Толстая книга авторских былин от тёть Инн - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова Страница 5

кит с людьми уже на подходе,

близёхонько к берегу пристаёт.

Народ на сушу идёт

и дивится долго:

— Как же так? Есть реки, и ёлки

растут особенно смело,

а фонтанов нет. Не умеем

жить мы в таких условиях!

Но кит покинул уже акваторию,

ушёл в Атлантический океан,

коня богатырского подобрав.

А Добрыня махал им руками обеими:

— Да ладно вам,

что из дерева сделано,

то и крепче, чем их кожи кита,

намно-о-ого,

хоть спросите об этом у бога.

Долго ли коротко, рыба-кит плыла,

но до моря Белого, наконец, дошла.

Простилась со спасителем

и в обратный путь

от народа глупого отдохнуть.

* * *

А Добрыня в Архангельске попировав

дня эдак три, пустился вплавь

по реке Двине Северной,

на лодочке беленькой.

Доплыл он до Устюга Великого.

Потянуло в леса дикие

его кобылу верную,

та чует зло, проверено!

Доскакали они до избушки,

заходят внутрь, там заячьи ушки

дрожат и трясутся от страха.

Золотом шита рубаха

висит, дожидаясь хозяина.

— Неужто изба боярина? —

богатырь светёлку обходит,

в раскалённую баньку заходит.

Мужичок чудной в бане парится,

белый как лунь, махается

вениками еловыми.

Белки в кадушки дубовые

подливают воду горячую.

«Мужик Забавушку прячет!» —

подумал детина наш милый.

— Тук-тук-тук-тук,

дева-птица не приходила?

Дед Мороз (а это был он)

немало был удивлён:

— Это ж ветром каким надуло

былинничка? Что ли уснула

во дворе охрана моя?

Пойду, вспугну медведя'!

— Медведя' покорить бы надо,

но зима на улице, и засада

в берлоге медвежьей особая:

не страшна вам

дружина хоробрая! —

отвечал ему Добрыня,

одёж скинув половину.

Усмехнулся Мороз:

— Верно чуешь,

с тобой, гляжу, не забалуешь.

Ну проходи, добрый витязь, омойся.

А в тёмну тайгу не суйся,

там баба Яга живая,

она таких, как ты, валит

целыми батальонами,

с друже своими злобными!

— Так вот кто спёр царёву птицу! —

не на шутку Добрыня гневится.

Но однако

разделся, помылся и в драку

не поспешил отправиться,

а остался есть и бахвалиться.

Отдыхал богатырь так неделю.

Уже брюхо наел он

такое же, как у Мороза.

Не выдержал дед:

— Воевода,

не пора ль тебе в путь пуститься?

А то царь, поди, матерится!

Делать нечего, надо ехать.

Хорошо прибаутки брехать

за столом со свежесваренным пивом,

но не от хмеля воин красивый,

а от подвигов ратных.

Взял Добрынюшка меч булатен,

надел кольчугу железную,

пришпорил кобылу верную

и в тёмны леса галопом!

Допылил бы он так до Европы,

да на избу Яги наткнулся.

Шпионом хитрым обернулся

и айда на разведку.

Но ворон уж карчет на ветке,

бабу Ягу призывая.

Появилась старуха кривая,

будто выросла из-под земли:

— Нос, касатик, подбери!

Тебе чего от бабушки надо?

— Я, бабуля, не ради награды,

а пекусь о спасении жизни.

Забаву Путятичну, видишь ли,

злая сила, кажись, прибрала.

Ты деву-птицу не видала,

чи сама её съела в обедню?

Хоть где косточки закопала,

поведай! —

и тычет в бабулю палкой,

не Горыныч ли это?

— Жалко

было бы съесть девицу,

чернавка самой сгодится, —

отвечает служивому ведьма. —

Слезай с коня, пообедай,

в баньке моей помойся,

кваску попей, успокойся.

Беспокойно стало служаке,

вспомнил он богатырские драки —

последствия её гостеприимства.

— Не пора ли тебе жениться? —

вдруг ласковой стала Яга

и в избушку свою пошла. —

Сейчас покажу тебе девку,

краше нет! Та знает припевки

все, каки есть на свете,

и лик её дюже светел.

Вошла в избу, выходит девкой,

краше нет! И поёт припевки

все, каки есть на свете.

Никитич нарвал букетик

цветов, что росли возле дома,

и дарит девице, влюблённый.

Та ведёт его в опочивальню,

срывает рубашечку сальную

да в шею вгрызается грубо:

без меча былинного рубит!

* * *

Вышел дух из воина. Ан нет, остался.

Дух, он знает что-то, он не сдался.

А Добрыня мёртвый на полатях

лежит бездыханный. И тратит

бог на небе свои силы:

в Сивку вдул видение, как милый

хозяин её умирает.

Фыркнула кобыла: «Чёрт те знает

что творится на белом свете!» —

с разбегу рушит дом, берёт за плечи

Добрыню да на спину свою поднимает,

и бегом из леса! Чёрт те знает

что в нашей сказке происходит.

Старичок на дорогу выходит

да тормозит кобылу:

— Чего развалился, милый? —

и поит воеводу водицей. —

Чи живой?

А конь матерится,

обещает затоптать бабку Ёжку.

— Эх, Сивка-матрёшка,

не тебе тягаться с Ягою,

её Муромец скоро накроет!

А ты скачи на гору Сорочинску,

там в пещере Забава томится,

змей Горыныч её сторожит.

Тут Никитич приказал долго жить:

оклемался, очухался, встал,

поклонился дедушке и поскакал

на эту страшную гору.

— Так ты, казак,

в бабку влюблённый? —

ехидничает кобыла.

— Да ладно тебе, забыли, —

отбрёхивается богатырь, —

дома поговорим.

А гора Сорочинская далёко!

Намяла кобыла боки,

пока до неё доскакала,

а как доскакала, так встала.

Вход в пещеру скалой привален

да замком стопудовым заварен.

Нет, не проникнуть внутрь!

Оставалось лишь лечь и уснуть,

да ворочаясь, думать в дремоте:

«К царю ехать, звать на подмогу

дружину хоробрую,

или кликать киевских добрых

богатырей могучих?»

Бог выглянул из-за тучи:

— Зови-ка, дружок, спасителя,

от смертушки избавителя,

старичка-лесовичка,

тот поможет. Есть чека

на вашу гору!

«Ам сорри!» —

хотел сказать богатырь,

да слова иноземны забыл,

а посему закричал:

— Старика бы и я позвал,

да как же его призовёшь,

где лесничего найдёшь?

— В лесу его и ищи,

в болото Чёртово скачи!

Поскакал богатырь в болото,

хоть и было ему неохота.

Доскакал, там тина и кочки,

да водяного дочки

русалки воду колготят,

на дно спустить его хотят.

Но Добрыня Никитич не промах,

он в омут

с головой не полезет,

лесника зовёт.

— Бредит! —

русалки в ответ хохочут.

Зол богатырь, нет мочи!

Ну, злиться мы можем долго,

а река любимая Волга

всё равно не станет болотом.

Тут старичок выходит

и говорит уже строго:

— Опять нужен я на подмогу?

— Внутри горы Забава заперта,

гора замком аршинным подперта.

— Ну что ж, — вздохнул лесовичок. —

На этот случай приберёг

я двух медведей-великанов,

они играют на баяне

на ярмарке в Саратове,

большие такие, мохнатые.

Надо б нам идти в Саратов.

И забудь ты про солдатов,

гору ту лишь