Другое. Сборник - Антон Юртовой Страница 45

опять чуть ли не из озорства, при котором смелость, с какою она вовлекла его в декламирование его стихов и предельно откровенно изложила передрягу с Андреем, давала ей возможность или даже право быть такою же смелою в вещах хотя и иных, но – того же, притаённого, скандального дворового ряда. Подбадривая её своею нерушимой внимательностью, поэт видел, что она и не хотела бы сдерживаться, хотя к тому уже появлялась немаловажная причина: догорала единственная свеча в шандале, и в комнате, как и за окном, где ещё было далеко до восхода луны, очень скоро должно быть совсем темно… Впрочем, это обстоятельство не заботило уже и его самого – как слушателя, предвкушавшего, что, возможно, вот сейчас приоткроется для него нечто более занимательное предыдущего слёзного рассказа.

– Папенька подобным же образом намеревались подмять под себя Фила. Но успеха и с ним не имели. Замашка и тогда закончилась драмой и их же позором. Но – они таковы; им всё нипочём…

– Фил – это кто?

– Наш сводный брат. И его уже давно нет в живых. Он утонул в пруду, как считали, – по собственной расположенности… Старше Андрея на шесть лет. То есть сейчас ему было бы тридцать четыре. Судьба его трудна. Мать у него – крепостная, служила кухаркой. Папенька водили с нею амуры, будучи только-только женаты. Когда это стало известно маменьке, пришлось её удалить. Её продали в чужое имение. Там Фил и появился на свет. Позже, когда он подрос, папенька привезли его сюда. Ему дали обучение. Папенька всегда были странными в их пониманиях свободы и справедливости, но многие полагали, что в случае с усыновлением незаконного дитяти в них попросту возобладало отцовское чувство. С Ксюшей мы знали Фила уже молодым человеком, будучи сами ещё детьми. Сводный братец был до крайности строптив, неуживчив, не хотел верить документу о его новой переписи, не радовался этому. И то, с чем ему приходилось жить, отражалось в нём крайне болезненно… Всегда его терзали стрессы, какие-то угрызения, чьи-то помехи… Мне, впрочем, кажется, что теперь и я и Ксюша могли бы понять его значительно лучше…

– Почему вы посчитали нужным рассказать о нём?

– Он успел написать небольшую книжицу, где осветил свою бедственность и горечь от разочарований… Как сочинителю, вам это, может быть, нужно.

– Невероятно! В вашем дворянском гнезде! Книжицу? Вам довелось прочесть её?

– Да, и не один раз. Изложение очень волновало меня.

– Из-за чего?

– Он тяготился данными ему правами, при которых мог рассчитывать на получение части наследства. Тяготился и нами, его сёстрами. С одним Андреем отношения у него были ровные и искренние. Тот наставлял его в подправках текста книги, брал на себя хлопоты по её скорейшему изданию…

Алекс напряжённо вслушивался, стараясь не упустить ни одной мелочи. Он уже не мог отделаться от ощущения, что в Анином рассказе ему приоткрывается тайна, связанная не только с содержанием повести, но и с её автором…

– Что же – с изданием?

– Андрей пользовался связями со студенчества и с воинской службы… Нашёлся человек, имевший типографию… Где, в каком месте, брат не говорил никому, даже папеньке…

– И тот… Как он это воспринимал?

– На деньги не поскупились. Книжек было отпечатано немного. Папенька их сами развозили и оставляли на постоялых дворах и почтовых станциях, где им приходилось бывать. Чтобы, как они утверждали, усвоение прочитанного не зависело ни от каких пристрастий и было свободным, людьми, пусть и совершенно незнакомыми, даже малограмотными. Говаривали, что это лучше, чем подсовывать образцы бесчестным и бестолковым столичным критикам. От такого писательства те, мол, носы воротят, им подавай что-нибудь непременно об адюльтере, вихревом и сентиментальном, на манер модного заграничного. Часть раздаривали по имениям, хозяевам – своим приятелям. С тех пор книгу находили даже в кабриолетах. О ней узнали, кажется, и в других странах…

– Фила это устраивало?

– Очень. Мы все заметили его потепление к папеньке. Только скоро это оборвалось… Было решено его женить; невесту подыскали хотя и не в своём уезде, вдалеке, но – из зажиточного дворянского рода, с хорошим приданым… Фил воспротивился. Оказалось, у него была любезная здесь. И – кто же? Вы бы знали! Кухарка! Словно бы в насмешку над папенькой… Обвенчаться с нею был согласен, но – того уже не последовало. Папенька его невзлюбили…

– Он был вашей фамилии?

– Нет. По его матери: Антонов. Теофил Антонов.

– Книгу можно видеть?

– Я сейчас… В папенькиной библиотеке… – Аня порывисто встала и чуть ли не бегом устремилась из комнаты, тихо ступая по полу.

Совсем скоро она возвратилась, вручая ему уже знакомый ему простенький невзрачный переплёт. Свеча в шандале потухала. Поэт воспользовался почти что последним её светом – успел заглянуть под обложку. Это было то же издание, какое он прочитал и над которым, растрогавшись, плакал в дороге, но, впрочем, не столь зачитанное и не затёртое.

– Я теперь достойна вашей похвалы, не так ли? – Аня прижалась к нему, вздрагивая и теребя ему плечо. Темнота уже скрыла её черты. Алекс, изумлённый услышанным, касавшимся необычного издания и его автора, радуясь этому, обнял её, покрывая частыми поцелуями разгорячённые щёки, плечи, быстро терявшие стыд влажные губы…

– Ещё, ещё, – шептала она, подчиняясь восторженной неистовости и поддаваясь изнеможению… Уста их слились, и так они стояли с минуту, пока она, чуть-чуть отстранившись, не сдвинулась с места и не взялась торопливо расстёгивать свои пуговки… Алекса обдало наготою завораживающего атласа её грудей с упругой колючестью шершавых пупырышек сосков, и при этом он мог быть уверен, что уже плохо владел собою.

– Я берегла себя для вас… Я вас люблю… С тех самых дней… С первой встречи… Люблю!.. – шептала она. – Возьмите меня!.. – И она уже тянула его за руку, направляясь к невидимому пологу.

Туда было каких-то два шага. Он поднял её, понёс на руках, и они уже вместе очутились в охватившем их состоянии мощной, почти как болезненной судорожности, обжигающей и неотвратимой…

Когда с её девственностью было покончено и последовали новые приступы обоюдного страстного, безудержного упоения ласками, они в паузах между ними тихо переговаривались, используя уже выстроенный ими ряд исповедальности и реплик.

Первенство здесь принадлежало, конечно, Ане, и Алекс не спешил воспринимать её как болтушку по рождению. Что-либо говорить ему о себе пространно значило опустить то, что предлагалось ею, а как раз этого он не хотел. Над ним, как он должен был понимать, довлело то необъятное писательское любопытство, которое возбуждалось в нём нередко даже по какому-нибудь простому случаю, а от