Вольтер - Орлеанская девственница Страница 5

Конец песни второй

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Еще не все – быть смелым и спокойным,Встречая смерть в пороховом дыму,И хладнокровно в грохоте нестройномКомандовать отряду своему;Везде героев мы нашли бы тьму,И каждый был бы воином достойным.Кто скажет мне, что Франции сыныИскусней и бестрепетней убийцы,Чем дети гордой английской страны?Иль что германцев выше иберийцы?Все били, все бывали сражены.Конде великий был разбит Тюренном,Виллар бежал с позором несомненным,И, Станислава доблестный оплот,Солдат венчанный, шведский Дон-Кихот,Средь смельчаков смельчак необычайный,Не уступил ли северный корольСопернику, презренному дотоль,Победный лавр во глубине Украйны?

По-моему, полезнее вождямУменье очаровывать невежду:Облечь себя в священную одеждуИ ею ослеплять глаза врагам.Так римляне – мир падал к их ногам —Одолевали при посредстве чуда.В руках у них была пророчеств груда.Юпитер, Марс, Поллукс, весь сонм боговВодили их орла громить врагов.Вакх, в Азию низринувшийся тучей,Надменный Александр, Геракл могучий,Чтоб над врагами властвовать верней,За Зевсовых сходили сыновей:И перед ними чередой смиреннойКлонились в прах властители вселенной,На них взирая робко издали.

Дениса те примеры увлекли,И он хотел, чтобы его ИоаннеТе ж почести воздали англичане,Чтобы Бедфорд и влюбчивый Тальбот,Шандос и весь его безбожный родПоверили, что грозная девица —Карающая божия десница.Чтоб этот смелый план его прошел,Бенедиктинца он себе нашел,Но не из тех, чьи книжные громадыВсей Франции обогащают склады,А мелкого, кому и книг не надо,Когда латинский требник он прочел.И брат Лурди, слуга смиренный богу,Снаряжен был в далекую дорогу.На вечно мрачной стороне луныЕсть рай, где дураки расселены.Там, на откосах пропасти огромной,Где только Хаос, только Ночь и АдС начала мироздания царятИ силою своей кичатся темной,Находится пещерная страна,Откуда благость солнца не видна,А виден, вместо солнца, свет ужасный,Холодный, лживый, трепетный, неясный,Болотные огни со всех сторон,И чертовщиной воздух населен.Царица Глупость властвует страною:Ребенок старый с бородой седою,Кося и, как Данте, разинув рот,Гремушкой вместо скипетра трясет.Невежество – отец ее законный,А чада, что стоят под сенью тронной, —Упрямство, Гордость, Леность и затемНаивность, доверяющая всем.Ей каждый служит, каждый ей дивится,И мнит она, что истинно царица,Хотя на деле Глупость – только тень,Пустышка, погрузившаяся в лень:Ведь Плутня состоит ее министром,Все делается этим другом быстрым,А Глупость слушается целый день.Он ко двору ее приблизил скопыТех, что умеют делать гороскопы,Чистосердечно лгущих каждый час,И простаков, и жуликов зараз.

Алхимиков там повстречаешь тоже,Что ищут золота, а без штанов,И розенкрейцеров, и всех глупцов,Для богословья лезущих из кожи.

Посланником в сию страну чудесЛурди был выбран из своих собратий.Когда закрыла ночь чело небесЗавесою таинственных заклятий,В рай дураков на легких крыльях снаЕго душа была вознесена.Он удивляться не любил некстатиИ, будучи уже при том дворе,Все думал, что еще в монастыре.

Сперва он погрузился в созерцаньеКартин, украсивших святое зданье.Какодемон[36], воздвигший этот храм,Царапал для забавы по стенамНаброски, представляющие верноВсе наши сумасбродства, планов тьму,Задуманных и выполненных скверно,Хоть «Вестник»[37] хвалит их не по уму.В необычайнейшем из всех музеев,Среди толпы плутов и ротозеевШотландец Лоу прежде всех поспел;Король французов новый, он наделИз золотой бумаги диадемуИ написал на ней свою систему;И не найдете вы руки щедрейВ раздаче людям мыльных пузырей:Монах, судья и пьяница отпетыйИз алчности несут ему монеты.

Какое зрелище! Одна из пар —С достаточным Молиной Эскобар[38];Хитрец Дусен[39], приспешник иезуита,Стоит с чудесной буллою раскрытой,Ее творец склоняется над ним.Над буллой той смеялся даже Рим,Но все ж она источник ядовитыйВсех наших распрей, наших крикуновИ, что еще ужаснее, томов,Отравой полных ересп негодной,Отравой и снотворной и бесплодной.

Беллерофонты[40] новые легки,Глаза закрывши, на химерах рыщут,Своих противников повсюду ищут,И, вместо бранных труб, у них свистки;Неистово, кого, не видя сами,Они разят с размаху пузырями.О, сколько, господи, томов больших,Постановлений, объяснений их,Которые ждут новых объяснений!

О летописец эллинских сражений[41],Воспевший также в мудрости своейСражения лягушек и мышей,Из гроба встань, иди прославить войны,Рожденные той буллой беспокойной!Вот янсенист, судьбы покорный сын.Потерянный для вечной благодати;На знамени – блаженный Августин;Он «за немногих» вышел против ратиИ сотня согнутых спешит враговНа спинах сотни маленьких попов.

Но полно, полно! Распри, прекратитесь!Дорогу, простофили! Расступитесь!В Медардовом приходе видит взорМогилы бедный и простой забор,Но дух святой свои являет силыВсей Франции из мрака той могилы;За исцеленьем к ней спешит слепойИ ощупью идет к себе домой;Приводят к ней несчастного хромого,Он прыгает и вдруг хромает снова;Глухой стоит, не слыша ничего;А простаки кричат про торжество,Про чудо явленное, и ликуют,И доброго Париса гроб целуют,А брат Лурди глядит во все глазаНа их толпу и славит небеса,Хохочет глупо, руки поднимая,Дивится, ничего не понимая.

А вот и тот святейший трибунал,Где властвуют монах и кардинал,Дружина инквизиторов ученых,Ханжами-сыщиками окруженных.Сидят святые эти доктораВ одеждах из совиного пера;Ослиные на голове их уши,И, чтобы взвешивать, как должно, души,Добро и зло, весы у них в руках,И чашки глубоки на тех весах.В одной – богатства, собранные ими,Кровь кающихся чанами большими,А буллы, грамоты и ектеньиПолзут через края второй бадьи.Ученейшая эта ассамблеяНа бедного взирает Галилея,Который молит, на колени став:Он осужден за то лишь, что был прав.

Что за огонь над городом пылает?То на костре священник умирает.Двенадцать шельм справляют торжество:Юрбен Грандье[42] горит за колдовство.

И ты, прекрасная Элеонора[43],Парламент надругался над тобой,Продажная, безграмотная свораТебя в огонь швырнула золотой,Решив, что ты в союзе с Сатаной.Ах, Глупость, Франции сестра родная!Должны лишь в ад и папу верить мыИ повторять, не думая, псалмы!А ты, указ, плод отческой заботы,За Аристотеля и против рвоты!И вы, Жирар, мой милый иезуит,Пускай и вас перо мое почтит.Я вижу вас, девичий исповедник,Святоша нежный, страстный проповедник!Что скажете про набожную страстьКрасавицы, попавшей в вашу власть?Я уважаю ваше приключенье;Глубоко человечен ваш рассказ;В природе нет такого преступленья,И столькие грешили больше вас!Но, друг мой, удивлен я без предела,Что Сатана вмешался в ваше дело.Никто из тех, кем вы очернены,Монах и поп, писец и обвинитель,Судья, свидетель, враг и покровитель,Ручаюсь головой, не колдуны.

Лурди взирает, как парламент разомПосланья двадцати прелатов жжетИ уничтожить весь Лойолин родПовелевает именным указом;А после – сам парламент виноват:Кенель в унынье, а Лойола рад.Париж скорбит о строгости столь редкойИ утешает душу опереткой.

О Глупость, о беременная мать,Во все века умела ты рождатьГораздо больше смертных, чем Кибела[44]Бессмертных некогда родить умела;И смотришь ты довольно, как их ратьВ моей отчизне густо закишела;Туп переводчик, толкователь туп,Глуп автор, но читатель столь же глуп.К тебе взываю, Глупость, к силе вечной:Открой мне высших замыслов тайник,Скажи, кто всех безмозглей в бесконечнойТолпе отцов тупых и плоских книг,Кто чаще всех ревет с ослами вкупеИ жаждет истолочь водицу в ступе?Ага, я знаю, этим знаменитОтец Бертье[45], почтенный иезуит.

Пока Денис, о Франции радея,Подготовлял с той стороны луныВо вред врагам невинные затеи,Иные сцены были здесь видны,В подлунной, где народ еще глупее.Король уже несется в Орлеан,Его знамена треплет ураган,И, рядом с королем скача, ИоаннаТвердит ему о Реймсе неустанно.Вы видите ль оруженосцев ряд,Цвет рыцарства, чарующего взгляд?Поднявши копья, войско рвется к боюВослед за амазонкою святою.Так точно пол мужской, любя добро,Другому полу служит в Фонтевро[46],Где в женских ручках даже скипетр самыйИ где мужчин благословляют дамы.

Прекрасная Агнеса в этот мигК ушедшему протягивала руки,Не в силах победить избытка муки,И смертный холод в сердце ей проник;Но друг Бонно, всегда во всем искусный,Вернул ее к действительности грустной.Она открыла светлые глаза,И за слезою потекла слеза.Потом, склонясь к Бонно, она шепнула:«Я понимаю все: я предана.Но, ах, на что судьба его толкнула?Такая ль клятва мне была дана,Когда меня он обольщал речами?И неужели я должна ночамиБез милого ложиться на кроватьВ тот самый миг, когда Иоанна эта,Не бриттов, а меня лишая света,Старается меня оклеветать?Как ненавижу тварей я подобных,Солдат под юбкой, дев мужеподобных,Которые, приняв мужскую стать,Утратив то, чем женщины пленяют,И притязая тут и там блистать,Ни тот, ни этот пол не украшают!»Сказав, она краснеет и дрожитОт ярости, и сердце в ней болит.Ревнивым пламенем сверкают взоры;Но тут Амур, на все затеи скорый,Внезапно ей внушает хитрый план.С Бонно она стремится в Орлеан,И с ней Алиса, в качестве служанки.Они достигли к вечеру стоянки,Где, скачкой утомленная чуть-чуть,Иоанна захотела отдохнуть.Агнеса ждет, чтоб ночь смежила веждыВсем в доме, и меж тем разузнает,Где спит Иоанна, где ее одежды,Потом во тьме тихонечно идет,Берет штаны Шандоса, надеваетИх на себя, тесьмою закрепляетИ панцирь амазонки похищает.Сталь твердая, для боя создана,Терзает женственные рамена,И без Бонно упала бы она.

Тогда Агнеса шепотом взывает:«Амур, моих желаний господин,Дай мощь твою моей руке дрожащей,Дай не упасть мне под броней блестящей,Чтоб этим тронулся мой властелин.Он хочет деву, годную для боя, —Молю, Агнесу преврати в героя!Я буду с ним; пусть он позволит мнеБок о бок с ним сражаться на войне;И в час, когда помчатся стрелы тучей,Ему грозя кончиной неминучей,Пусть поразят они мои красы,Пусть смерть моя продлит его часы;Пусть он живет счастливым, пусть умру я,В последний миг любимого целуя!»Пока она твердила про свое,Бонно к седлу ей прикрепил копье…А Карл был лишь в трех милях от нее!

Агнеса захотела той же ночьюВозлюбленного увидать воочью.Стопой неверною, кляня броню,С трудом бедняжка тащится к коню,В седло садится с помраченным взглядомИ с расцарапанным штанами задом.Толстяк Бонно на боевом конеПохрапывает тут же в стороне.Амур, боясь всего для девы милой,Посматривает на отъезд уныло.Едва Агнеса путь свой начала,Она услышала из-за угла,Как мчатся кони, как бряцают латы.Шум ближе, ближе; перед ней солдаты,Все в красном; в довершение невзгодТо был как раз Шандосов конный взвод.«Кто тут?» – раздалось у опушки леса.В ответ на крик наивная АгнесаОткликнулась, решив, что там король:«Любовь и Франция – вот мой пароль!»При этих двух словах, – а божья силаУзлом крепчайшим их соединила, —Схватили и Агнесу и Бонно,И было их отправить решеноК тому Шандосу, что, ужасен с виду,Отмстить поклялся за свою обидуИ наказать врагов родной страны,Укравших меч героя и штаны.

В тот миг, когда уже освободилаРука дремоты сонные глаза,И зазвучали пташек голоса,И в человеке вновь проснулась сила,Когда желанья, вестники любви,Кипят бурливо в молодой крови, —В тот миг Шандос увидел пред собоюАгнесу, что затмила красотоюРассветный луч, горящий в каплях рос.Скажи мне, что ты чувствовал, Шандос,Увидев королеву нимф приветныхПеред тобой в твоих штанах заветных?

Шандос, любовным пламенем объят,К ней устремляет похотливый взгляд.Дрожит Агнеса, слушая, как воинВорчит: «Теперь я за штаны спокоен!»Сперва ее он заставляет сесть.«Снимите, – говорит он в нетерпенье, —Тяжелое, чужое снаряженье».И в то же время, предвкушая месть,Ее раскутывает, раздевает.Агнеса, защищаясь, умоляет,С мечтой о Карле, но в чужих руках.Прелестный стыд пылает на щеках.Толстяк Бонно, как утверждает говор,Шандосу послужить пошел как повар;Никто, как он, не мог украсить стол:Он белые колбасы изобрелИ Францию прославил перед миромЖиго[47] на углях и угревым сыром.

«Сеньор Шандос, что делаете вы? —Агнеса стонет жалобно. – Увы!»«Клянусь, – в ответ он (все клянутся бритты),Меня обидел вор, в ночи сокрытый.Штаны – мои; и я, ей-богу, радСвое добро потребовать назад».Так молвить и сорвать с нее одежды —Был миг один; Агнеса, без надежды,Припав в слезах к могучему плечу,Стонала только: «Нет, я не хочу».

Но тут раздался шум невероятный,Повсюду слышен крик: «Тревога, в бой!»Труба, предвестник ночи гробовой,Трубит атаку, звук бойцам приятный.Встав поутру, Иоанна не нашлаНи панциря, ни ратного седла,Ни шлема с воткнутым пером орлиным,Ни гульфика, потребного мужчинам;Не думая, она хватает вдругВооруженье одного из слуг,Верхом садится на осла, взывая:«Я за тебя отмщу, страна родная!»Сто рыцарей за нею вслед спешатВ сопровожденье шестисот солдат.

А брат Лурди, заслышав шум тревоги,Оставил вечной Глупости чертогиИ опустился между англичан,Согнув под ношей свой дородный стан:Он на себя различный вздор навьючил,Труды монахов и безмозглых чучел.Так нагружен, он прибыл и тотчасШирокий плащ старательно потрясНад бриттами, и лагерь их погрязВ святом невежестве, в дремоте жирной,Давно привычных Франции обширной.Так ночью сумрачное божествоС чернеющего трона своегоБросает вниз на нас мечты и макиИ усыпляет нас в неверном мраке.

Конец песни третьей