Харри Мартинсон - Аниара Страница 5

30

И вот лихие времена настали.Но я не бросил ту, что умерла,пронзенная лучом из дальней дали —свирепым, сумрачным посланцем зла.

Во всеоружье тензорных уменийбогине грудь я вскрыл, ища исток —чудесный центр искусств и утешений,но починить богиню я не смог.

У фоноглоба голос был заглушен,и сенсостат поломки не избег,и беотийский дух[11] вконец разрушен —убито все — и бог, и человек.А тут еще дурацкие издевки

ломившейся ко мне толпы людской.Я оказался как бы в мышеловке,и без того израненный тоской.

Шефорк[12], жестокий деспот Аниары,обрушил на меня насмешек град.Суля для виду и суды, и кары,на самом деле был он злобно рад.

Значенью своему на космоходемистический он придал колорит,чтоб накрепко уверились в народе:дорога наша — это путь в Аид.

Шефорку помогал в его стремленьевсеобщий страх пред ясностью пустот.К ничтожеству, затем — к уничтоженьюШефорк ведет отныне свой народ. 

31

И вот над нами грянул гнев Шефорка.Тогда в психушку мы укрылись, чтобытихонько отсидеться в нижнем трюме,пока не опустеет чаша злобы.

Внизу со мной сидели корифеи —специалисты в тензорном ученье,а те, кто пачкал чистые идеи, —те принимали знаки восхищенья.

Они твердили длинно и сумбурно:в крушенье Мимы вы одни виновны,вы собственное «я» ввели в программу —и утешенья потекли неровно,вы замутили мыслями своимии ток пространств, и излученья Мимы.

Мы поклялись в невинности своей,мы попытались объяснить словами,без формул, непонятных для людей,какая ясность брезжит перед нами.

Но не давался нам язык словесный,слова от слов стремились ускользнуть,средь ясности они играли в жмурки,а ясность есть космическая суть.

Пытались мы, как дикарям эона[13],в рисунках разъяснить им тезис свой.(День духа многослоен. Время оно —эон — нижайший, предрассветный слой.)

Деревья рисовали и растенья,вычерчивали мы речную сеть,надеясь простотой изображеньянечеткость языка преодолеть.

Мы среди слов беспомощно блуждали,от мира формул слишком удалясь,самих себя уже не понималии не смогли с людьми наладить связь.

В конце концов третейский суд, которыйспасал нас от вселенского суда,дифференцировался ad absurdum[14],и мост меж нами рухнул навсегда. 

32

На логостилистический анализвсех циклов Мимы не жалел я сил,и тайны предо мною открывались,и к таинству стекла я подступил.Спустя три года после смерти Мимыоткрыл я транстомический закон,диктующий, что спад нерасторжимос подъемом предстоящим сопряжен.

Я чуть не спятил при таком открытье.Я как-то сверхъестественно был рад.И оком стал мой дух и стал пространствомв безмерности космических палат.

Нас выпустили из глухой темницы —сидела там и женщина-пилот —и допустили вновь в обитель Мимы.Вся Аниара радуется, ждет.Все шепчут, что сокровище найдется,что Мима в нашу ночь еще вернется. 

33

Загадка за разгадкой вслед ступала.Я радовался в неурочный час.Ключ оказался в глубине кристалла —космически-прозрачных плотных масс.Где Мима, где поддержка и охрана?Мой дух ослаб, мой дух почти иссяк,мой мозг сочится кровью, словно рана.Лишь я к останкам Мимы сделал шаг —померк зеркальный мир, открытый мною.

Пожарище, подумал я с тоскою,и эта грудь — угаснувший очаг. 

34

Я безымянен. Я — служитель Мимыи называюсь просто «мимароб».Я приносил присягу «Голдондэв».Когда я испытания прошел,из перфокарт мое изъяли имя.

Красавице-пилоту Изагелиопределил придуманное имяее особый аниарский статус.

А как ее зовут на самом деле,она шепнула мне. Но это — тайна.

От этой тайны у нее глазасияют неприступно и прекрасно:таинственность бывает светоносна,когда важнее тайна, чем краса.

Она кривую чертит; в полутьмепять ноготков посвечивают мягко. — Вот здесь следи за ходом мысли, — говорит, -где от моей печали тень лежит.

И встала Изагель из-за стола.Как мысль ее блистательно светла!Молчим. Слиянье наших душ теснейдень ото дня. Я поклоняюсь ей. 

35

Суровый космос возвращает наск забытым ритуалам и обрядам,явлениям доголдонских времен.И вот четыре аниарских веры:культ лона, и зазывные йургини,и общество хихикающих терок,и та, с колоколами и распятьем, —явились в космос, требуют местечкау вечности, в чудовищных пустынях.

А я, служитель Мимы, мимароб,ответственный за крах людских иллюзий,всех разместить обязан в склепе Мимы,всех согласить: кумиров и богов,обрядовые танцы, пантомимы,и выкрики, и звон колоколов. 

36

Здесь женщины хотят прельщать без меры.Для большинства задача нетрудна.Вот это Йаль — йургиня дормифида,полна любовной силы и юна.А Либидель пришла из кущ Венеры,где плодородна вечная весна.Тщебеба — в завлекательной тунике,пьяна от йурга, точно от вина.Вот дормиюна Гено и новики,которых Гено пестовать должна.

Мне в голову однажды мысль пришла:использовать возможности зеркал.Пускай глядят друг в друга зеркала,чтоб наш мирок, расширясь хоть для глаз,иллюзию простора создавал,как будто вырос в восемь тысяч раз.Мы в двадцать зал вместили тьму зеркал,изъятых из восьмидесяти зал.И вот — триумф зеркальной дребедени:четыре года морок навожуна тех, кто коченел без утешений.

Дурманю я народ на новый лад:зеркальный дом дурманами богат.Зеркальные услады помогли,все мысли о невзгодах отошли.Теперь я мог урвать часок для йургас той самой Дейзи, что из Дорисбурга,с Тщебебой я и с Йалью тоже могпоотражаться в зеркалах часок.

Я рад: течет, течет река людскаяк йургиням и либидницам во храм,сима себя зеркально умножаяи в ритмах йурга бодрость обретая.Себе мы представляемся сейчаснебесным воинством, летящим в танце,от множества зеркал увосьмерясь.Увосьмерилась Гено, как и Йаль,и зал, лишенный стен, простерся вдаль.

Там Либидель, искусная в любви,умело будит зуд в мужской крови,Тщебеба там йургически кружит,в зеркальное Ничто вот-вот влетит,где фигуряет легион Тщебеб,фигурой потрясая весь вертеп.

Как много зраку зрелищ в зеркалах:и призрак йург на призрачных ногах,и залы йурга, где нашлась теперьв долины Дорис призрачная дверь. 

37

Бок о бок вера с похотью идет,катит повозка в зал. Ее влечеттолпа лонопоклонников исправных.Вот хладный тирс подъяла Изагель,фонарь на нем зажгла. — Вот Либидельи причет из восьми либидниц славныхтворят молитву богу своему.Потом толпа, согревшись жаром жриц,погрузится в довольную дрему,и Изагель, упавший тирс подъяв,святые мощи Мимы фонаремтри раза тронет, как велит устав.Тростник ли шелестит? Нет, это Йаль,освободясь на время от страстей,припала к Миме, что-то шепчет ей,тревожа сей священный катафалк.Спокоен, светел юной жрицы взор:«О День из дней» — запел над гробом хориз Изагели, Либидели, Хебыи подхватившей этот гимн Тщебебы.

38