Валериан Бородаевский - Посох в цвету: Собрание стихотворений Страница 44

Потом, где-то в середине, звучала надежда на долгую счастливую жизнь в семье, с сыном, звучала как заклинание:

Так давайте дружно пожелаемВ этот славный и веселый час.Чтоб суровой жизни вьюга злаяПощадила и его и нас…

И в самом конце мотив надежды возникал снова. Правда, оптимизм этих строк кажется мне наигранным (может быть, потому, что знаю последующее…):

Так расти, расти, зверенок милый,Расцветай прекрасней с каждым днем.И покуда хватит нашей силы,Мы с тобою вместе поживем.

Предчувствовал ли отец свою скорую гибель? Время было неспокойное, а глядя из наших дней – роковое, трагическое время. Отец не был силен в политике. В письмах из действующей армии, куда попал с обычных летних сборов (сначала на «раздел Польши», а оттуда – на Карельский перешеек), он сетовал, что, мол, «англичанка мутит воду», но тон писем домой был спокойный, бодрый.

Только в самом последнем письме с «финской кампании» к маминой старшей сестре отец показал, что было у него на сердце: «… я писал, и пишу, что мы занимаемся спокойной строительной работой. До сих пор это и верно было почти так… Теперь же нас шлют вперед в самые передовые линии, иной раз впереди пехоты пойдем… Вы из газет знаете характер нашей войны и роль в ней саперов. Т. к. от других я не отстану, а наоборот как командир буду впереди, шансы мои сложить здесь голову очень велики… Надеюсь на то, что до конца войны очередь моя еще не наступит. Я, конечно, не спешу петь себе отходную, но смотрю правде в глаза. Вот завтра-послезавтра эта жизнь начнется… Я бодр, уверен, семьи нашей не посрамлю…» Когда это письмо дошло до адресата, отца уже не было в живых.

Да, по-разному могут складываться мужские судьбы в одной и той же семье. Мой отец, будучи в начале тридцатых годов выперт из ленинградской Академии художеств «за сокрытие социального происхождения», еле-еле завершает высшее образование и почти десятилетие мыкается с семьей, исполняя копеечные работы по договорам (зато не надо заполнять подробных инквизиторских анкет!). После чего, весной 1939 года, его, человека сугубо штатского, преданного искусству и дому, подхватывает безумный вихрь коварной и пагубной внешней политики Сталина, чтобы меньше чем через год принести прямо под пулю снайпера.

А его прадед Осип Осипович Бородаевский вступил в 1809 году юнкером в Сумской гусарский полк, прошел с ним всю «кампанию 1812 года», получил в Бородинском сражении «контузию картечью в правую ногу» и «за отличие, при сем оказанное» – Золотую Саблю с надписью «За храбрость»; потом, при отступлении к Можайску снова был ранен, на этот раз в правую руку; далее с боями шел сквозь Пруссию, Польшу, Саксонию и Баварию – во Францию, где и кончил войну с Серебряной медалью на Георгиевской ленте, Орденом Св. Владимира 4 степени, Орденами Св. Анны 4 и 2 класса и Серебряной медалью на голубой ленте – за участие во взятии Парижа. А еще через восемь лет «герой Бородина», как писал о нем курский краевед наших дней Юрий Александрович Бугров, «по Высочайшему приказу… уволен от службы за рангом полковника и с мундиром». После чего занимается хозяйством, пишет картины маслом и дает жизнь сыновьям Сергею, который тоже становится художником, и моему прадеду Валериану (окончил университет, учился в петербургской консерватории у Венявского). Завидная участь!

В шестидесятые годы альбом пополнился автографами новых знакомых Маргариты Андреевны, с которыми тогда – в десятых– двадцатых – судьба ее не свела. Эти поздние по времени записи вступили в причудливую перекличку с теми, первыми, из Серебряного века русской поэзии. Сильные, совсем не «женские» стихи вписала Ольга Мочалова, былая соперница Ирины Одоевцевой, оспаривавшая право на особое внимание их общего мэтра – Николая Гумилева. Эсхатологические настроения деда нашли своеобразный отзвук в духовной поэзии Александра Солодовникова.

А еще через десятилетие в альбоме появились последние записи – уже мои. И были они навеяны светлой памятью Маргариты Андреевны. Вот стихотворение, в котором я вспоминаю о ней, а заодно и о других умерших женщинах нашей семьи:

Покидают нас наши старухи,уплывают к истокам,в природу.Огньи всякие «членистобрюхие»обращают их в пепели воду.Не просматриваетсяих присутствиев событийно-людском каталоге,но само их темное отсутствиеесть напоминание о Боге.Сердце мягко щемитсожалениео невысказанном,упущенном.Разучилось мое поколениеотдавать свою нежность живущим!

Маргариты, Марьяны, Мариии другие –свои и чужие,вы – слезинки, росинкиРоссии,и без вас в ней стыло и сиро.Наши тетушки,наши бабушки,кулебяк фамильных блюстители…Прорастают зеленой муравушкойнезабвенные долгожители.

Осеняют тихие звезды вашей памятинаши жизни.Горько-сладки прощальные тостына роднойчеловеческой тризне.

Но пора кончать эту историю с альбомом моей бабушки. Зачем я ее написал? Чтобы сделать хоть что-то для его «возвращения к жизни».

Я долго готовился к этой задаче. Первым толчком послужила публикация Владимиром Петровичем Енишерловым в альманахе «День поэзии» за 1980 год сокращенного текста речи В.В. Бородаевского об Александре Блоке, прочитанной им в Курском союзе поэтов в 1921 году. А когда чуть позже меня разыскал Ю.А. Бугров, глубоко копающий культурные пласты Курского края и натолкнувшийся на имена художника Сергея Осиповича Бородаевского и Валериана Валериановича, я впервые твердо решил рано или поздно обнародовать эту историю. Теперь же, когда в нашу литературу массово возвращаются славные имена, когда в Музее писателей-орловцев можно прикоснуться к письменному столу, за которым написаны «Темные аллеи», когда страна заново открыла для себя творчество Алексея Ремизова, Николая Гумилева, Евгения Замятина, Василия Розанова, молчать больше не могу.

Поверьте, я не столь наивен, чтобы ожидать, что после этой публикации завтра же прозвонит звонок и на пороге возникнет раскаявшийся жулик. Уповаю на другое. Мир безбрежен, но он же и тесен. Альбом Маргариты Андреевны – ценность немалая, хоть в рублях, хоть в долларах. И я тайно надеюсь, что украден он был не для того, чтобы пылиться в сундуке под старыми телогрейками. Скорее всего, он был продан какому-нибудь коллекционеру, знатоку, человеку небезразличному. А если это так, то я призываю этого человека, будь то наш соотечественник или «гражданин одной иностранной державы», откликнуться. Поскольку я заранее отказываюсь от каких-либо личных прав на этот альбом, данная публикация делает нынешнего его обладателя законным владельцем. От него ожидается только одно – не держать эту, пусть малую часть нашего культурного достояния под спудом, допустить к ней специалистов, ноль скоро у них возникнет такое желание. Кстати, о существовании этого альбома известно в литературоведческих кругах. Еще при жизни Маргариты Андреевны с ним знакомился и делал выписки например, Вадим Вацуро, сотрудник Пушкинского дома.

Для себя же я мечтаю об одном – получить ксерокопию, чтобы иметь возможность прикасаться к вехам семейной истории. Я допускаю, что по каким-то причинам нынешний хранитель альбома может оказаться не готов пойти на огласку своего имени. Но что может помешать ему своими силами сделать хотя бы фотокопии страничек — и передать мне через издателя? А уж я позабочусь, чтобы моя дочь Анна научилась ценить их больше, чем когда-то я. Что касается представителей научной общественности, то им был бы гарантирован надежный доступ к этому литературному источнику.

Если же в этом авантюрном начинании меня постигнет неудача — тоже не беда. По крайней мере, мне удалось рассказать хоть что-то о главном человеке в моей жизни – любимой бабушке Маргарите Андреевне и других прекрасных людях ее поколения.

ЕЛЕНА ГЛУХОВА. «ДУХОВНЫМ ГОЛОДОМ ТОМИМЫЙ…» (Послесловие)

Валериан Валерианович Бородаевский (12 (24) декабря 1874 –16 мая 1923), курский помещик, происходил из старинного дворянского рода, проживавшего на протяжении столетия в Тимском уезде Курской губернии. Его отец, Валериан Осипович, был разносторонне талантливым человеком, обучался в Московской консерватории по курсу скрипки, некоторое время служил в должности инспектора Курской мужской гимназии. Мать, Анастасия Григорьевна, урожденная Воейкова, вела домашнее хозяйство. В семье было пятеро братьев, трое из них избрали военную стезю. Валериан обучался в Петербургском горном институте, который и окончил в 1900-м году; состоял на службе в должности горного инженера на шахтах Макеевки, а позднее был отправлен в Петроковскую губернию Царства Польского на фабрики в городках Пабьянице и Згеж, где и служил вплоть до 1908 г.[97]