Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2 Страница 5

Мне кажется, что ранний сонет Джона Китса «К Одиночеству», с точки зрения его монтажа, есть прямая имитация сонета Вор-дсворта:

«О одиночество! если мне суждено с тобой жить, то пусть это будет не среди бесформенной кучи мрачных зданий; взберемся с тобой на крутизну – в обсерваторию Природы, откуда долина, ее цветущие склоны, кристальное колыханье ручья – покажутся не больше пяди; позволь мне быть твоим стражем под ее раскидистыми кронами, где прыжок оленя спугивает пчелу с наперстянки…»[13]

Здесь у Китса не Поэзия, а ее подруга Одиночество, не заоблачные вершины, а крутая гора (обсерватория Природы), но сама смена планов – от головокружительной высоты до пчел на луговинах, до отдельного цветка или паучка – та же самая.

Это стихотворение Джона Китса, по моему предположению, привлекло внимание Николая Огарева, который в 1856 году написал свое подражание:

О, если бы я мог на час одинОтстать от мелкого брожения людского,Я радостно б ушел туда, за даль равнин,На выси горные, где свежая дуброва

Зеленые листы колышет и шумит,Между кустов ручей серебряный бежит,Жужжит пчела, садясь на стебель гибкий,И луч дневной дрожит сквозь чащи зыбкой…

Увлеченный этим широким размахом поэтического маятника: город – выси горные – пчела на качающейся травинке, Огарев и пошел за Китсом, – который, в свою очередь, шел за Вордсвортом.

В России судьба Вордсворта сложилась не очень удачно. Лорд Байрон оказался ближе русскому сердцу. Даже сентиментальный Жуковский мгновенно зажегся Байроном, а к предложению Пушкина переводить Вордсворта (который, предположительно, должен быть ему «по руке») остался равнодушен – не разглядел.

На родине поэтическая иерархия обратная: Вордсворта помещают значительно выше Байрона. В чем причина этой незыблемой репутации «поэта Природы» на протяжении вот уже двух веков? Наверное, как раз в том, что Уильям Вордсворт – очень английский поэт. Задумчивый, упрямый, мягкосердечный; его поэтический герб выкрашен в зеленый цвет, напоминающий одновременно об английских пастбищах и о том, что «man is but grass»[14]. Господь, сотворивший и тигра, и овечку, решил сразу после Блейка подарить миру Вордсворта.

Уильям Вордсворт (1770–1850)

Ода

Когда-то все ручьи, луга, лесаВеликим дивом представлялись мне;Вода, земля и небесаСияли, как в прекрасном сне,И всюду мне являлись чудеса.Теперь не то – куда ни погляжу,Ни в ясный полдень, ни в полночной мгле,Ни на воде, ни на землеЧудес, что видел встарь, не нахожу.

Дождь теплый прошумит –И радуга взойдет;Стемнеет небосвод –И лунный свет на волнах заблестит;И тыщи ярких глазЗажгутся, чтоб сверкатьТам, в головокружительной дали!Но знаю я: какой-то свет погас,Что прежде озарял лицо земли.

Я слышу пение лесных пичуг,Гляжу на скачущих ягнят,На пестрый лугИ не могу понять, какою вдругПечалью я объят,И сам себя виню,Что омрачаю праздник, и гонюТень горестную прочь; –Чтоб мне помочь,Гремит веселым эхом водопадИ дует ветерокС высоких гор;Куда ни кину взор,Любая тварь, любой росток –Все славят май.О, крикни громче, крикни и сломайЛед, что плитою мне на сердце лег,Дитя лугов, счастливый пастушок!

Природы твари, баловни весны!Я слышу перекличку голосов;Издалека слышныВ них страстная мольба и нежный зов.Веселый майский шум!Я слышу, чувствую его душой.Зачем же я угрюмИ на всеобщем празднестве – чужой?О горе мне!Все радуются утру и весне,Срывая в долах свежие цветы,Резвяся и шутя;Смеется солнце с высоты,И на коленях прыгает дитя; –Для счастья нет помех!Я вижу всё, я рад за всех…Но дерево одно среди долин,Но возле ног моих цветок одинМне с грустью прежний задают вопрос:Где тот нездешний сон?Куда сокрылся он?Какой отсюда вихрь его унес?

Рожденье наше – только лишь забвенье;Душа, что нам дана на срок земной,До своего на свете пробужденьяЖивет в обители иной;Но не в кромешной темноте,Не в первозданной наготе,А в ореоле славы мы идемИз мест святых, где был наш дом!Дитя озарено сияньем Божьим;На мальчике растущем тень тюрьмыСгущается с теченьем лет,Но он умеет видеть среди тьмыСвет радости, небесный свет;Для юноши лишь отблеск остается –Как путеводный лучСреди закатных тучИли как свет звезды со дна колодца;Для взрослого уже погас и он –И мир в потёмки будней погружен.

Земля несет охапками дарыПриемному сыночку своему(И пленнику), чтобы его развлечь,Чтобы он радовался и резвился –И позабыл в пылу игрыТу, ангельскую, речь,Свет, что сиял ему,И дивный край, откуда он явился.

Взгляните на счастливое дитя,На шестилетнего султана –Как подданными правит он шутя –Под ласками восторженной мамаши,Перед глазами гордого отца!У ног его листок, подобье планаСудьбы, что сам он начертал,Вернее, намечталВ своем уме: победы, кубки, чаши;Из боя – под венец, из-под венца –На бал, и где-то там маячитКакой-то поп, какой-то гроб,Но это ничего не значит;Он это все отбрасывает, чтобНачать сначала; маленький актер,Он заново выучивает роли,И всякий фарс, и всякий вздорИграет словно поневоле –Как будто с неких порВсему на свете он постигнул ценуИ изучил «комическую сцену»,Как будто жизнь сегодня, и вчера,И завтра – бесконечная игра.

О ты, чей вид обманывает взор,Тая души простор;О зрящее среди незрячих око,Мудрец, что свыше тайной награжденБессмертия, – читающий глубокоВ сердцах людей, в дали времен:Пророк благословенный!Могучий ясновидец вдохновенный,Познавший всё, что так стремимся мыПознать, напрасно напрягая силы,В потёмках жизни и во тьме могилы, –Но для тебя ни тайны нет, ни тьмы!Тебя Бессмертье осеняет,И Правда над тобой сияет,Как ясный день; могила для тебя –Лишь одинокая постель, где, лёжаВо мгле, бессонницею мысли множа,Мы ждем, когда рассвет блеснет, слепя;О ты, дитя по сущности природной,Но духом всемогущий и свободный,Зачем так жаждешь тыСтать взрослым и расстаться безвозвратноС тем, что в тебе сошлось так благодатно?Ты не заметишь роковой черты –И взвалишь сам себе ярмо на плечи,Тяжелое, как будни человечьи!

О счастье, что в руине нежилойЕще хранится дух жилого крова,Что память сохраняет под золойЖивые искорки былого!Благословенна память ранних дней –Не потому, что это было времяПростых отрад, бесхитростных затей –И над душой не тяготело бремяСтрастей – и вольно вдаль ее влеклаНадежда, простодушна и светла, –Нет, не затем хвалу моюЯ детской памяти пою –Но ради тех мгновенийДогадок смутных, страхов, озарений,Осколков тайны – тех чудесных крох,Что дарит нам высокая свобода,Пред ней же наша смертная природаДрожит, как вор, застигнутый врасплох; –Но ради той, полузабытой,Той, первой, – как ни назови –Тревоги, нежности, любви,Что стала нашим светом и защитойОт злобы мира, – девственно сокрытойЛампадой наших дней;Храни нас, направляй, лелей,Внушай, что нашей жизни ток бурлящий –Лишь миг пред ликом вечной тишины,Что осеняет наши сны, –Той истины безмолвной, но звучащейС младенчества в людских сердцах,Что нас томит, и будит, и тревожит;Её не заглушат печаль и страх,Ни скука, ни мятеж не уничтожат.И в самый тихий час,И даже вдалеке от океанаМы слышим вещий гласРодной стихии, бьющей неустанноВ скалистый брег,И видим тайным окомДетей, играющих на берегу далеком,И вечных волн скользящий мерный бег.

Так звонче щебечи, певец пернатый!Пляшите на лугуРезвей, ягнята!Я с вами мысленно в одном кругу –Со всеми, кто ликует и порхает,Кто из свистульки трели выдувает,Веселый славя май!Пусть то, что встарь сияло и слепило,В моих зрачках померкло и остыло,И тот лазурно-изумрудный райУж не воротишь никакою силой, –Прочь, дух унылый!Мы силу обретемВ том, что осталось, в том прямомБогатстве, что вовек не истощится,В том утешенье, что таитсяВ страдании самом,В той вере, что и смерти не боится.

О вы, Озера, Рощи и Холмы,Пусть никогда не разлучимся мы!Я ваш – и никогда из вашей властиНе выйду; мне дано такое счастьеЛюбить вас вопреки ушедшим дням;Я радуюсь бегущим вскачь ручьямНе меньше, чем когда я вскачь пускалсяС ручьями наравне,И нынешний рассвет не меньше дорог мне,Чем тот, что в детстве мне являлся.Лик солнечный, склоняясь на закат,Окрашивает облака иначе –Задумчивей, спокойней, мягче:Трезвее умудренный жизнью взгляд.Тебе спасибо, сердце человечье,За тот цветок, что ветер вдаль унес,За всё, что в строки не могу облечь я,За то, что дальше слов и глубже слез.

Радуга