Владимир Нарбут - Стихотворения Страница 46

БУХГАЛТЕР

Мне хина заложила оба уха,Навстречу мне, разгорячен и сед,Встает из-за разбухшего гроссбухаБухгалтер, сумасброд и домосед.

Приподымаясь, раздувает шею.Обсерваторией — очки и нос.…Я чувствую: мельчаю, хорошею,Я — мальчик!Начинается гипноз…

Как ночи воробьиные, чернилаВдруг вспыхивают за стеклом: предмет,Который тьма нарочно подсинила,Чтоб глаз Анютин свеж был и для смет.

Я — мальчик.Губы раздирает заеда.От арифметики (заика) хвор.Я гусеницам подбиваю сальдо(Они с листвой проглатывают хлор).

…Тут Дон Кихот, на рысаке, во двор.Вот кто бухгалтер!К стремени — останься.Я — Санчо Панса твой, я — счетовод.Но растопырив ноги (для баланса)На все четыре:                         Подпереть живот.

Морщинистый и долгошеий лебедь —Выкатывает Дон Кихот кадык:Неиссякаем благородства дебит:Копье пером должно разить владык.

…Я выпростался, я подрос.Я — юноша.Зря времени, советую, не трать,Пока пленен                        Любовью-опекуншей,И разбухает с лирикой тетрадь.

Чернильные поблескивают птицыВ очках,                 В обсерватории — везде.(Бухгалтер не годится                                       Для петиций,Для попрошайничества при звезде.)

Гремуча молодости атмосфера:Фурункул семенем набит до дна.Стихам и у бродяги АгасфераОткрыт кредит.Но молодость трудна.

Я недоволен.Чернильницу нервноШвыряю на пол: тусклый инвентарь.Географической рекою, деревомБезлистным, молния, ответь, ударь!

Мне не чернилом, — кровью из артерийПисать стихи, как на себя донос!В мазнице — мед, трава трещит в пихтере:Дорога!(Продолжается гипноз…)

…Чуть ночь — по воробьям палят из пушек:Фотографирует артиллерист —Окопы; мокрые вихры избушек;Изрешеченный гусеницей лист;

Кишки и печень, взятые из таза —Через живот, распахнутый впродоль (…Владельцы их, чернея от экстаза,Жуют усы, мотают бородой…),—

Воюющих солдат, где каждый вымокВ синильной ненависти к господам…Бухгалтерский (где только цифры) снимок, —Поэзия, в альбом я не отдам.

Не юноша я больше:Я — мужчина.Сознанье, как шкатулку отперев,Я понял: следствие есть и причина —Семян молниеносных и дерев.

Мне революция из революций(«Война войне!») гранатой тычет в нос.Мужчина я.Нули не оторвутсяОт единиц, рассеявших гипноз!..

…Где Росинант?Надежная пехотаСвой закрепила шаг.В дому — бюджет…

Бухгалтер!Что в тебе от Дон Кихота,От Агасфера, старца без манжет?

Уж не лазурый светит взор, а карий.Уж подбородок, как яйцо, обрит.Ты — человек из наших канцелярий,А не гротеск, фантазии гибрид.

Чернильная душа, я инженеромСтал человеческих (писатель) душ.Мне приглядеться бы к твоим манерам,Чтоб на тебя пошла не только тушь.

Чтоб, не теряя дорогой минуты(Вернулась ясность к мыслям и ушам),За чаем у жены твоей АнютыБеседовать о жизни по душам.

Ты говоришь, очки блестят в задоре,Что взят баланс, произведен учет,Каких еще нам там обсерваторий,Коль в смету лег фундаментом учет!

Век-фейерверк… осмысленное семяИз каждой цифры рвется (волей воль),Действительность! Она растет со всеми,Как дерево — над каждою графой.

…Так, хорошея (И без оперенья)За чашкой чая с блюдечком варенья,Преодолев лирический испуг,Читай, бухгалтер, вслух стихотвореньяИз книги, называемой Гроссбух.

СЕРДЦЕ

Такая была у цикады наружность,Наждачный напильник мне так надоел,Что сердце повисло Америкой ЮжнойНа вырванной с корнем аорте моей.Когда же сквозняк повернул насекомыхНа запах корицы и прочих приправ,—Слюнявые пасти цветов незнакомыхКачнулись, рябые, на кончиках трав.Лоснясь (от руля до грудинки, до ребер),В перо по стволу подливая фуксин,Прошелся по клумбе петух-кандибобер —Со шпорой, придатком густых мокасин,И клумба (вся в мухах, в медовой подливе)Колумбией, Андами вдруг разлеглась…Спасения нет от Перу, от Боливий,От выпуклых, от фиолетовых глаз!Муку собирает в похожих на дынюПлодах (для амбара-дупла) баобаб.Вы только представьте: Альфонс в АргентинеПод ним восседает средь крашеных баб…Но в Южной Америке сроду я не был.Какие (узнать бы) там бьют сквозняки,Какой кандибобер, наемник, фельдфебельТам оберегает повес пикники?А этот, что в шляпе, (смотрите!) с наганомНыряет в лачуги, где дети галдят:Индейскую кровь отпускать чистоганом,На фронт завозя ее в теле солдат.Боливия и Парагвай… НефтянаяВойна: ожиревшая дочерна кровь.Уже у индейца наружность иная:И Пятница, верно, бывает суров…Огонь у цикады он занял (у певчей),До боли начистил свой нож наждаком:Чтоб все поумнели. Чтоб не было неучейИ средь свинопасов в несчастьи таком!..Смотрите, что делается на кофейнойПлантации: рубят и жгут деревца……Подбавь-ка гвоздики в кастрюлю с глинтвейном:Сегодня я Пятницу жду у крыльца.Он входит, рябой от полуденных пятен,Глядит: на веранде — его Робинзон!(Скажу о себе, не боясь отсебятин:Одна из зажиточных наших персон.)Я гостя усаживаю за недлинный —Под гладкой, каленою скатертью — стол.(Таким не побрезговал бы и Калинин:Мы тоже наждачной горим чистотой…)Аорта моя — Амазонка в сердитом,Лавровом, насекомоядном бору.(Не справиться, видно, мне с миокардитом,Зажавшим большой материк в кобуру…)Но Пятница, друг мой с гортанным наречьем,За тропики ребер залазит в меня,Меня обдувает теплом человечьим,Как самая близкая в мире родня.Я вижу: на даче — балконный порядок:Игрушки балясин, колонн балаган.Глинтвейн… (Он пылает, он шумен, он сладок.)Столкнем же, мой друг, со стаканом стакан!Мы все — патриоты. На родине родинНикто с нелюбовью, с нуждой не знаком.(…Цикаду в ботве, в суете огородин,Легонько повертывает сквозняком…)Мы все — патриоты. Куриных и глупыхНе строим лачуг: Архитектор, дворцы!Мы толк понимаем в хлебах, в канталупах —И в сотах, похожих к зиме на торцы.Поднимем же чаши под звон неподдельный —Мы (бывшие Пятница и Робинзон,Потом партизаны) на даче в Удельной,Где климат — и тот новизною пронзен!

ВОСПОМИНАНИЕ О СОЧИ-МАЦЕСТЕ

Орехом земляным усатыйТоргует с рундука суфлер.(Его обветрили пассатыДубильной кислотою флор.)

И мне, и в мой карман подсыпьтеПобольше зерен-стариков,Чтоб вспомнил я об эвкалипте,Бесстрастнейшем из голяков.

Как вспомню сочинские ночи, —Вспорхнет со спички голова,Но насекомое корочеНе станет:                 Фосфор, трынь-трава…

Как вспомню торс, подобный скрипке,Смолу на пальцах, канифоль…Ревекка-муза!                           Дай мне штрипки,За выслугою лет уволь.

Раскрытым шкандыбая пляжем(В лодыжку щелкает песок),У мокрой кромки рядом ляжем —Пред раковиной из досок…

Малюсенький, серобородыйРаскроется бобовый дед(Он блекл от сероводорода,На нем башлык углом надет).

Но тут пошли в бурун колесаАвто.          — Мацеста, ванна —Стой.Я в орденах фурункулеза,Торжественный сажусь в настой.

На волоске груди пузырясь,Дрожит подземное ситро.Что за предательская сырость?В ней цвелью подтекло ведро.

Песочная мелькает скорость,—Я выхожу; я обожжен.Я под пижамой хорохорюсь,Средь маленьких восточных жен…

Ревекка-муза!                              Хоть словечкоШепни, наушничая, мне, —Про талисман, про человечка,Тайком живущего в зерне…

Пассатом дует он на форум,На эвкалипт, рундук под ним, —Нырнув в башлык, сидит суфлером,Шуршит орехом земляным…

Термометр (вроде карамели)Он превращает вдруг в часы, —Песок минуты-пустомелиЕму же сыплют на усы.

И ночью,                 С призрачною лампой(С пульсирующим светляком),Не он ли к парочке сомнамбулПодсаживается тайком?..

Любовь чернеет от историй(Мацеста… ванна… серебро…), —И все ж орешек в санаторийПриносит лишь одно добро.

Скрипучий гриф в погибель согнут:Заела канифоль смычок…Конечно, музу средь инкогнитНа пляже                  Сыщет старичок.

Мне рано думать об отставке…Нет, нет, — Ревекка не права:Купальской ночью                                 В лютой давкеЛетят и светятся слова.

И в каждом — только половина,Чего так требует отбор,И каждое — ко мне с повинной,Как я к Мацесте —                             До сих пор…

Столб телеграфа к югу направился,Ласточка во фраке — нотой косой.В бемолях Шопена,                                  в диезах ШтраусаТанцует на поверхности лодка-фасоль.

А слева, под лесом                                       (Откуда вылазкиГорцы на банды в девятнадцатом вели),Семью крейсерами вырос Ворошиловский[120],Башнями причалили эти корабли.

Пальмам букетами качаться нравится,По самую макушку расчесан фонтан,—И лестницу (к приему) выскребла здравница:Милости просим, товарищ капитан.

Жуков, растревожив в пернатом шиповнике,По гальке, по плитам                                    (Наверх и вниз)Вот они ходят —                                Майоры, полковники, — Зажги папиросу, струей затянись.

Только в столовой,                                         В условиях пленума,И сохранен (на калории) ранг.Обуглено сердце солдата рентгенами,Разрознены темные кости фаланг.

То — снимок. А солнце прыскает спицею,Воду из ванны нарезом вертит…(Благоприятные имеет ауспицииДобытый в гражданскую миокардит.)

Лежа в соломенном,                                       Воздух просоленныйЗапихивай поглубже, товарищ капитан!Лодка в купоросе ездит фасолиной,Пальма волосата,                                  И букетом фонтан.

Снова (как некогда) венами полымиМужество и нежность к тебе идут,—И всадник,                 Конвоируемый бемолями,Проскакивает через шопеновский этюд.

Сабля по желобу стлалась без памяти:С каменными лицами, врага                                                  (Чтоб не лез)Китайской — до Чаквы — учили грамоте,Рубясь за советский чайный диез.

Под музыку море выгладило заново.Оба композитора бродят по пятам.Домашнее сердце твое партизановоРадуется людям, товарищ капитан.

Радуется людям, сидящим под башнею…

О чем разговорились полковник и майор?В штабах ночевки,                                Бой врукопашную,Ночи в академии —                                      Вспомнили вдвоем?

Или в шиповнике                                (Лапами пушистымиКарабкаясь)                         Прополз перед ними жук,Похожий на танк, сделанный фашистами,Пышуший серой, размером в Машук?..

(В мире рентгена — видение-гипербола.)

Но мужества в тебе —                                    Кровяной фонтан,Но нежность к родине                                        Себя не исчерпала,Товарищ Воронихин, товарищ капитан!

Война, перелет…                              Пунктиром натыканоНот на проволоке (чересчур прямой).Штраус и Шопен берегут Воронихина:Штык-диез и сабля-бемоль.

Война, а на сердце капитана — Ворошиловский:Мамина забота,                              Встречи с восьми…Родина-ласточка, косые крылышки,С кровью и мясом и меня возьми!

БАБЬЕ ЛЕТО