Игорь Губерман - Седьмой дневник Страница 5

У Саши много времени очистилось на живопись, я сел за новую книжку, мы не тосковали и в нужду не впали. Только наблюдали, усмехаясь, как все наши передачи повторили раза три (а как же рейтинг?), а потом ещё и продали в Америку и Австралию. Я стал подумывать, что сбудется моя мечта. И через какое-то время (как оно мелькает быстро!) явился к Саше в мастерскую тот же самый гонец-посланник и передал нам Лёнино приглашение немедля изготовить ещё тридцать передач. Сбылась моя мечта, подумал я с восторгом, целиком и полностью сбылась в своём первоначальном виде. Мы с Сашей даже не переглянулись, и я мягко, вежливо сказал:

– Передайте Лёне, что его послали на хуй.

Глава славословия

В недавней своей книжке «Вечерний звон» я целую главу пустил под оды, дифирамбы и панегирики друзьям, которых поздравлял на юбилеях. Там же я писал об удовольствии от этих сочинений: пьяное застолье с таким восторгом принимает любой рифмованный текст, что чувствуешь себя творцом шедевра. Но какие-то из этих поздравлений не особо стыдно видеть и потом, поэтому я часть такого славословия друзьям решил и в новой книге напечатать. Мне очень приятно это делать, потому что все герои – люди штучные, и я не только ум их и способности в виду имею, но и человеческие качества. Таких сейчас рожают редко, говорила моя бабушка, желая похвалить кого-нибудь. И я с ней полностью согласен.

А начну я – с Сандрика Каминского. Подружились мы в Москве давным-давно, а ныне уже двадцать почти лет живём в одном доме. Это большое удовольствие – выпить вечером с соседом безо всякого особенного повода. Но об одной его черте – железной дружеской надёжности – хоть я в стихе и написал, но следует о ней сказать особо. На примере одного всего лишь факта. Когда меня уже осудили и пошёл я в лагерь по этапу, Тата услыхала от кого-то, что в пересыльных тюрьмах можно получить свидание. А из тюрьмы в Волоколамске, куда Сандрик её привёз, я уже отбыл. «Поехали искать», – спокойно сказал Сандрик, и они отправились во Ржев. В России расстояния не маленькие. Но куда важней другое: на дворе – восьмидесятый год. Карается любое соучастие в жизни людей, властями осуждённых, – множество уже известно случаев такого подлого воздаяния. А Каминский – кандидат наук, доцент в столичном институте. Но, ни секунды не колеблясь, он повёз жену преступника по пересыльным тюрьмам. А всё прочее об этом моём друге – в оде на его семидесятилетие:

Когда-то Сандрик был доцентом,он юных дурней обучал,и в том, что мыслит он с акцентом,его никто не уличал.

С тех пор, как вылез из пелёноки сразу стал на баб глядеть,мечтали сотни сандрильоноктаким Сандрилой завладеть.

Но посреди любовной хлябиСандрила видел свой билет:пристал в метро однажды к бабеи с нею счастлив много лет.

Ещё добавлю между строчек:блюдя супружеский обет,зачал он двух отличных дочеки нынче стал безумный дед.

Владея даром вмиг понять,где что прогнулось и помялось,умел Сандрила починятьи то, что даже не ломалось.

Весьма надёжный друг Сандрила:на виражах судьбы злодейскойон – как железные перилана скользкой лестнице житейской.

Ему светили все дороги,но был неслышный Божий глас,и вдруг Сандрила сделал ногии оказался среди нас.

Хотя не ходит в синагогу,но с Богом он интимно дружит:Сандрила тем и служит Богу,что вообще нигде не служит.

И не стремится никуда,одной идеей крепко связан:«Господь позвал меня сюда —Он и кормить меня обязан».

Бог понял мысли глубинуи принял это испытание:Он через Любочку-женупослал Сандриле пропитание.

А Сандрик вызвал счастья стон,поплывший как-то над державой,когда собрал машину ониз ничего и гайки ржавой.

Одну черту его не скрою,и знает каждый, кто знаком:он мудр настолько, что пороюглядится полным мудаком.

Кто прибегал к его советам —их у Сандрилы полон рот, —прекрасно знают, что при этомвсё обстоит наоборот.

Вкуси от мудрости, приятель,однако сам не будь лопух,так через Сандрика Создательв нас развивает ум и дух.

Любых поступков одобритель,ума немыслимый запас,Сандрила – наш путеводитель,а также атлас и компас.

И, не бросая слов на ветер,сегодня мне сказать пора,что не случайно так он светел:он тайный праведник. Ура!

А начало дружбы с Ициком Авербухом вспоминается легко: двадцать два года назад он встречал нашу семью в Вене, он тогда работал в Сохнуте. Я запомнил эту встречу навсегда. Мы стояли тесно сбившейся, усталой и слегка растерянной группой: только что удалилась большая толпа наших самолётных попутчиков – они летели в Америку. К нам подошёл невысокий быстроглазый человек, приветливо сказал, чтоб мы не волновались, всё будет прекрасно, он сейчас вернётся и всё время будет с нами. После чего, обратившись ко мне, как будто мы давно знакомы, коротко сказал: «Губерман, пойдёмте со мной!» И я за ним пошёл, слегка недоумевая, откуда он меня знает. Попетляв по коридорам (он быстро шёл впереди), мы нырнули в какую-то дверь, и я впервые в жизни оказался в западном баре. Глаза мои тут же растеклись по сказочному обилию выпивки, а когда я обернулся, в руке у меня возник большой бокал коньяка. «Наш общий друг художник Окунь попросил вас встретить именно таким образом», – объяснил мне Ицик Авербух. И у меня непроизвольно брызнули слёзы. А после Ицик стал работать в Джойнте, занимаясь делом удивительным: он распределяет американскую гуманитарную помощь бедствующим еврейским семьям на территории России, Украины, Грузии и каких-то ещё бывших республик. Я ему к пятидесятилетию написал как-то стишок, откуда пару строф и позаимствую для начала:

В Одессе брюки некогда надев,ты попусту не лез в борьбу с режимом,но щедро наделял ты юных девсвоим ветхозаветным содержимым…

Друзьям ты и поддержка, и опорапо жизни скоротечной и шальной,любая, где ты трудишься, конторастановится притоном и пивной…

А на шестидесятилетний юбилей (как же молод он, мерзавец!) я о нём написал гораздо подробней:

Я помню, как, исход верша,в душевно-умственном провале,достичь земли своей спеша,мы в Вене грустно застревали.

И тут, как древний Одиссей,вселяя в сердце светлый дух,евреям, словно Моисей,являлся Ицик Авербух.

А сам он жил без капли жалобы,легко, как будто занят танцами,его энергии достало бына две больших электростанции.

Себе красотку из Йеменаон в жёны взял, служа примером,что два еврейские коленасоединить возможно хером.

А убежав от суеты,в часы, когда повсюду спали,трёх деток редкой красотыон настругал на радость Тали.

С охотой он и ест, и пьёт,всех веселит, судьбу не хает,и так при случае поёт,что Пугачёва отдыхает.

Весь век живя среди людей,он не застыл, хотя начальник,и много всяческих идейон дарит нам, кипя, как чайник.

Со всеми он живёт в ладу,ему забавна глупость наша,он даже хвалит ту бурду,что густо варит Окунь Саша.

Ценя его за ум и сметку,я очень с Ициком дружу,и с ним бы я пошёл в разведку,но, слава Богу, не хожу.

Ему сегодня шестьдесят,но только что ему с того,и ни минуты не висятбез дела органы его.

Сияет свет на наших лицах,пойдём – куда ни позови.Мы очень рады, милый Ицик,что современники твои.

А о любимой дочке Тане я люблю рассказывать одну чисто пророческую историю. Ей было шесть лет, когда я её повёз куда-то. Исполнилось как раз полвека с образования Советского Союза – всюду флаги трепыхались, и какие-то из громкоговорителей плескались песнопения и бравурные речи. Стоя возле меня в битком набитом автобусе, малютка Таня сказала исторические слова:

– Лучше ехать на такси, чем со многими народами.

Сами народы это осознали только двадцать лет спустя.

А вскоре (как же время-то летит!) явились к Тане мы на юбилей. И я прочёл ей оду на сорокалетие:

Порядок пьянства не наруша,хотел бы я сказать сейчас:спасибо, милая Танюша,что родилась в семье у нас.

Вполне с душой твоею тонкой(да и с повадкой заодно)могла родиться ты японкой —ходила б, дура, в кимоно.

Весьма подвижная девица,лицом румяна и бела,могла француженкой родиться —какой бы блядью ты была!

В тебе есть нечто и славянское,российской кротости пример:налит коньяк или шампанское —тебе один по сути хер.

Хоть на сердечные делабывала ты порой в обиде,но чудных дочек родила,а это – счастье в чистом виде.

Являя чудо добротына поле родственном тернистом,совсем не била брата ты,и вырос он авантюристом.

Твоё презрение к наукам,семье известное давно,ты передашь, конечно, внукам,у дочек есть уже оно.

Твоё душевное тепловсегда уют нам щедро дарит:куда бы время ни текло,а рядом Таня кашу варит.

Ты легкомысленна в папашу,а в мать – по-женски ты умна;прими любовь, Танюша, нашу,и что налито – пей до дна!

А Боря Шильман тоже возмутительно молод: только что исполнилось шестьдесят. У Бори профессия загадочная – он хиропракт. У него своя клиника, и к нему густым потоком текут страждущие. Он не расспрашивает пациента о его болезнях и недомоганиях, он кладёт его на живот, гуляет пальцами по позвоночнику и сам говорит удивлённому больному, что именно того беспокоит. После чего он что-то гладит, разминает, порой встряхивает пациентов, невзирая на их жалобные стоны, и за несколько сеансов (а порой – всего за один) достигает чуда облегчения. И сам я был свидетелем таких чудес. И всё это – игрой на позвоночнике. Поэтому и славословие ему на юбилей я назвал —