Владимир Маяковский - Во весь голос (сборник) Страница 5

Товарищи!

На баррикады! —

баррикады сердец и душ.

Только тот коммунист истый,

кто мосты к отступлению сжег.

Довольно шагать, футуристы,

в будущее прыжок!

Паровоз построить мало —

накрутил колес и утек.

Если песнь не громит вокзала,

то к чему переменный ток?

Громоздите за звуком звук вы

и вперед,

поя и свища.

Есть еще хорошие буквы:

Эр,

Ша,

Ща.

Это мало – построить па́рами,

распушить по штанине канты.

Все совдепы не сдвинут армий,

если марш не дадут музыканты.

На улицу тащи́те рояли,

барабан из окна багром!

Барабан,

рояль раскроя́ ли,

но чтоб грохот был,

чтоб гром.

Это что – корпеть на заводах,

перемазать рожу в копоть

и на роскошь чужую

в отдых

осовелыми глазками хлопать.

Довольно грошовых истин.

Из сердца старое вытри.

Улицы – наши кисти.

Площади – наши палитры.

Книгой времени

тысячелистой

революции дни не воспеты.

На улицы, футуристы,

барабанщики и поэты!

Радоваться рано

Будущее ищем.

Исходили вёрсты торцов.

А сами

расселились кладби́щем,

придавлены плитами дворцов.

Белогвардейца

найдете – и к стенке.

А Рафаэля забыли?

Забыли Растрелли вы?

Время

пулям

по стенке музеев тенькать.

Стодюймовками глоток старье расстреливай!

Сеете смерть во вражьем стане.

Не попадись, капитала наймиты.

А царь Александр

на площади Восстаний

стоит?

Туда динамиты!

Выстроили пушки по опушке,

глухи к белогвардейской ласке.

А почему

не атакован Пушкин?

А прочие

генералы классики?

Старье охраняем искусства именем.

Или

зуб революций ступился о короны?

Скорее!

Дым развейте над Зимним —

фабрики макаронной!

Попалили денек-другой из ружей

и думаем —

старому нос утрем.

Это что!

Пиджак сменить снаружи —

мало, товарищи!

Выворачивайтесь нутром!

Поэт рабочий

Орут поэту:

«Посмотреть бы тебя у токарного станка.

А что стихи?

Пустое это!

Небось работать – кишка тонка».

Может быть,

нам

труд

всяких занятий роднее.

Я тоже фабрика.

А если без труб,

то, может,

мне

без труб труднее.

Знаю,

не любите праздных фраз вы.

Ру́бите дуб – работать дабы.

А мы

не деревообделочники разве?

Голов людских обделываем дубы.

Конечно,

почтенная вещь – рыбачить.

Вытащить сеть.

В сетях осетры б!

Но труд поэтов – почтенный паче —

людей живых ловить, а не рыб.

Огромный труд – гореть над горном,

железа шипящие класть в закал.

Но кто же

в безделье бросит укор нам?

Мозги шлифуем рашпилем языка.

Кто выше – поэт

или техник,

который

ведет людей к вещественной выгоде?

Оба.

Сердца – такие ж моторы.

Душа – такой же хитрый двигатель.

Мы равные.

Товарищи в рабочей массе.

Пролетарии тела и духа.

Лишь вместе

вселенную мы разукрасим

и маршами пустим ухать.

Отгородимся от бурь словесных молом.

К делу!

Работа жива и нова.

А праздных ораторов —

на мельницу!

К мукомолам!

Водой речей вертеть жернова.

Той стороне

Мы

не вопль гениальничанья —

«все дозволено»,

мы

не призыв к ножовой расправе,

мы

просто

не ждем фельдфебельского

«вольно!»,

чтоб спину искусства размять,

расправить.

Гарцуют скелеты всемирного Рима

на спинах наших.

В могилах мало́ им.

Так что ж удивляться,

что непримиримо

мы

мир обложили сплошным «долоем».

Характер различен.

За целость Венеры вы

готовы щадить веков камарилью.

Вселенский пожар размочалил нервы.

Орете:

«Пожарных!

Горит Мурильо!»

А мы —

не Корнеля с каким-то Расином —

отца, —

предложи на старье меняться, —

мы

и его

обольем керосином

и в улицы пустим —

для иллюминаций.

Бабушка с дедушкой.

Папа да мама.

Чинопочитанья проклятого тина.

Лачуги рушим.

Возносим дома мы.

А вы нас —

«ловить арканом картинок?!»

Мы

не подносим —

«Готово!

На блюде!

Хлебайте сладкое с чайной ложицы!»

Клич футуриста:

были б люди —

искусство приложится.

В рядах футуристов пусто.

Футуристов возраст – призыв.

Изрубленные, как капуста,

мы войн,

революций призы.

Но мы

не зовем обывателей гроба.

У пьяной,

в кровавом пунше,

земли —

смотрите! —

взбухает утроба.

Рядами выходят юноши.

Идите!

Под ноги —

топчите ими —

мы

бросим

себя и свои творенья.

Мы смерть зовем рожденья во имя.

Во имя бега,

паренья,

реянья.

Когда ж

прорвемся сквозь заставы,

и праздник будет за болью боя, —

мы

все украшенья

расставить заставим —

любите любое!

Левый марш

Разворачивайтесь в марше!

Словесной не место кляузе.

Тише, ораторы!

Ваше

слово,

товарищ маузер.

Довольно жить законом,

данным Адамом и Евой.

Клячу историю загоним.

Левой!

Левой!

Левой!

Эй, синеблузые!

Рейте!

За океаны!

Или

у броненосцев на рейде

ступлены острые кили?!

Пусть,

оскалясь короной,

вздымает британский лев вой.

Коммуне не быть покоренной.

Левой!

Левой!

Левой!

Там

за горами го́ря

солнечный край непочатый.

За голод,

за мора море

шаг миллионный печатай!

Пусть бандой окружат на́нятой,

стальной изливаются ле́евой, —

России не быть под Антантой.

Левой!

Левой!

Левой!

Глаз ли померкнет орлий?

В старое ль станем пялиться?

Крепи

у мира на горле

пролетариата пальцы!

Грудью вперед бравой!

Флагами небо оклеивай!

Кто там шагает правой?

Левой!

Левой!

Левой!

С товарищеским приветом, Маяковский

Дралось

некогда

греков триста

сразу с войском персидским всем.

Так и мы.

Но нас,

футуристов,

нас всего – быть может – семь.

Тех

нашли у истории в пылях.

Подсчитали

всех, кто сражен.

И поют

про смерть в Фермопилах.

Восхваляют, что лез на рожон.

Если петь

про залезших в щели,

меч подъявших

и павших от, —

как не петь

нас,

у мыслей в ущелье,

не сдаваясь, дерущихся год?

Слава вам!

Для посмертной лести

да не словит вас смерти лов.

Неуязвимые, лезьте

по скользящим скалам слов.

Пусть

хотя б по капле,

по́ две

ваши души в мир вольются

и растят

рабочий подвиг,

именуемый

«Революция».

Поздравители

не хлопают дверью?

Им

от страха

небо в овчину?

И не надо.

Сотую —

верю! —

встретим годовщину.

Мы идем

Кто вы?

Мы

разносчики новой веры,

красоте задающей железный тон.

Чтоб природами хилыми не сквернили скверы,

в небеса шарахаем железобетон.

Победители,

шествуем по свету

сквозь рев стариков злючий.

И всем,

кто против,

советуем

следующий вспомнить случай.

Раз

на радугу

кулаком

замахнулся городовой:

– чего, мол, меня нарядней и чище! —

а радуга

вырвалась

и давай

опять сиять на полицейском кулачище.

Коммунисту ль

распластываться

перед тем, кто старей?

Беречь сохранность насиженных мест?

Это революция

и на Страстном монастыре

начертила:

«Не трудящийся не ест».

Революция

отшвырнула

тех, кто

рушащееся

оплакивал тысячью родов,

ибо знает:

новый грядет архитектор —

это мы,

иллюминаторы завтрашних городов.

Мы идем

нерушимо,

бодро.

Эй, двадцатилетние!

взываем к вам.

Барабаня,

тащите красок вёдра.

Заново обкрасимся.

Сияй, Москва!

И пускай

с газеты

какой-нибудь выродок

сражается с нами

(не на смерть, а на живот).

Всех младенцев перебили по приказу Ирода;

а молодость,

ничего —

живет.

Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче

(Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)

В сто сорок солнц закат пылал,

в июль катилось лето,

была жара,

жара плыла —

на даче было это.

Пригорок Пушкино горбил

Акуловой горою,

а низ горы —

деревней был,

кривился крыш корою.

А за деревнею —

дыра,

и в ту дыру, наверно,

спускалось солнце каждый раз,