Максимилиан Волошин - Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931 Страница 49

(Еще не написана. Но по общему смыслу необходима).

Он рос и общее вниманьеК себе невольно привлекал,Хотя не раз в негодованьеПочтенных старцев повергалСвоими играми, скачками,Своим отсутствием манерИ неуместными словами.Они в нем видели примерДурного тона и влиянья.Сам дядька был с ним очень строг,Его наказывал, чем мог,И шло так дело воспитанья(Не знаю, в пользу иль во вред)Вплоть до четырнадцати лет.

Уж раньше дядьки эти, илиДушеприказчики отцаЕго покойного, решили,Что это длится без конца,Что им – опекунам присяжным –Пора к рукам его прибратьИ, приступив к реформам важным,Решили дядьке отказать.Тут инцидент один случился:Он отказался уходить.Пришлося силой удалить:Ушел, потом опять явился,Прогнали снова, и тогдаИсчез он вновь и навсегда.

Итак, в системе воспитаньяПроизошел переворот.Теперь иные истязаньяЕму готовились. И вот,Чтоб толковать о переменеИ обсудить вполне предмет,Опекуны собрали в ВенеПедагогический совет.И там пришли они к решенью,Что все влиянья прежних летПриносят наибольший вредИ подлежат искорененью.Ввиду чего был отдан онВ один закрытый пансион.

И он широкими глазамиНа мир испуганно глядел,А мир, повитый облаками,В осенних сумерках синел.«И было время, час девятый».Всё тихо было. И сквозь сонЛишь бред Италии распятойВо мгле унылой слышал он.Да чьи-то слышались рыданьяУ одинокого креста,Где умирали красотаИ мысль, и слово, и сознанье.И в этот страшный крестный часСверкнул огонь – и вдруг угас…

Он создан был из тьмы и света,Великим гневом потрясен,Как раскаленная кометаВ стране туманов вспыхнул он.Погрязших в будничных заботахОн испугал, он ослепил –И вдруг угас в гнилых болотахВосставшей Греции. Он былОдним могучим воплощеньемПротеста личности.

У слова две великих силы –Негодование и смех.Они разят, как меч Атиллы,Разврат и пошлость, зло и грех.И если гневу как помехаСам стих послужит, может быть,То против буйной силы смехаНичто не сможет защитить.Когда огнем негодованьяИскоренить живой порокНе может пламенный пророк,То в буйном вихре ликованьяПриходит песня к ним – и онНавеки смехом заклеймен.

И в этих песнях, где звучалиИ жёлчный хохот, полный слез,И бодрый гимн, и стон печали,И недосказанный вопрос,Для юной мысли мир прекрасныйРазверзся в ярком блеске звездИ в ней зажег еще неясный,Еще не сознанный протест.И как сквозь дымку покрывалаПред взглядом умственных очей,В сияньи радостных лучейВиденье той пред ним вставало,Кого он в юности считалЗа свой бессмертный идеал.

Тот образ, смутный и неясныйЕго любовью первой был.И чары юности прекраснойЕму он свято посвятил.Он слил в нем лучшее, что сталоЕго природой: ум отца,Революцьонное начало,Листы лаврового венцаИ бесконечные походы,И шепот дальней старины,И философию, и сны –Всё в чистом образе свободыОн мыслью творческою слилИ первой страстью полюбил.

И стал он юношей. И сталиБродить в нем признаки весны,Но перемен не замечалиВ нем лишь одни опекуны.Они совсем не замечалиЧто сквозь цензурные тискиУж мысли новые сверкали,Что стали ветхи и узкиНа муже детские одежды,Что из-под временных заплатЖивые мускулы глядят,И всё лелеяли надежды,Что целый век и весь народРебенком в землю и сойдет…

Да! Много вас – компрачикосовСвободной мысли. Сколько зла,Каких пороков и вопросовВ нем эта жизнь не родила.В какие цепи вы сковали,Какими пытками терзалиЕго вы мысль. И, может быть,Источник жизни замутитьВам удалось. Хотя казалось,Что он окончил как геройС врагом своим неравный бой,Но только в старости сказаласьТа ломка и та трата сил,С которой вас он победил.

То было радостное время,Когда в Европе молодойИдеалистов юных племяЯвилось шумною толпой.Ничто им трудным не казалось.Их мысль, как пряди их волос,Победоносно развивалась.На каждый заданный вопросОни ответ найти желалиНе в небесах, а на земле.В аудитории МишлеВ немом восторге замирали.И шум победный их знаменУже звучал со всех сторон.

В College de France лились потокиГорячих мыслей. На землеЯвились новые пророки:Кине, Мицкевич и Мишле.И всех племен и всех наречийВ Париж стекалась молодежьПослушать огненные речи.Ее охватывала дрожьПри чудном имени «Свобода» –И зрела в недрах городовДружина будущих бойцов,«Освободителей народа».То было время (странно это),Когда Германия слылаСтраной безвольного Гамлета,В ней философия цвела,А не наука истребленья.В ней был поэт и не один;В то время центром просвещеньяБыл скромный Веймар – не Берлин.

К ногам возлюбленной СвободыВсе силы духа он сложил…Он для нее трудился годы,Страдал, боролся и любил.Но, как Иаков у Лавана,Опекунами сделан онБыл жертвой наглого обмана:Когда он, счастьем упоен,Сорвал с невесты покрывало…Мечты рассеялись как дым –То не Свобода перед ним,А Конституция стояла…Любовь, мечты, труд стольких летВсё был один наивный бред.

Плоды фантазии прекрасной,Порывы юношеских грёз!Вас вихрь холодный и ненастныйСломил, развеял и унес.Так вслед за сломанною розойУходит робкая весна,Когда пустой и мутной прозойОбдаст житейская волна.И иногда потом – случайноСредь «трезвых» мыслей и идейМелькнут виденья прежних дней –Мелькнут и прочь уходят тайно,Как трепет жизни молодой,Как тихий звук во тьме ночной…

Под белой тканью покрывалаОна, сокрыта от людей,В Египте некогда стоялаИ «тайна» было имя ей.В Элладе в виде человекаОна изваяна была.И глыба камня ожилаВ объятьях пламенного грека.И пал он ниц пред ней – святойОбожествленной «красотой».Израиль тоже в дни иныеЕе прихода ожидалНа землю в образе «Мессии».Железный Рим отождествлялВсё то, что сделал он когда-тоВ единой творческой мечте.Другие верят, что распята,Она страдала на кресте.Со взглядом, полным детской ласки,Суровый рыцарь едет вдальСвятой отыскивать Грааль.Она же спит в немецкой сказке,Спит много лет и только ждет,Когда возлюбленный придет.Так, в вечной смене расстояний,Эпох и наций, человекДавал ей тысячи названийИ новых форм. Но прошлый векЕе любовно звал «Наукой».

. . . . . . . . . .. . . . . . . . . .Теперь он стар. Уж скоро минетЕму сто лет и он умрет.И жизнь на поле мира двинетРяд новых мыслей и забот.Но он всё грезит, как когда-то,В период веры молодой.Так схож печальный блеск закатаС победной утренней зарей.

<Декабрь 1898 – Август 1901