Ярослав Смеляков - Работа и любовь Страница 5

ЯГНЕНОК

От пастбищ, высушенных жаром,в отроги, к влаге и траве,теснясь нестройно, шла отарас козлом библейским во главе.

В пыли дорожной, бел и тонок,до умиленья мил и мал,хромой старательный ягненокедва за нею поспевал.

Нетрудно было догадаться:боялся он сильней всегоздесь, на обочине, остатьсябез окруженья своего.

Он вовсе не был одиночкой,а представлял в своем лицекак бы поставленную точкуу пыльной повести в конце.

МАГНИТКА

От сердца нашего избытка,от доброй воли, так сказать,мы в годы юности Магниткойтебя привыкли называть.

И в этом — если разобраться,припомнить и прикинуть вновь —нет никакого панибратства,а просто давняя любовь.

Гремят, не затихая, марши,басов рокочущая медь.

За этот срок ты стала старшеи мы успели постареть.

О днях ушедших не жалея,без общих фраз и пышных словстрана справляет юбилеилюдей, заводов, городов.

Я просто счастлив тем, что помню,как праздник славы и любви,и очертанья первой домны,и плавки первые твои.

Я счастлив помнить в самом деле,что сам в твоих краях бывали у железной колыбелив далекой юности стоял.

Вновь гордость старая проснулась,припомнилось издалека,что в пору ту меня коснуласьтвоя чугунная рука.

И было то прикосновеньепод красным лозунгом труда,как словно бы благословеньесамой индустрии тогда.

Я просто счастлив тем, однако,что помню зимний твой вокзал,что ночевал в твоих бараках,в твоих газетах выступал.

И, видно, я хоть что–то стою,когда в начале всех дорогхотя бы строчкою одноютебе по–дружески помог.

В АЛМА-АТИНСКОМ САДУ

Вот в этот сад зеленовязый,что мягким солнцем освещен,когда–то, верится не сразу,был вход казахам воспрещен.

Я с тихой болью представляю,как вдоль ограды городскойони, свои глаза сужая,шли молчаливо стороной.

На черной жести объявленьеторчало возле входа в сад.Но в этом давнем униженьея и чуть–чуть не виноват…

Сквозь золотящуюся дымку,как братья — равные во всем, —с казахским юношей в обнимкупо саду этому идем.

Мы дружим вовсе не для виду,взаимной нежности полны;нет у него ко мне обиды,а у меня пред ним — вины.

Без лести и без снисхожденья —они претят душе моей —мы с ним друзья по уваженью,по убежденности своей.

И это ведь не так–то мало.Недаром, не жалея сил.нас власть советская сбратала,Ильич навеки подружил.

ТОВАРИЩ КОМСОМОЛ

В папахе и обмоткахна съезд на первый шелрешительной походкойроссийский комсомол.

Его не повернули,истраченные зря,ни шашки и ни пулитого офицерья.

О том, как он шагает,свою винтовку сжав,доныне вспоминаютчетырнадцать держав.

Лобастый и плечистый,от съезда к съезду шелдорогой коммунистоврабочий комсомол.

Он только правду резал,одну ее он знал.

Ночной кулак обрезомего не задержал.

Он шел не на потехув победном кумаче,и нэпман не объехалего на лихаче.

С нелегкой той дороги,с любимой той землив сторонку лжепророкиего не увели.

Ему бывало плохо,но он, упрям и зол,не ахал и не охал,товарищ комсомол.

Ему бывало трудно —он воевал со зломне тихо, не подспудно,а именно трудом.

Тогда еще бездомный,с потрескавшимся ртом —сперва он ставил домны,а домики — потом.

По правилам наукикрестьянско–заводскойего пропахли рукижелезом и землей.

Веселый и безусый,по самой сути свой,пришелся он по вкусуОтчизне трудовой.

НАСТОЛЬНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Совсем недавно это было:моя подруга, как и встарь,мне зимним утром подариланастольный малый календарь.

И я, пока еще не зная,как дальше сложатся они,уже сейчас перебираюнеспешно будущие дни.

И нахожу не безучастносредь предстоящих многих дати праздники расцветки краснойи дни рождений и утрат.

Сосредоточась, брови сдвинув,уйдя в раздумия свои,страны листаю годовщины,как будто праздники семьи.

Редактора немало знали, —они подкованный народ, —однако же не угадали,что год грядущий принесет.

Страна, где жил и умер Ленин,союз науки и труда,внесет, конечно, добавленьяв наш год, как в прошлые года.

Весь устремись к свершеньям дальним,еще никак не знаменит,уже в какой–нибудь читальнеученый юноша сидит.

Сощурившись подслеповато,вокруг не слыша ничего,он для страны готовит датуеще открытия одного.

Победы новые пророчав краю заоблачных высот,уже садится где–то летчикв пока безвестный самолет.

Строители, работой жаркойвстречая блещущий январь,внесут, как в комнату подарки,свои поправки в календарь.

Уже, в своем великолепии,свободной радости полна,рвет перержавленные цепиколониальная страна.

Отнюдь не праздный соглядатай,морозным утром, на заре,я эти будущие датыуже нашел в календаре.

Я в них всей силой сердца верю,наполнен ими воздух весь.

Они уже стучатся в двери,они уже почти что здесь.

РАЗГОВОР О ГЛАВНОМ

В разговоре о главномне совру ничего…

Я приметил недавнопаренька одного.

Наш по самой по сутии повадке своей,он стоял на распутьевозле школьных дверей.

Для него в самом делеэти дни не легки:навсегда отзвенелив коридорах звонки.

От учебы от школьнойты шагай, дорогой,не дорожкой окольной,а дорогой прямой.

В институтах науки,на заводах страныэти сильные рукидо зарезу нужны.

Но замечу попутно,ничего не тая:не насчет институтовагитирую я.

Говорю без сомненийи без всяких обид:там таких заявлениймного тысяч лежит.

Мне хотелось бы, чтобыиз оконченных школна иную учебуты, товарищ, пошел.

Я бы сам из–за парты,слыша времени гул,с наслажденьем, с азартомна работу шагнул.

Нету лучшего сроду,чем под небом большимдым советских заводов —нашей Родины дым.

В том семействе могучемвсем бы надо побыть:и работе обучати научат, как жить.

Не на танцах нарядныхжажду встречи с тобой,а в шахтерской нарядной,в заводской проходной.

Мне хотелось бы очень —заявляю любя, —чтобы люди рабочимназывали тебя.

Это в паспорт твой впишут,в комсомольский билет.

Как мы думаем, вышепросто звания нет.

ПЕРВАЯ СМЕНА