Борис Пастернак - Лирика 30-х годов Страница 5

(«Конь»);

или:

Захлебываясь пеной слюдяной,Он слушает кочевничий и вьюжный,Тревожный свист осатаневшей стужи,И азиатский, туркестанский знойОтяжелел в глазах его верблюжих.

(«Верблюд»).

Если Васильев рисует пейзаж, то он наполнен густыми красками и запахами, звуками и светом; мы слышим табунный топот по «стертым» степным дорогам, ощущаем «тяжелое солнце», повисшее над степью, «горячий и суровый» ветер, горький полынный запах, видим, как «Степной саранчой» на юг пролетают дикие кони… («Киргизия»).

Если это портрет любимой женщины, то он предстает в его стихах во всей своей естественной живой плоти:

И еще прошеньем прибалую —Сшей ты, ради бога, продувнуюКофту с рукавом по локоток,Чтобы твое яростное телоС ядрами грудей позолотело,Чтобы наглядеться я не мог.

Я люблю телесный твой избыток,От бровей широких и сердитыхДо ступни, до ноготков люблю,За ночь обескрылевшие плечи,Взор, и рассудительные речи,И походку важную твою.

(«Стихи в честь Натальи»).

В этой увлеченности П. Васильева «натурой» в умении передать ее почти зримо и осязаемо — одно из характернейших и сильнейших свойств его поэзии. Однако было бы совершенно несправедливым, как делала вульгарно-социологическая, ханжеская критика, видеть в этой физиологической полнокровности образов, картин и портретов Павла Васильева признаки грубого натурализма, лишенного духовного начала, нравственно возвышенного содержания. Так, в стихотворении, только что процитированном, поэт не только лепит реалистически сочно очерченный образ любимой женщины, не только передает чувственность натуры, но и создает обобщенный образ русской красавицы, в известной мере идеал женщины, каким он предстаёт, например, в многочисленных народных песнях:

Прогуляться ль выйдешь, дорогая,Все в тебе ценя и прославляя,Смотрит долго умный наш народ.Называет «прелестью» и «павой»И шумит вослед за величавой:«По стране красавица идет».

Так идет, что ветви зеленеют,Так идет, что соловьи чумеют,Так идет, что облака стоят.Так идет, пшеничная от света,Больше всех любовью разогрета,В солнце вся от макушки до пят.

Этот типично Васильевский образ многими своими чертами близок народно-поэтическому. У васильевской, героини и «взор и рассудительные речи», и «величавость», и «походка важная» и другие черты — не внешние, они передают идеал зрелой земной красоты, женщины, способной и в любви, и в труде быть сильной и красивой, — той, которую воспел еще Некрасов: «Пройдет — словно солнце осветит; Посмотрит — рублем подарит!». Именно такой идеал женщины «с красивою силой в движениях» и «спокойною важностью» во взгляде, походке и вместе с тем с решительностью («Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!») воспевает Васильев. И совершенно не случайно он далее, вспомнив Некрасова и «Калинушку», противопоставляет этот идеал «шлюхам из фокстротных табунов».

Так почти везде у Павла Васильева. «Натура», плотность и весомость поэтического образа не заслоняют нравственный идеал, нравственную оценку, но с огромной силой подчеркивают авторскую позицию, пишет ли он о степных просторах, о любимой или о схватке социальных сил. Васильев не любит расплывчатые, неуловимые поэтические образы, отвлеченные пейзажи, обтекаемых героев. «Люди у Васильева всякие, — справедливо замечает Сергей Залыгин, — диковатые, жадные и алчные, жестокие и свирепые, благородные и увлеченные, нет только среди них людей пустячных, безликих, двойных и тройных. Люди, у которых даже внешность полностью соответствует их внутреннему складу»[8]. Это относится и к эпосу, и к лирике поэта.

Лирический пафос стихов П. Васильева определяется не только повышенной, часто обнаженной предметностью образов, но и не менее обостренной социальностью. Мироощущение и миропонимание поэта, при всей их порой противоречивости, неотделимы и обнаруживаются в его произведениях всегда определенно, резко, энергично.

П. Васильев был буквально полонен грандиозностью масштабов и интенсивностью энергии, с какими страна переделывала свой облик. Ему по душе была наступательная сила нови. Особенно увлеченно писал Васильев о преобразовании природы, строительстве городов, о мужественных и сильных людях («Турксиб», «Путь в страну», «Павлодар», «Повествование о реке Кульдже», «К портрету Р.» и др.). Прошлое и настоящее в лирике П. Васильева всегда в борении — пишет ли он об открытых схватках социальных сил или о внутренних переживаниях героя. Это придает особую напряженность его пейзажной и любовной лирике («Анастасия», «Сердце», «Расставанье» и др.).

Рядом с П. Васильевым лирический голос Н. Рыленкова или Д. Кедрина кажется слишком тихим и скромным. Их пейзажная и бытовая лирика чаще всего лишена резких социальных примет. Однако характер раздумий над обновляющейся жизнью, исторических аналогий, устремленность в будущее делает их поэзию очень современной и актуальной. Великолепен графический рисунок их стиха.

Большое место в лирике 30-х годов заняла тема революционного прошлого. Она была естественной не только потому, что многие поэты были участниками революции и гражданской войны, но и потому, что для людей 30-х годов она остро осознавалась как тема, соединяющая вчерашний день с современностью и будущим страны. Пожалуй, наиболее последовательно и успешно решал эту проблему А. Сурков. Через все стихотворения и песни поэта этих лет проходит образ его современника — героя Октября и гражданской войны. Поэт стремится прежде всего осмыслить исторический путь поколения, к которому принадлежал он сам, т. е. того поколения, которое в боях отстаивало завоевания Октября. Поэтому даже тогда, когда в его поэзию начинает все настойчивее входить новая, современная тематика (сб. «Родина мужественных»), Сурков остается верен главному своему герою, который продолжает хранить в сердце «отзвуки бури». Многие стихотворения связаны с воспоминаниями о гражданской войне, а многие герои оказываются вчерашними участниками революционных боев («Над картой родины», «Утро на заставе» и др.). Образ современника-патриота, труженика как бы сливается с образом солдата «при большой революции». Своеобразие своего главного героя тех лет хорошо передал поэт в стихах:

Идет по стихам мой армейский геройЗнакомой тебе молодою походкой.Идет он,И поступь его легка.Идет он в шинели своей дырявой,Но резкие грани его штыкаОвеяны нашей бессмертной славой.

Поэт постоянно говорит от имени своего поколения:

Мы в вихре свинца и сталиМужали и подрастали.

Это обобщенное лирическое «мы» очень характерное для поэзии Суркова. Образ современника-солдата, патриота остается главным и в лирических любовных стихах и песнях Суркова.

Все это определило публицистичность стиля поэзии Суркова. Поэт нередко обращается к политическому языку газеты. В стихах часто слышны открытые призывы, обращения, риторические вопросы. Однако Сурков в большинстве случаев избегает декларативности и абстрактности благодаря тому, что через все произведения проходит единый, скрепляющий и лирику и публицистику его стихов глубоко лично пережитый поэтом образ первого пролетарского поколения борцов. Большое и непосредственное влияние на поэта оказал Маяковский.

Вместе с тем, как автор большого количества лирических и военно-походных песен, Сурков широко обращается к традициям фольклора, и не только к лирической народной песне, как это, главным образом, свойственно Исаковскому, но и к революционной песне-гимну, что также наложило отпечаток на язык и стиль его песен. Для поэзии Суркова 30-х годов характерно слияние двух линий — лирико-публицистической и народно-поэтической, песенной. Эта же особенность относится и к своеобразию созданных им образов: ярко выраженные качества передовых, политически сознательных людей революционной эпохи, сочетаются у героев Суркова с чертами героев песенной народной лирики.

Иной жизненный опыт при общности мироощущения несла поэзия таких талантливых молодых поэтов, вышедших из рабочей среды, как Я. Смеляков («Работа и любовь», 1932), Б. Ручьев («Вторая родина», 1933), Н. Дементьев («Мать, 1931) и др. Иные присущи их лирике и поэтические краски. Поэты-комсомольцы второго призыва, они развивали гражданские мотивы поэзии своих предшественников. Но, обогащенные опытом Маяковского и Есенина, эти поэты пошли несравненно дальше А. Жарова, А. Безыменского и других комсомольских поэтов 20-х годов. Их лирике чужды декларативность, лозунговость, безобразная публицистичность.