном одеяньи;

Как у игуменьи, у ней

Был гордый вид, но не спесивой.

Глаза ее, когда на вас

Она глядела в первый раз

С какой-то грустью молчаливой,

Казалось, говорили вам:

Еще ты молод — по губам

Я это вижу; — что-то будет,

Как ты с мое-то поживешь;

Ума прибавится на грош.

А сердце на алтын убудет.

В руках она везде с собой

Носила бархатный мешочек.

Там было все: платок, клубочек,

Наперсток, ею начатой

Чулок, рогулька для вязанья,

Молитвенник и поминанье.

Порой черты ее лица

На юность навевали скуку.

Я помню два больших кольца

У ней на пальце; помню руку

Худую, бледную — она

Была действительно бледна,

Как старый воск, — не исчезает

Она из памяти моей:

И право странно — мне об ней

Всего скорей напоминает

Одеколон, когда его

Я слышу запах… отчего,

И почему? — сам черт не знает;

А черт не знает потому.

Что он не верит ничему

И Молешота изучает.

Старушка добрая, она

Была не нынешнего веку;

Я для нее ходил в аптеку,

Когда она была больна,

Пил чай у ней, всегда с вареньем,

Читал ей лучшие места

Из Филарета с умиленьем,

И даже гладил с наслажденьем

Ее любимого кота.

О муже темные преданья

Она могла бы пояснить,

Да мало было в ней желанья

Со мной об этом говорить.

Бывало, все молебны служит,

Чего-то ждет, о чем-то тужит;

Порой сбирается в Москву,

Порой задумается, — бредит:

Отец помрет — она приедет -

Княжна с отцом теперь живет,

Но скоро будет мой черед -

У бога очередь ведется, -

Уж это так! что бог возьмет

У одного, — другим дается.

С старушкой было бы смешно

И даже глупо спорить, — но

Я часто в пост у ней обедал

И все-таки кой-что разведал.

Не раз, хваля обед простой.

Да подливая суп грыбной

В тарелку с гречневою кашей,

Я спрашивал: а где ваш муж?

И что княжна? от дочки вашей

Уж нет ли писем? почему ж

Она не пишет?

— Муж в именьи

И, говорят, стал нелюдим,

Моя княжна, конечно, с ним,

Она в большом уединеньи

Живет, почти что никого

Не видит, некого и видеть -

Степь, лес и больше ничего;

Бог милостив, и не обидит

Ее, бедняжку!..

Тут рука

Княгини явно начинала

Дрожать, и дело без платка

Не обходилось. Раз измяла

Она его и подняла

Как будто к носу, провела

Повыше переносья, словно

Так было нужно…

Из сего

Я заключил, что хладнокровно

Она допроса моего

Не может слышать. Так невольно

Я заставлял ее страдать;

Так ей, заметно, было больно

Мне отвечать.

И то сказать,

Приятно в старость принимать

В свой дом беспечного повесу,

Его кормить, ему внимать,

Но перед ним сорвать завесу

С той сцены, где судьба, смеясь,

Когда-то без пощады в грязь

Нас повалила и топтала,

Или, как с мышью кот, играла -

Увы! не всякому легко.

Не все, что скрыто глубоко

У нас в душе, легко всплывает;

Любовь погибшая, и та

На откровенные уста

Печать молчанья налагает.

То были дни моей весны,

И было у меня пророком

Мечтательное сердце; в сны

Его я верил; из княжны

Я создал по одним намекам

Тот чистый, грустный идеал,

Который спать мне не давал.

Тогда благоразумья оком

Еще глядеть я не умел…

Хоть я и не был яр и смел,

Как Дон-Кихот; хотя идея

Спасти княжну была смешна,

Но для меня моя княжна

Была такая ж Дульцинея…

Герой грядущего, я мнил

Сойтись с несчастной героиней;

Вот почему я говорил

Так часто с бедною княгиней,

В ней струны сердца шевелил,

И на лице ее следил

За каждой вздрогнувшей морщиной;

Я даже случай находил

С ее служанкой Катериной,

Кривою девкой в сорок лет,

Болтать о том, чего уж нет,

И, разумеется, читатель,

Был любопытен, как поэт,

Иль как уездный заседатель.

И я ей-богу не шутил.

Однажды, мучимый тоскою

(От лихорадки праздных сил),

Я вдруг старухе объявил,

Что сам поеду за княжною

И привезу ее.

Она

(Хоть и была изумлена)

Спокойно на меня взглянула

И равнодушно протянула

Мне руку с тем, чтоб я ее

Поцеловал, — прошу покорно,

Какая милость! Я проворно

Впился в нее губами. О!

Теперь и сам я начинаю

Смекать, зачем и отчего

Я эту руку вспоминаю

Живее вдвое, чем черты

Ее поблекшей красоты.

—-

Тогда я жил, как подобает

Жить юношам холостякам,

Жил, где придется. — Куликам

Там и уютно, где к водам

Камыш болотный прилегает;

Где можно в тину запустить

Свой длинный нос и угостить

Себя на славу. — Не мешает

Сказать, что истинный кулик,

К какой бы кочке ни приник,

Нигде крыла не замарает.

Я помню — разгорался день,

Но облака ходили низко,

А на Москве лежала тень.

От нас Москва была не близко,

Хоть и мелькали с двух сторон

Ее макушки. Ранний звон

Колоколов ее в тумане

Носился смутно над землей.

На первом плане над рекой,

У ближней рощи, на поляне

Сидели кучками цыгане;

Дымился табор кочевой.

В кустах посвистывали птицы;

Вдоль серых грядок свекловицы

Тянулся низенький забор;

За ним ряды фабричных зданий,

Сушильня, кузница, две бани

Глядели окнами на двор;

Косую тень бросали трубы

На дерн покатого двора;

Из темной пасти их с утра

Выбрасывались дыма клубы,

Столбом тянулись в облака,

Потом на запад уходили

И там терялись в тучах пыли.

За банями текла река;

Там раздавался стук валька;

Фабричные белье там мыли;

Налево — шел сосновый лес,

А я под небольшой навес

Присел на пыльные ступеньки

Избы, что с краю деревеньки,

Где я в то время нанимал

Чулан с окном и сеновал.