Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы Страница 50

МЕТЕЛЬ В МОСКВЕ

В Москве метет метель —то в подворотнях роется,то фортки                рвет с петель,то вьется к башне Троицкой.Попавшие под вихрь,ползут машины                          медленно,на стеклах ветровыхбог знает что налеплено!

В Москве метель метет,метет           с церковных луковиц,по мостовой мететгазету, что ли, рукопись?Насквозь визжит подъезд,от хохота, от плача ли?Сугробы даже                        с местпередвигаться начали…

В Москве метет метель,буран по всей Москве-реке,из школ             ведут детей,держа их крепко за руки.Закутаны в платкида в пуховые кружевца…И лишь одни                         каткис метелью вместе кружатся.

В Москве метель метет.Витрины запорошены.А очередь               ведеткак летом — за мороженым.Снег задымил весь мир,на стойке смерзлись денежки,но варежкой —                          пломбирко рту подносят девушки.

В Москве метет метельи в пляске              света тусклогоштурмует цитадельзавьюженного Курского.Курортники из Гагрк такси бегут с мимозами,исколот                 их загарзанозами морозными.

В Москве метель метет,с Неглинной вырывается,несется в                   «Гранд-отель»,в «Националь» врывается.Индус из-за дверейи негр в плаще нейлоновомглядят             на климат сейглазами удивленными.

Метель метет в Москве,с трудом, как в гору,                              тащимся,а самосвал на сквервезет асфальт дымящийся,везут домов куски,квартиры в полной целости,как будто               у Москвынет дела до метелицы!

В Москве метель метет,слепит,           сечет безжалостно,а молодежь идет:— Мети себе, пожалуйста! —Снег соскребают вследмашины типа уличных.А утром —             свежий хлебпахнёт из теплых булочных.

А я люблю метель,и как она ни режется —я б нынче не хотелна южном пляже                      нежиться.Мне ветер по нутру!Мосты кренит, как палубы.Как жил я               на ветру —так буду жить без жалобы!

КАЛУЖСКОЕ ШОССЕ

Занесена по грудьРоссия снеговая —царицын санный путь,дорога столбовая

в леса, леса, лесауходит, прорезаясь…Лишь промелькнет лиса,да вдруг присядет заяц,

а то — глаза протри —из-за худых избеноквдруг свистнет пальца в трисам Соловей-разбойник,

а то — простой народначнет сгибаться в пояс, —шлет вестовых впередимператрицын поезд.

Она — при всем дворе,две гренадерских роты,вот — вензеля каретгорят от позолоты.

На три версты — парча,да соболя, да бархат,тюрбаны арапчат,флажки на алебардах.

Вот виден он с холма,где путь уже проторен,вот Матушка сама,ее возок просторен,

салоп ее лилов,лицо, как жар, румяно,но это дар послов —французские румяна…

За восемьдесят верстона к любимцу едет,с которым, полный звезд,граф Воронцов соседит.

Вот первый повороту башен необычных —баженовских воротдва кружева кирпичных,

как два воротникавенецианских дожей,но до конца — покадворец еще не дожил.

Царицу клонит спать,ей нужен крепкий кофий,до камелька — верст пять,не то что в Петергофе!

А тут все снег да снег,сугробы да ухабы,от изразцов — да в мех,все мужики да бабы…

Тут, будто о пенек,споткнулся конь усталый,и захрапел конек,и вся шестерка стала.

Он мутно из-под шорглядит, дрожат колени…И облетело Двормонаршее веленье:

«Конь царский пал. Емувоздвигнуть изваянье.„Коньково“ — дать семуселению названье».

Повелено запрячьв возок коня другого,трубач несется вскачь —и позади Коньково.

Темнеет путь лесной.Не зябнет ли царица?А может, за соснойей самозванец мнится?

То лес аль Третий Петр,исчезнувший куда-то,во мгле проводит смотрсвоих солдат брадатых?..

Но вот и Теплый Стан,где камелек теплится.Поднять дородный станспешат помочь царице,

и — в кресло! Без гостей!В тепле благоуханномподносят кофий ейв фарфоре богдыхана.

А крепок он — зело!Арабским послан ханом.Тепло — зане селозовется Теплым Станом.

Царица в кресле спит,да неспокоен отдых.Раскрыла рот. Виситмонарший подбородок.

Казачья бородаей снится, взгляд мужичий.Вольтера бы сюда,да не таков обычай.

А бабам в избах жуть —ушли мужья и сваты,угнали чистить путь,велели взять лопаты,

боятся конюховв их чужеземных платьях,скорей бы петуховдождаться на полатях…

Лишь утро — и пошлискрипеть возы и сани.Вот и Десну прошлиовражными лесами,

вот и века прошли,земной окутав глобус.…Ну вот, и мы сошли,покинув наш автобус.

Калужское шоссе,волнистая равнина,тебя — в иной красекак не любить ревниво!

И вас — как не любить,седые деревеньки!Вы скоро, может быть,исчезнете навеки…

Уже покрыл бетондороги подъездные,снимаются с оконналичники резные.

И сколько снято крышстроителями — за год!В былую глушь и тишьворвался Юго-Запад.

И жаль, и хорошо!Пора прощаться с солнцем,последний петушокнад слуховым оконцем,

прощай, ты никогданавстречу к нам не выйдешьи новые годавовеки не увидишь!

Зарылся в давний снегвозок Екатерины,иным идет к веснекалужский путь старинный.

И там, где Теплый Стан,уже стоят пролетыогромного мостаи реют вертолеты,

а правнучка тех баб —с голубизной в ресницах —врезается в ухабжелезною десницей.

По десять этажейсюда, попарно строясь,дома идут уже,как в будущее — поезд!

И около лескаиного, молодого —написано: «Москва».Все заново, все ново!

ТРУБА НАПОЛЕОНА

Еще не опаленпожаром близкой брани —сидит         Наполеонна белом барабане,

обводит лес и луги фронт               перед собоюсозданием наук —подзорного трубою.

На корсиканский глаззачес         спадает с плеши.Он видит в первый разБагратиона флеши.

Пред ним театр войны,а в глубине театра —Раевского                     видныредуты, пушки, ядра…

И, круглая, видна,как сирота,                           Россия —огромна и бедна,богата и бессильна.

И, как всегда, однастоит,               добра не зная,села Бородинакрестьянка крепостная…

Далекие валыобводит                   император,а на древках — орлыкак маршалы                      пернатых,

и на квадратах картпрочерчен путь победный.Что ж видит                    Бонапартсвоей трубою медной?

Вот пики,              вот флажокусатых кирасиров…В оптический кружоквместилась ли                         Россия?

Вот, по избе скользя,прошелся, дым увидев…А видит он                     глаза,что устремил Давыдов?

Верста,            еще верста,крест на часовне сирой…А видит он                сердцасквозь русские мундиры?

Он водит не спешарукою в позументах…И что ж?             Ему душаКутузова — заметна?

Вот новый поворотего трубы блестящей.А с вилами                     народв лесной он видит чаще?

Сей окуляр таков,что весь пейзаж усвоен!А красных                 петуховон видит над Москвою?

А березинский снег?А котелки пустыеА будущее                    всехидущих на Россиюон видит?                  Ничегоне видит император.Он маршалов                    зоветс улыбкой, им приятной.

Что, маршалы?                        В стогахне разобрались?                         Слепы?Запомните — в снегахвозникнут ваши склепы!

Биноклей ложный блеск —в них не глаза,                     а бельма!Что мог поведать Цейсфельдмаршалам Вильгельма?

О, ложь стереотруб!Чем Гитлер                   им обязан?Что — он проникнул в глубьРоссии            трупным глазом?

Вот —            землю обхвативорбитой потаенной,глазеет            объективна спутнике-шпионе, —но, как ни пяльтесь вы,то, чем сильна Россия, —к родной земле                        любвивы разглядеть не в силах!

Взгляните же назад:предгрозьем                  день наполнен,орлы взлететь грозятнад Бородинским полем.

С трубой Наполеонсидит          на барабане,еще не опаленпожаром близкой брани.

НАБЕРЕЖНАЯ