Стефан Малларме - Стихотворения Страница 5

Мы песней завлечем природы красоту

И заурядных спин и бедер наготу,

По замыслу любви, преобразим в тягучий

Томительный поток негаснущих созвучий,

Не упустив теней из-под закрытых век.

Сиринга, оборви свирельный свой побег!

Дерзай, коварная, опять взойти у влажных

Озерных берегов, а я в словах отважных

Картиной гордою заворожу леса,

С невидимых богинь срывая пояса!

Вот так из сочных грозд я выжимаю мякоть

И, горечь обманув, решаюсь не заплакать:

Смеясь, спешу надуть пустую кожуру

И на просвет слежу пьянящую игру

Огней, встречающих мерцаньем ночь седую.

О нимфы, ПАМЯТЬЮ я кожицу раздую

Прошедшего: «Мой взор пронзал снопами стрел

Камыш, где я сквозь пар купанье подсмотрел

Бессмертных спин, страша листву рычаньем гнева.

И вдруг алмазный всплеск! Бегу и вижу: дева

Спит на груди другой, — к невинности ревнив,

Я подхватил подруг и, не разъединив

Переплетенных тел, укрылся под навесом

Не слишком строгих роз, чей аромат над лесом

К светилу ярому возносится сквозь тень:

Там наши пылкие забавы гасит день».

О ноша девственных взбешенных обольщений,

Укора твоего нет для меня священней,

Когда отчаянно ты губ моих бежишь,

Бледнее молнии, рыдаешь и дрожишь!

От ног бесчувственной наяды к сердцу томной

Передается дрожь и, вид отбросив скромный,

Она вдыхает хмель дурманящих паров.

«Испуг предательский в душе переборов,

Лобзаний спутанных я разделяю гущи

И, раздражив Олимп, объятья стерегущий,

Упрятать тороплюсь самодовольный смех

В колени маленькой богини (без помех

Ей овладел бы я, но от сестры влюбленной

Не отнял — я все ждал, что пыл неутоленный

Переметнется к ней), кто думать мог, что вдруг

Добыча выскользнет из ослабевших рук,

Разъятых смутными смертями, не жалея

Похмельных слез моих. Смириться тяжелее

С неблагодарностью».

Что искушать богов!

Пусть, волосы обвив вокруг моих рогов,

Другие поведут меня к счастливым чащам.

Ты знаешь, страсть моя, как, зрелым и звенящим,

Взрывается гранат в густом гуденье пчел,

И кто бы кровь твою в тот миг ни предпочел,

Она бежит, томясь, навстречу жадной плоти.

Над гаснущей листвой, в золе и позолоте,

Прощальные пиры зажжет закатный хром,

О Этна! из глубин твоих бессонный гром

Прольется, лавою кипящей обжигая,

Венеры над тобой мелькнет стопа нагая!

В объятиях моих — царица!

Не спастись

От неизбежного возмездья.

Возвратись,

Безмолвная душа к полуденному зною,

Где плоть усталая смирится с тишиною, —

Там опьяняющих лучей я выпью сок

И, голову склонив на страждущий песок,

Забуду дерзкие кощунственные речи.

О нимфы! И во сне я с вами жажду встречи.

«Пожаром волосы взметнулись в точке высшей…»

Пожаром волосы взметнулись в точке высшей

Восторгов (не успев развиться до конца)

И диадемою над западом нависшей

Угасли падая вдоль юного лица

Но облаком живым не вздохом золотистым

Искрящийся огонь невидимый для всех

Как прежде пробежит по темным аметистам

Очей где теплота таится или смех

Над дерзкой наготой влюбленного чьи взоры

Бесславят женщину наивным торжеством

К чему божественным рукам ее узоры

Незаходящих звезд как в вихре огневом

Сверкают волосы сомненья опрокинув

Победным факелом пылает дождь рубинов

Надгробный тост

О символ роковой счастливых наших дней!

Я не нашел бы слов безумней и бледней

Поминовения, взывающего к вере

В загробный коридор, и у последней двери,

Кратэр, где гибнет день в кольце драконьих крыл,

Не подыму он пуст! Не сам ли я накрыл

Порфирной глыбою твой саван бесполезный!

Погаснут факелы, разбиты о железный

Бестрещинный затвор, — засыпан темный ров!

Но вы, избранники обрядовых пиров,

Посмертно созванных исчезнувшим поэтом,

Не можете не знать, что в саркофаге этом

Он весь — он будет здесь до пепельных минут,

И только отблески окна не преминут

Зажечься памятью призванья, что гостило

В лучах, великого, но смертного светила.

Неподражаемый, беспримесный, такой,

Каким через века не станет сброд людской,

Толпа, гудящая у скорбного надгробья:

«Мы будущих теней бесцветные подобья!» —

Орнамент, вытканный на траурной стене,

Тоска прозрачных слез мне тягостна вдвойне,

Когда, окостенев на шатком катафалке,

Недолгий гость земли, торжественный и жалкий,

Не отозвавшийся на стих священный мой,

Преображается, невидящий, немой,

В героя жданного потусторонней встречи.

Клоками дымными непознанных наречий

В провал Небытия уносятся слова:

«Земля, чьей памятью, чьим прошлым ты жива?» —

«Не знаю...» — тусклый крик ответит, замирая.

Волненье высшее, тревожный трепет рая

Находят наконец провидческий покой

В расчетах Мастера, чей голос колдовской

Хранит немало тайн для Лилии и Розы:

Мистерия имен сильнее, чем угрозы

Стереть бессмертный след великого труда.

Забудьте темный культ! Поймите, никогда

Величье гения не станет тусклой тенью!

Свершая горний долг, обещанный цветенью

Земных садов и рощ, исчезнет он, и вам

Останется внимать неумершим словам,

Дрожащим в воздухе во имя строгой чести

Ухода мирного — слова и розы вместе!

Пурпурный пьяный дождь в торжественных лучах,

И ни один цветок алмазный не зачах,

Очерченный пером и взглядом непорочным.

Поэт наперекор видениям непрочным,

Враждебным подлинно духовному труду,

Проводит дни свои в непризрачном саду,

Покуда Смерть сама на перепутьи близком

Не обозначится поклонным обелиском,

И не умолкнем мы, как замолчал Готье,

И не закроет нам глаза Небытие,

Навеки под плиту упрятав роковую

Молчанье жадное и полночь гробовую.

Проза

(для Дез Эссента)

Гипербола! Как из гробницы,

Восстань над памятью умов,

Легко перелистнув страницы

В железо забранных томов!

Сердцам, что к созиданью склонны,

Слагая вечный мадригал, —

Гербарий, лоции, каноны

Я кропотливо сберегал.

Сестра, тот берег над лагуной

Открылся только нам двоим,

Очарованье ночи лунной

Я робко сравнивал с твоим.

Но век педантства привередлив,

Почтенный взбудоражен век,

Засомневаться не замедлив,

Что мы, из-под закрытых век,

Тот южный остров разглядели

(Достойный крючкотвор умен!) —

Фанфары зорь и в самом деле

Не протрубят его имен!

Да, этот остров над волнами

Был явственней, чем наяву,

Цветы огромные над нами

Тянулись молча в синеву,

И ярко вспыхивали нимбы

Вокруг диковинных громад:

Парить в пространстве им одним бы,

Ожесточая аромат!

Как будто лес гигантский вырос

Плывущих в небе орхидей,

Дабы заговорил папирус,

Как новый патриарх идей!

Но тотчас эту мысль отбросил:

Смеялась спутница моя,

К заботам будничных ремесел,

К пергаментам вернулся я.

Так знай же, племя казуистов,

Стоящее по берегам:

Рост этих стеблей был неистов,

Не то, что монотонный гам

И сетованья (не твои ли,

Надменно-лживая толпа?)

«Вы щедрый остров утаили,

Или не пройдена тропа,

Где море, отступая, зыбит

За валом вал, гранит изъев?»

На всех небесных картах выбит

Незабываемый рельеф!

И в каждой новой ипостаси,

Сестра, твой взор запечатлен,

Ты шепчешь имя: «Анастасий!»,

Столетий отвергая тлен,

И, заглушив гробницы голос

(«Пульхерия», — гудит гранит),

Грядущих гимнов гладиолус

Огнем полнеба заслонит.

Веер

госпожи Малларме

Для неведомых наречий

Встрепенулся и затих

С небесами жаждет встречи