Дмитрий Воденников - Обещание Страница 5

4. * * *

Вот так все время ощущаешь жизнь,

она в тебе и под ногтями,

она гремит в тебе костями,

а ты лежишь в ее кармане,

как тварь последняя дрожишь.

А я глаза закрыли головой мотаю,но все равно зеленый весь от страха.Я, между прочим, умереть могу.Так вот зачемменя ты, боже, лупишь:ему приспичило, ему приятней,когда я сам, как голая скворечня,как будто муравейник раскурочен,иль как жевачка липну к утюгу.Естественно, что так оно и нужно.По-видимому, это даже лестно.Но я чего-то не пойму:в поту,в пальто,в постели,на ветру(мне в самом деле это интересно) —окрепший, взрослый, маленький, умерший —хотя бы раз я нравился – Ему?

5. * * *

Как писал граф Яков Вилимович Брюс, знаменитый колдун и чернокнижник:

«Отрок, родившийся в этот срок, – гневлив, суетен, боязлив, по-женски непостоянен. Способен тайно лгать и отличается позорной неправедностью. Сердце исполнено яда, но лишен коварства. Чужую жизнь не бережет, на свою скуп. Кроме того, многих соблазнит и при этом Бога не убоится».

Все это про меня. Но меня это не умиляет.Чего уж там напихали в наш внутренний мешокпри рожденье —не наше дело.Ни развязать его, ни вытряхнуть – мы не можем.И все-таки человек должен совершать нечеловеческиеусилия.(Но подробнее – об этом – я расскажу вамв своих будущих стихотворениях.А пока – )

6.

Любые отношения – это своего рода реабилитация.

Это, в некоторой степени, уговор двух людей (ну от силы трех), что они будут поддерживать друг друга, не дадут пропасть на грани гудящей пустоты или распада.

Впрочем, Оля тоже хороша. Я ей диктую по телефону: «Окрепший, взрослый, маленький, умерший», – а она говорит: Ну что – опять про бедного срулика?

О господи,чего еще не знаюо смерти я(да ничего не знаю),но если хоть чего-то стою я(а хоть чего-нибудь я все-тки стою)[Гандлевский, Кочнев, Руднев, Морев, я] —пожалуйста, любимая, родная,единственная, смертная, живая,из всех, из нас,любая смерть, любая,но только не твоя.

7.

И последнее. Мне – снится сон.

Я – Лев Толстой и еду в метро. Все сидят.

Бесы крутят меня, а Оли рядом нет.

Чувствуя, что силы покидают меня, хватаясь за поручень, я кричу: «Ну как же вам не стыдно. Вы же видите: я – один.

Я не могу стоять.

Я – люблю ее».

Все подымаются.

ЭССЕ И ВЫБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Я потому себе так много позволяю,

что по-другому не могу.

1

Я помню: в детстве у меня была игра.

Так – гуляя по даче или по пути на озеро – я представлял себе, что некто, кто больше и лучше меня, хочет узнать мое имя, но почему-то боится.

Тогда (вот она, детская логика) – следуя прямо за мной, он начинает перебирать имена: «Миша, Коля, Петя» (я все как будто не слышу) – и наконец: «Дима». Я оборачиваюсь.

Какие странные порывы внезапных чувств бывают у некоторых субъектов!

2

Мне тоже мыли голову в грозу

(не помню – почему,

но точно: мыли),

а мы с сестрой стояли на полу

и вот – глазьми,

бесцветными, цветными,

как два врага, смотрели на себя.

Мы никогда все это не любили.

Но почему все это – помню я?

Другая гроза. Папа, Юля, я. Папа за руку провожает нас в туалет.

По каким-то интеллектуальным причинам (а ему всего-то 30 лет) он говорит чудовищную вещь:

«Это – чтобы сразу всех. Иначе – кому вы нужны».

Юля руку выдергивает. Я же чувствую какой-то неизъяснимый восторг.

Потом уже, прочитав «Драму на охоте», я понял, что это – пошлость.

Но почему же тогда я чувствовал этот неизъяснимый восторг?

3

Когда мои стихи осыпятся во прах(а это будет непременно,и я хочу, чтоб вы об этом знали),тогда,на гениальных их костях(вам это тоже неприятно?)я встану сам,своими же ногами,но встану я —на собственных ногах.Ну, пусть не самых лучших,да, не первый(хотя и это, в сущности, неверно) —но это мой стишок,мой грех,мой стыд, мой прах.

4

Я еще в институте заметил – обычная вещь для Достоевского: роман не начинается, пока не разразился скандал. Герои съезжаются, стягиваются в одну точку, но ничего не происходит.

Но вот появляется еще один. Искра вспыхивает. Скандал разгорается.

Это похоже на мои стихи. Обязательно надо сказать какую-нибудь гадость, чтобы они заработали.

(Мужчине из второго ряда

это кажется не-обязательным?

А вы попробуйте – )

Это тоже похоже на мои стихи.

5. Необходимое пояснение

Так вот поэзия – не гейзер,

не газировка и не нож,

но если ты ее откроешь

(а фигли ты ее откроешь),

то ты сперва ее уронишь,

потом и сам туда утонешь,

потом, как в мерсе, поплывешь.

Поэт (а не человек, хотя и человек тоже) всю свою жизнь работает на Избранное.

В этом смысле сборники уже умерших поэтов производят весьма приятное впечатление. Может, потому, что там нет случайных стихов, а значит, есть настоящий, выровненный сюжет. А может, по какой-то другой причине.

Но в любом случае – заметил я недавно – жизнеутверждающие стихи в посмертных публикациях выглядят вообще крайне неубедительно.

6

А я еще империю любил

(она б любить меня не стала),

но вот когда она пропала –

не по моей вине пропала –

я никого не полюбил.

Я ничего еще не отдавал:ни голову, ни родину, ни руку —ну, может быть, какой-то смерти мелкой[а может быть, какой-то смерти крупной],я выпустил из рук горящей белкой[я выронил ее купюрой круглой], —но я по-крупному – не отдавал.Так пахнет ливнем летняя земля,я не пойму, чего боялся я:ну я умру, ну вы умрете,ну отвернетесь от меня —какая разница.Ведь как подумаешь, как непрерывна жизнь:не перервать ее, не отложить —а все равно ж – придется дальше жить.Но если это так (а это точно так),из этого всего:из этой жизни мелкой[а может быть, из этой жизни крупной],из языка, запачканного ложью,ну и, конечно, из меня, меня —я постараюсь сделать все, что можно,но большего не требуй от меня.

7. Еще одно необходимое пояснение

Как известно, Мандельштам писал о «далеком» читателе. Не знаю, какой уж там читатель, – не видел. Но когда я пишу, то у меня есть две цели, два адреса. О первом я и говорить здесь не собираюсь (это бессовестно), а второй это – вы. Это не значит, что всех вас я тоже вижу. Но это значит, что всех вас я имею в виду.

Впрочем, и здесь есть одна червоточина.

Когда мне хлопают (а я люблю, когда мне хлопают), мне всегда хочется раскинуть руки. Вот так. Только я ни разу этого не делал, потому что боялся.

Но – когда-нибудь – я обещаю вам, – закончив свое последнее стихотворение, я все-таки скажу себе: АП! – и раскину руки.

8

И последнее.

Я веду за руку свою трехлетнюю племянницу, Полину. На ней красивое платье, и она боится машин.

Я ей говорю: «Ничего не бойся – я же с тобой». Она верит.

Тогда, впадая в педагогический раж, я добавляю:

«А чтобы быть совсем хорошей девочкой, – какать, Поленька, ты все-таки должна на горшок».

Она (яростно и непримиримо): Ни-ког-да.

А чтобы бытьеще любимей вами(а это, кстати,мне всегда хотелось,но, видно, не сумел я лучше стать) —так воттеперь вниманье, это важно:я никогдабыть не хотел отважным,но я хотел —смешить и ужасать,смешить и ужасать,вплоть до могилы.во мне такаяНо, видно, есть сила.меня сильнееИ мне ее придется – испытать.

АП!

КАК НАДО ЖИТЬ – ЧТОБ БЫТЬ ЛЮБИМЫМ

Писатель так часто говорит о себе, что можно подумать, что он очень себе интересен. Но ему интересно другое.

Во-первых, ему интересен тот человеческий тип, куда его затолкали насильно, наделав ссадин и рытвин.

Во-вторых, он хочет этому человеческому типу помочь, потому что прекрасно помнит о том, как раньше чужие книги помогали ему, а также о том, что никто не имеет морального права считать свою жизнь исключеньем.