Болеслав Лесьмян - Запоздалое признание Страница 5

Три розы

Залязгало ржавью в соседнем колодце.Уснула жара на цветах среди сада,Из зелени ветхо сереет ограда,И яркого блеска сучкам достается;Плеснулось об воду в соседнем колодце.

Посмотрим, как плавает облако в небе,Как ветки лучами захвачены в скобы;Пускай наши души смыкаются, чтобыТела обретали возжажданный жребий.Посмотрим, как плавает облако в небе.

Там розы, там птицы, две жарких души там,И два этих тела, укрытых, весенних,И собранность солнца в разбросанных тенях,С покоем внезапным, тревогой прошитым.Там розы, там птицы, две жарких души там.

А если еще, не душа и не тело,Отыщется в садике роза и третья,Чей пурпур прордеется через столетья,То значит, еще одна роза нас грела —Та роза, что нам не душа и не тело!

Година безбытья

Наступает година безбытья, бесцветья,И как бабочки осенью, вымрут девчонки,И сама я бледнею, прижавшись к сторонке,И все меньше меня, и должна умереть я!

Полюби мою гибель и роскошь распада,Эту морось, что шепчет моими устами,Верь в мое торжество, в неоторванность взгляда —Даже если ослепнет в засыпанной яме.

И склонялся к ладошкам, потраченным гнилью,И к зеницам ее, изнебывшим во хлуде,Всей душой природнился к ее замогильюИ искал в замогилье горячие груди.

Для чего же мой жар – и уста для чего же?Иль не душны тебе мимобытья захлесты?Перейми мою страсть, перейми мои дрожи,О воспрянь же ко мне из могильной коросты!

Я любви предаюсь! Я покорствую чуду,Я навстречу объятьям объятья раскину!И чем жарче твой жар, тем быстрей изнебуду,И чем ближе уста, тем бесследней загину.

Вечером

Не в пору было, не в пору:Потемки крались по бору.          Дневной испарился жар,          Роса родилась из хмари,          И мраком дымились яр,                    Калина – в яре.

Не с юга пришла, не с югаТа темень – проклятье луга.          А холод нагнал тоску          На снулые ароматы —          Ладонь к моему виску                    Погреть несла ты.

Кто дорог, лишь тот, кто дорог,Поможет глядеть на морок.          Затерянных где-то нив          Не соединит заклятье,          Ни ужас, ни боль, ни срыв,                    Но лишь – объятье!

«В душу мне снежи, снежи…»

В душу мне снежи, снежи,Грудь, целованная мною!Доснежись до той межи,Где почин – дневному зною!

Ты гори во мне, гори,Рук ласкающих поглажка —Чтоб до самой до зариБыло счастливо и тяжко!

Ты теки, свеча, теки,Озаряя на постелиЭти белые виски,Что у ног моих блестели!

Запоздалая встреча

Пойдем вослед и шелестам, и теням,Пойдем дорожкой, от росы текучей,Где под ветвей крыжовенных сплетеньем —Кротовые распаренные кучи.

Висит листва, скукоженная хладом,На ней росинки от вчерашних ливней;И жаворонки над увядшим садомВсе жалобней кричат, все безотзывней.

Вот яблоня, а с нею рядом сосны,И в бледно-синем выкупана хвоя.Как торопко промелькивают весны,И что живет – от страха неживое.

В запахнутой укутанная шали,Ты словно зверь, что схоронился в нору.Теперь пусты, теперь уже не впоруВсе те слова, которых не сказали!

Мы не сплели увертливых ладоней,Мы не ослепли в помыслах о Боге.Теперь глаза – открыты для бездоний,Теперь губа – замрет на полдороге!

«Пожар сердечный, огонь содвижий…»

Пожар сердечный, огонь содвижий,Ночей бессонных, сонливых раней!Благословенною и бесстыжейУлягся та, кто всего желанней!

Не слышит ласки тот сон дремучий,И только вздроги – в уснувшем теле…Потешь меня – и меня помучай,Что надремалось в ее постели!

«Стал я за дверями – за дверьми из клена…»

Стал я за дверями – за дверьми из клена,И молчу устами – и молчу влюбленно.А за мной потемки крались по дороге,Ничего не вижу – не хочу подмоги!

Радостно погибнуть – и остаться живу!Распахну я двери – распахну я срыву,И бросаюсь в спальню, сумрак будоража.У твоей кровати вытянусь, как стража.

Больше не отженишь никакой отженью,Даже рук на стенах всполошенной тенью.Даже если молвишь заклятное слово —Некуда мне выйти – выйти из алькова!

«Не к тебе ль устремляется дух мой крылатый…»

Не к тебе ль устремляется дух мой крылатый,По ту сторону света, и вихря, и вьюги?Обмирает в тоске меж оснеженных статуй,По-над краем ныряющей в темень яруги.

Оттого, что к безбытью недомкнуты двери,Оттого, что и памятью я неухватчив,Так мы верим друг в друга, друг в друга не веря,Словно пробыли в мире, ни йоты не значив.

Нам бы встретиться снова в тот вечер мозглявый,Нам бы снова влюбиться – и жаждать того же:Той повторной любовью, не ждущей избавы,Той последней тоской, обрывающей вожжи.

Отказаться бы сердца кровавым отказомОт того, что мы в тайности сердца хранили,И молить наши смерти о том, чтобы разомОбе смерти исполнились в общей могиле.

Искромсалась метели шумливая грива,Обдираясь об леса зубристые недра.У подраненной жизни все меньше порыва,Только страха пред жизнью отпущено щедро!

Не к тебе ль устремляется дух мой крылатый,По ту сторону света, и вихря, и вьюги?Обмирает в тоске меж оснеженных статуй,По-над краем ныряющей в темень яруги.

Возвращение

Звезда упавшая, снись мне, снись!Дорожный посох двери коснись:          Лесные дали          Мне имя дали,          Отнимет – близь!

К тебе – вернулся! Так вей мне, вей,Трепаный ветер вешних полей! —          Чтобы, как тело,          Душа хотела          Любви твоей.

В огне, подруга, жги меня, жги!Радость и скорбь – друзья, не враги:          Хоть на соломе,          В твоем ли доме —          Не видно зги!

Два тела в ночи! Скажи мне – да!Ведь заедино летим туда:          Кто в мир сей вхожи —          Тех манит ложе          На дне пруда!

Двачеловешка

Звенится мне песня – захлипа, испуга, —Как два человешка любили друг друга:

Шептали признанья, и брались за руку,И первый же шепот накликал разлуку.

Развел их надолго неведомый кто-то,А время уплыло – и без поворота.

А встретясь – и руки сплетая в привете,Болели так страшно, как страшно на свете!

Под явором – тени, под явором – ложа,Где сникла надежда, сердец не тревожа.

И умерли оба без ласки, без блуда,Единого смеха, единого чуда.

И траур бескровил в своем фиолетеИм губы так страшно – как страшно на свете!

Они миловаться хотели в могиле,Но нежность погибла, ее пропустили.

Бежали к недоле и, став у порога,Хотели молиться – но не было Бога.

Хотели, домучась до мая, до лета,Воскреснуть – но не было Божьего света.

Душа в небесах

Докарачась до неба, до Божьей чужбины,Не глядела на звезды, бессмертья первины.

Не хотела веселья, ни нового тела,Вспоминать не хотела, забыть не хотела.

И подумала, глядя в небесные своды,Что в немилых объятьях разгублены годы.

Что покорно и верно, припрятавши раны,Целовала те очи, что ей нежеланны.

И для них расцветала без чувства и воли,Называла их долей, покорная доле.

Не любила так нежно, так ясно и чутко,Что от светлой улыбки не делалось жутко.

А теперь поняла, что от Божьего взглядаУже нечего прятать и прятать не надо.

Через гибель открылось, что было таенным, —Правда блещет очами и светится лоном!

И душа ужаснулась, что, может, и нынеОн отыщет ее в безобманчивой сини.

И протянет ладони к лазорьям-голубьям —И в глазах ее встретится с прежним безлюбьем.

Пурурава и Урваси

Пурурава увидел об утреннем часеНимфу тутошних вод – индианку Урваси.

Изнырнулась ладонь, изнырнулась нежданно —А потом голова с половинкою стана.

А вокруг нее волны перстнями летели,Теребила крупинки своих ожерелий.

И бессмертилась в ней колдовская примета —Как легко ее тело на душу надето.

И тогда его сердце смозжилось любовью —И покрался по-дремному и по-котовью.

И чарунью загреб в неразжимном притуле,Чтобы вызнать – какую, проверить – свою ли?

И кричала по-божьи, кричала что мочи,Вырывалась из рук аж до самой до ночи!

Под пригорком лесным поступил он по-ловку —И уторкал в мешок – и заузлил веревку.

Как разбойник, покрался по ярам, по ярам —И вернулся домой с верезгливым хабаром.

Знал, кого он зацапал, зачем он зацапал, —И уставил мешок, и уставился на пол.

А сверчок соловьил, гайворонил в подстенке,И мешок неожиданно стал на коленки.

«Отпусти, человек, в ручьевые кочевья.Эта дрожь моя – божья, а вовсе не девья!»

«Ты не вышепчешь воли, моя недотрога…Хоть разок на веку – а попестую бога!»

«Ни к чему тебе ласка – та ласка сверх силы,Ни к чему тебе счастье у края могилы».

«Так пускай к запредельям – несется услада.Если так я решил, – значит, так вот и надо!»

Из мешка ее вытряс, как будто из кожи.«Только мы тут с тобою – да вольное ложе».

«Я всего тебе дам – и грудей внебовзбитых,И что бело на шее, что красно – в ланитах.

Но закрой от меня свое бренное тело,Чтоб на этот манок – божество не глядело!»

И в потемках гирлянды развесил над ложем —И прильнула к нему всем своим богодрожьем.

Друга обволокла, распалила распалом —Чтоб устами тянулся ко грудям-кораллам.

«Погляди на меня, как я пламенем пышу».«Ах, довольно, дружок, что тебя я услышу».

«Отчего же не выйдешь на счастья дорогу?»«Не приходят глаза – да любви на подмогу!»

«Во своих во глазах – да мой пламень затепли!»«Чем глядеть на тебя – так пускай бы ослепли!»

И он чуял молчком, как богинино тело,Вековеясь к нему, все истомой намлело.

И он сам намлевал так бессильно и сладко,Что в безмирье вомлел – и исчез без остатка.

И не стало его ни в укромных аллеях,Ни во чреслах его, ни левей, ни правей их!

Из любовного ложа востек половодьемИ своим наслаждался бестельем-безродьем.

И науку не быть он учил по наитью,И проснулся при звездах – скиталец к небытью.

И увидел, как рядом богиня-девицаВ хмуром ложе его – светлотою темнится.

«Ты мне в душу втемнись, ты рассудок затми мой,Но останься бессмертной, бессмертно любимой!»

«Умирать от любви – в том немного провина.А в жару моих чресел – рожу тебе сына».

Родила она в поле, о самом полудне,Когда злак на свету золотится безлюдней.

«Богу в очи впечалятся эти пеленки,А живу я житьем из загробной сторонки.

Я увижу в лесу папы-мамины лица,Если их отразит ручьевая водица.

В колокольчиках зябко, и знойно – в тимьяне:Все – для наших для тройственных существований!»

И пошли в тот лесок, в тот лесок-приснолеток,Где меж временем – ветки, а время – меж веток.

И вошли в чабрецы, будто в знойные реки,А потом в колокольчиках скрылись навеки.

Было двое людей, да единое – тело,И невемо куда это все отлетело…

Бессонная ночь