Василий Жуковский - Том 2. Баллады, поэмы и повести Страница 51

Торильда (поет)

Тихой утренней порою,Над прозрачною водою,Дева с удочкой сидитИ на удочку глядит.

Ждет… но удочка не гнется,Волосок не шевельнется,Неподвижен поплавок,Не берет в воде крючок.

И она, прождав напрасно,Надевает свой прекрасный.С камнем алым перстенекНа приманчивый крючок.

Вдруг вода зашевелилась,И на удочке явиласьУ драгого перстенькаБелоснежная рука;

И с рукою белоснежной,Видом бодрый, взглядом нежный,Над равниной водянойВсплыл красавец молодой.

Дева очи опустила:«Не тебя в волнах ловилаЯ, красавец молодой;Возврати мне перстень мой».

«Дева с ясными очами,Рыбу ловят не перстнями;В море перстнем пойман я;Буду твой, ты будь моя».

Бальдер

Что слышу? Чудный, та́инственный голос!Какое там небесное лицо,Горящее застенчивым румянцем,Сквозь волны золотых кудрей сияетИ предо мной опять животворитМинувшие, младенческие годы?Что вижу? Розовый знакомый каменьВ златом кольце на пальце у нее?Так, это ты, погибшая невеста!А я… я твой же них, жених морей;Вот мой сапфир, твоим очам подобный;А там нас ждет и брачный наш корабль.

Рихард

Я угадал развязку, добрый витязь.Она твоя; возьми свою невесту,Сокровище, мне посланное небом.Храни ее могучего рукою:В ней верное прижмешь ты к сердцу сердце.Но что? Смотри, мой рыцарь, ты совсемЗапутался в сетях моей Торильды.

Ундина*

Бывали дни восторженных видений;Моя душа поэзией цвела;Ко мне летал с вестями чудный Гений;Природа вся мне песнию была.

Оно прошло, то время золотое;С природы снят магический венец;Свет узнанный свое лицо земноеРазоблачил, и призракам конец.

Но о Мечте, как о весенней птичке,Певавшей мне, с усладой помню я;И Прелести явленьем по привычкеЛюбуется, как встарь, душа моя.

Здесь есть одна — жива как вдохновенье,Как ясная надежда молода —На душу мне ее одно явленьеПоэзию наводит завсегда…

Перед пустой когда-то колыбельюЗадумчиво-безмолвен я стоял.«Кто обречен святому новосельюТобой в жильцы?» — судьбу я вопрошал.

И с первою блеснувшей мне денницейУж милый гость в той колыбели был;Он в ней лежал под царской багряницей,Прекрасен, тих, как божий ангел мил.

Года прошли — и мой расцвел младенец,Прекрасен, тих, как божий ангел мил;И мнится мне, что неба уроженецУтехой в нем на землю прислан был.

Его-то я порою здесь встречаю,Как чистую Поэзию мою;Им иногда я душу воскрешаю;При нем подчас, забывшись, и пою.

Лет за пятьсот и поболе случилось, что в ясный весеннийВечер сидел перед дверью избушки своей престарелыйЧестный рыбак и починивал сеть. Сторона та, в которойЖил он, была прекрасное место. Луг, где стоялаХижина, длинной косою входил в широкое лоноМоря: можно было подумать, что берег душистыйВ светло-лазурные, чудно-прозрачные воды с любовьюНежной теснился, что море, влажной трепещущей грудьюНежно прижавшись к нему и его обнимая, пленялосьСвежестью шелковой зелени, блеском цветов и прохладойТемных сеней древесных. Правда, в краю том немногоБыло людей: рыбак с женою, и только; дремучийЛес отделял полуостров от твердой земли. И ужасенБыл тот лес своей темнотой неприступной; и слухиСтрашные были об нем в народе; там было нечисто:Злые духи гнездилися в нем и пугали прохожихТак, что не смели и близко к нему подходить. Но смиренныйСтарый рыбак не боялся враждебных духо́в; на продажуРыбу носил он в город, лежавший за́ лесом; полонНабожных мыслей, входил он в его глубину, и ни разуТам ничего он не встретил, хранимый небесною силой.Сидя беспечно в тот вечер за неводом, вдруг он услышалШум и лесу, как будто бы топот коня и железнойБрони звук; он слушает: шум приближается; робостьИм овладела, и все, что до тех пор в ненастные ночиСнилось ему о таинственном лесе, представилось разомМыслям его; особливо ж один, великанского роста,Белый, всегда головою странно кивающий. В темныйЛес он со страхом, глядит, и ему показалось, что в самомДеле сквозь черные ветви смотрит кивающий призрак.Вспомнив однако, что все никакой еще не случилосьС ним беды ни в лесу, ни в избушке, в которой так долгоЖил он с женою вдвоем, что нечистый над ними не властен,Он ободрился, прочел молитву, и сделалось скороДаже ему и смешно, когда он увидел, какуюШутку с ним глупая робость сыграла: кивающий образБыл не что иное, как быстрый ручей, из срединыЛеса бегущий и с пеной впадающий в озеро; шум же,Слышанный им, был от рыцаря: шагом на беломБодром коне из чащи лесной он ехал и прямоК хижине их приближался. Мантией алого цветаБыл покрыт его фиолетовый, золотом шитыйСтройный колет; на бархатном черном берете вилисяБелые перья; висел у бедра на цепи драгоценнойМеч с золотой рукоятью искусной работы; а белыйРыцарев конь был статен, силен и жив; он, копытомЛегким едва к луговой мураве прикасаясь, воздушнойПоступью шел и, сгибая красивую шею, как лебедь,Грыз узду, облитую пеной. Старик, пораженныйВидом статного рыцаря, невод покинул и, снявшиШляпу, смотрел на него с приветной улыбкой. Приближась,Рыцарь сказал: «Могу ль я с конем найти здесь на этуНочь убежище?» — «Милости просим, гость благородный;Лучшим стойлом будут коню твоему наш зеленыйЛуг, под кровлей ветвистых дерев; а вкусную пищуСам он найдет у себя под ногами; тебе ж мы охотноУгол очистим в нашем убогом жилище и ужинСкудный с тобою разделим». Рыцарь, кивнув головою,Спрыгнул с коня, его разнуздал и по свежему лугуБегать пустил; потом сказал рыбаку: «Ты охотно,Добрый старик, принимаешь меня, но когда б и не столькоБыл ты сговорчив, то все бы со мной не разделался нынче;Море, вижу я, здесь перед нами, и дале дорогиНет никакой; а вечером поздно в этот проклятыйЛес возвращаться избави боже!» — «Не станем об этомСлишком много теперь говорить», — сказал, озираясь,Старый рыбак и в хижину ввел усталого гостя.Там, перед ярким огнем, горевшим в камине и в чистойГорнице трепетный блеск разливавшим, на стуле широкомС спинкой резною сидела жена рыбака пожилая.Гостя увидев, старушка встала, ему поклониласьЧинно и села опять, ему отдать не подумавМесто свое. Рыбак, засмеявшись, сказал: «БлагородныйРыцарь, прошу не взыскать, что хозяйка моя свой покойныйСтул для себя сберегла: у нас такой уж обычай;Лучшее место всегда старикам уступается». — «Что ты,Дедушка! — с кроткой усмешкой сказала хозяйка. — Ведь гость наш,Верно, такой же Христов человек, как и мы, и придет ли,Сам ты скажи, молодому на ум, чтоб ему уступалиСтарые люди лучшее место? Садися, мой добрыйРыцарь, на эту скамейку, — она продолжала, — да толькоТише сиди, не ворочайся, ножка одна ненадежна».Рыцарь взял осторожно скамейку, придвинул к камину,Сел, и сердцу его так стало приютно, как будто бБыл он у милых родных, возвратяся из чужи в отчизну.Стали они разговаривать. Рыцарь разведать о страшномЛесе хотел, но рыбак ночною порою боялсяРечь о нем заводить; зато о своей одинокойЖизни и промысле трудном своем рассказывал много.С жадностью слушали муж и жена, когда говорил имРыцарь о том, как в разных землях он бывал, как отцовскийЗамок его у истоков Дуная стоит, как прекраснаТа сторона; он прибавил: «Меня называют Гульбрандом,Имя же замка Рингштеттен». Так говоря, не однаждыРыцарь слышал какой-то шорох и плеск за окошком,Точно как будто водой кто опрыскивал стекла снаружи.Всякий раз с досадой нахмуривал брови, послышав плесканье,Старый рыбак; но когда же как ливнем вдруг обдало стекла,Так, что окно зазвенело и в горницу брызги влетели,С сердцем вскочил он и крикнул в окошко с угрозой: «Ундина!Полно проказничать; стыдно; в хижине гости». При этомСлове стало там тихо, лишь изредка слышен был легкийШепот, как будто бы кто потихоньку смеялся. «ПочтенныйГость, не взыщи, — сказал рыбак, возвратившись на место. —Может быть, шалостей много еще ты увидишь, но злогоУмысла нет у нее. То наша дочка Ундина,Только не дочка родная, а найденыш; сущий младенец,Все проказит, а будет ей лет уж осьмнадцать; но сердцеСамое доброе в ней». Покачав головою, старушкаМолвила: «Так говорить ты волён; когда ты усталыйС ловли приходишь домой, то тебе на досуге забавныЭти проказы; но, с у́тра до вечера дома глаз на глазС нею пробыв, от нее не добиться путного слова —Дело иное; тут и святой потеряет терпенье». —«Полно, старуха, — рыбак отвечал, — ты бьешься с Ундиной,Я с причудливым морем: разве не часто мой неводПортит оно и плотины мои размывает, а все мнеЛюбо с ним: то же и ты, хоть порою и охнешь, однакоВсе Ундиночку любишь. Не так ли? — «Что правда, то правда;Вовсе ее разлюбить уж нельзя», — кивнув головою,Кротко сказала старушка. Вдруг растворилася настежьДверь; и в нее, белокурая, легкая станом, с веселымСмехом впорхнула Ундина, как что-то воздушное. «Где жеГости, отец? Зачем ты меня обманул?» Но, увидяРыцаря, вдруг замолчала она, и глаза голубые,Вспыхнув звездами под сумраком черных ресниц, устремилисьБыстро на гостя, а он, изумленный чудным явленьем,Был как вкопанный, жадно смотрел на нее и боялсяВзор отвести: он думал, что видит сон, вглядетьсяВ образ прекрасный спешил, пока он не скрылся. УндинаДолго смотрела, пурпурные губки раскрыв, как младенец;Вдруг, встрепенувшись резвою птичкой, она подбежалаК рыцарю, стала пред ним на колена и, цепью блестящей,К коей привешен был меч, играя, сказала: «Прекрасный,Милый гость, какою судьбой очутился ты в нашейХижине? Долго ты по́ свету должен был странствовать, преждеНежели к нам дорогу найти? Скажи, через лес нашКак ты проехал?» Но он отвечать не успел; на УндинуКрикнула с сердцем старушка: «Оставь в покое, Ундина,Гостя; встань и возьмись за работу». Ундина, ни словаЕй не сказавши в ответ, схватила скамейку и, севшиПодле Гульбранда с своим рукодельем, тихонько шепнула:«Вот где я буду работать». Старик притворясь, что не видитНовой проказы ее, хотел продолжать; но УндинаРечь перебила его: «У тебя я спросила, мой милыйГость, откуда приехал ты к нам? Дождусь ли ответа?» —«Из лесу прямо приехал я, прелесть моя». — «Расскажи же,Как ты в лесу очутился и что в нем чу́дного видел?»Трепет почувствовал рыцарь, вспомнив о лесе; невольноОн обратил глаза на окошко, в которое кто-тоБелый, ему показалось, глядел; но было в окошкеПусто, за стеклами ночь густая чернела. СобравшисьС духом, рассказ он готов был начать, но старик торопливоМолвил ему: «Недоброе время теперь нам об лесеРечь заводить; расскажешь нам завтра». Услышавши это,С места вскочила Ундина, и глазки ее засверкали.«Нынче, не завтра он должен рассказывать! нынче, теперь же!» —Вскрикнула с сердцем она и, бровки угрюмо нахмурив,Топнула маленькой ножкою об пол; и в эту минутуТак забавно мила и прелестна была, что в ГульбрандеВспыхнуло сердце, и он еще боле пленился смешною,Детской ее запальчивостью, нежели резвостью прежней.Но рыбак, рассердясь не на шутку, причудницу началКрепко журить за ее упрямство и дерзкую вольностьС гостем. Старушка пристала к нему. Тут Ундина сказала:«Если браниться хотите со мной, а того не хотитеСделать, о чем я прошу, так прощайте ж; одни оставайтесьВ вашей скучной, дымной лачужке». С сими словамиПрыгнула в двери она и в минуту во мраке пропала.

Рыцарь вскочил, за ним и рыбак, и бросились обаВ дверь, чтоб ее удержать, но напрасно: Ундина так быстроСкрылась, что даже было нельзя догадаться, в какуюСторону вздумалось ей побежать. Испуганным взоромРыцарь спросил рыбака: что делать? «Уж это не в первыйРаз, — рыбак проворчал, — такими побегами частоНас забавляет она; теперь опять мне придетсяЦелую ночь напролет без сна проворочаться с бокуНа бок на жесткой постеле моей: ведь мало ль, что можетВстретиться ночью!» — «Зачем же медлить? Пойдем поскорееСами за нею». — «Труд бесполезный; ты видишь, какаяТьма на дворе: куда мы пойдем? И кто угадает,Где она спряталась?» — «Будем, по крайней мере, — прибавилРыцарь, — хоть кликать ее». И кричать он начал: «Ундина!Где ты, Ундина?» Старик покачал головою: «Как хочешь,Рыцарь, кричи, она не откликнется нам, а уж верноГде-нибудь близко сидит; еще ты не знаешь, какаяЭто упрямица». Так говоря, старик с беспокойствомВ темную ночь глядел и не мог утерпеть, чтоб туда жеВслед за Гульбрандом не крикнуть: «Ундиночка! милая! где ты?»Правду, однако, он предсказал: никакой там УндиныНе было. Долго кричав понапрасну, они наконец возвратилисьОба в хижину; там уж было темно, и старушка,Менее мужа о том, что с Ундиной случится, заботясь,Спать улеглась, и в камине огонь, догоревши, потухнул;Только немногие уголья тлели, и синее пламя,Изредка вспыхнув, трепещущий свет разливало и гасло.Снова разведши огонь, рыбак наполнил большуюКружку вином и поставил ее перед гостем. «Мы оба,Рыцарь, едва ли заснем; так не лучше ли будет, когда мы,Вместо того чтоб в бессоннице жесткой рогожейГрешное тело тереть, посидим у огня и за добройКружкой вина о том и другом побеседуем? Как тыДумаешь, добрый мой гость?» Гульбранд согласился охотно.Сесть принудив его на почетном оставленном стуле,Честный старик поместился с ним рядом, и вот дружелюбноСтали они разговаривать; только при каждом малейшемШорохе — стукнет ли что в окошко, и даже нередкоПросто без всякого стука и шороха — вдруг умолкалиОба и, палец поднявши, глаза неподвижно уставивВ двери, слушали; каждый шептал: «идет!» и не тут-тоБыло; не шел никто; и, вздохнувши, они начиналиСнова свой разговор. «Расскажи мне, — сказал напоследокРыцарь, — как вам случилось найти Ундину?» — «А вот какЭто случилось, — рыбак отвечал. — Тому уж двенадцатьБудет лет, как я с товаром моим через этотЛес был должен отправиться в город; жену я оставилДома, как то бывало всегда, а в то время и нужноБыло ей дома остаться. Зачем, ты спросишь? Господь намВ поздние наши лета даровал прекрасную дочку;Как же было покинуть ее? Товар мой продавши,Я возвращался домой, и, солгать не хочу, не случилосьМне ничего, как и прежде, в лесу недоброго встретить;Бог мне сопутствовал всякий раз, когда через этотСтрашный лес мне идти удавалось: а с ним и опасныйПуть не опасен». При этом слове старик с умиленнымВидом шапочку снял с головы и, руки сложивши,В набожных мыслях минуты на две умолкнул; потом онШапочку снова надел и так продолжал: «Я с веселымСердцем домой возвращался, а дома ждало несчастье:Вся в слезах навстречу ко мне жена прибежала.«Царь небесный! что случилось? — я воскликнул. — Где нашаДочка?» — «Она у того, чье имя ты в эту минуту,Бедный мой муж, призываешь», — жена отвечала. И молча,Горько заплакав, пошел я за нею в хижину; телаМилой малютки моей я глазами искал там, но телаНе было. Вот как это случилось: с нашим младенцемПодле воды на траве жена спокойно сидела;С ним в беззаботном веселье играла она; вдруг малюткаСильно к воде протянулась, как будто чудесное что-тоВ светлых приметя струях; и видит жена, что наш милыйАнгел смеется, ручонками что-то хватая; но в этотМиг как будто какой невидимой силой швырнулоВ волны дитя, и в их глубине бедняжка пропала.Долго я тела искал, но напрасно, нигде и приметыНе было. Вот мы, на старости две сироты, в безотрадномГоре сидели в тот вечер вдвоем у огня и молчали:Если б и можно было от слез говорить, то не стало бДуху; и так мы оба молчали, глаза устремившиВ тусклый огонь; как вдруг в дверях послышался легкийШорох; они растворились — и что же видим мы? ЧуднойПрелести девочка, лет шести, в богатом уборе,Нам улыбаясь как ангел, стоит на пороге. СначалаМы в изумленье не знали, живой ли то был человечекИли обманчивый призрак какой; но скоро приметилЯ, что вода с золотых кудрей и с платья малюткиКапала; я подумал, что, верно, младенец недавноБыл в воде и что скорая помощь нужна. И, вздохнувши,Так сказал я жене; «Никто не подумал спасти намМилое наше дитя; по крайней мере, мы самиСделаем то для других, чего не могли нам другиеСделать и что на земле блаженством было бы нашим».Мы раздели малютку, ее положили в постель и напитьсяДали горячего ей; а она все молчала и только,Светло-небесными глазками глядя на нас, улыбалась.Скоро заснула она и свежа, как цветочек весенний,Утром проснулась; когда ж мы расспрашивать стали, откудаРодом она и как попала к нам в хижину, толкуНе было в странных ответах ее никакого; и вот ужРовно двенадцать лет, как с нами живет, а добитьсяПутного мы не могли от нее ничего; по рассказамВздорным ее подумать легко, что она к нам упалаПрямо с луны: о каких-то замках прозрачных, жемчужныхГротах, коралловых рощах и разных других небылицахВсе твердит и теперь, как твердила тогда; удалосяВыведать только одно, что, катаясь по́ морю в лодкеС матерью, в воду упала она и что волны на здешнийБерег ее принесли, где она и очнулась… В сомненьеТяжком осталися мы: хотя и было не трудноНам решиться наместо родной потерянной дочкиВзять чужую, нам данную богом самим; но не зналиМы, крещена ли она иль нет? Сказать же об этомНам ничего не умела бедняжка, хотя и понятноБыло ей, что она жила по воле господнейВ здешнем свете, хотя и была смиренно готоваВсе то исполнить, что с волей господней согласно. И вот чтоМы в таком затрудненье придумали вместе с женою:Если она еще не была крещена, то не должноМедлить минуты; а если уже крещена, то и дваждыДолг святой совершить не будет греха. Но какоеДать ей имя? И в ум нам пришло, что ее ДоротеейБыло б всего приличней назвать: мы слыхали, что значитЭто имя дар божий, она же была милосердымГосподом богом дарована горести нашей в отраду.Но об имени этом она и знать не хотела. «УндинойЗвали меня отец мой и мать; хочу и остатьсяВечно Ундиной!» Но было ли то христианское имя,Мы не знали. И вот я пошел за священником в город;Он согласился прийти к нам; сначала имя УндиныБыло противно ему, как и нам; но наша малютка,В платьице странном своем, была так чудесно красива,Так ласкалась к нему и в то же время так мило,Так забавно спорила с ним, что сам он не в силахБыл противиться ей, — и ее окрестили Ундиной.Сладостно было смотреть на нее в продолженье святогоТаинства: дикая резвость исчезла, и тихим, смиреннымАгнцем стояла она, как будто бы чувствуя, что́ с нейВ это время творилось. Правду молвить, немалоС нею хлопот нам, и если бы все рассказать мне…» Но рыцарьТут перервал рыбака; он шепнул: «Послушай! послушай!Что там?» Не раз уже во время рассказа был он встревоженШумом воды; но в эту минуту был явственно слышенРев потока, который бежал с возрастающей силойМимо хижины. Оба вскочили и бросились в двери;В месячном свете открылося им, что ручей, выходящийИз леса, сильно разлившись, ворочая камни, ломаяС треском деревья, в море бежал; и было все небо,Так же как море, взволновано; тучи горами катилисьМимо луны, поминутно ее заслоняя, и чудноВся окрестность под блеском и тьмой трепетала; при свистеВихря было внятно, как море свирепое голосСвой воздымало и как, скрыпя от вершины до корня,Гнулись и шумно сшибались ветвями деревья. «Ундина!..Царь мой небесный!.. Ундина!» — старик закричал; но ответаНе было. Оба тогда побежали, забывши о буре,Каждый своею дорогою, к лесу, и громко при шумеВетра в ночной глубине раздавалось: «Ундина! Ундина!»

Странное что-то чувствовал рыцарь, скитаясь во мракеНочи, под шумом бури, один, в бесполезном исканье:Снова стало казаться ему, что Ундина лишь призрак,В темном лесу его обманувший, была; и при свистеВихря, при громе воды, при треске деревьев, при чудномВсей за минуту столь мирно-прекрасной страны превращеньеНачал он думать, что море, луг, источник, рыбачьяХижина, старый рыбак и все, что с ним ни случилось,Было обман; но жалобный крик старика, зовущий Ундину,Все ему издали слышался. Вот наконец очутилсяОн на самом краю лесного ручья, который в разливеБурном своем бежал широкою мутной рекою,Так, что от леса отрезанный мыс, на котором стоялаХижина, сделался островом. «Боже! — рыцарь подумал, —Что, когда Ундина отважилась в лес, и назад ейНет оттуда дороги, и там у злых привиденийПлачет она одна в темноте?» От ужаса вскрикнув,Он поспешно поднял с земли огромный дубовый,Бурей оторванный сук, чтоб, держась за него, перебратьсяВ лес через воду. Хотя и сам он дрожал, вспоминаяВсе, что там видел прошедшим днем; хотя и казалосьВ эту минуту ему, что стоял там, рове́н с деревами,Белый, слишком знакомый ему великан и, оскаливЗубы, кивал ему головою, — но самый сей ужасТолько что с большею силою влек его в лес: там УндинаВ страхе, одна, без защиты была. И вот уж ступил онСмелой ногою в кипучую воду, как вдруг недалекоСладостный голос сказал: «Не ходи, не ходи, берегисяЗлого потока; старик сердит и обманчив». ЗнакомыРыцарю были прелестные звуки; они замолчали;Он же стоял в воде, озирался и слушал; но месяцТемной задернуло тучей, и волны быстро неслися,Ноги его подмывая, и он, через силу держася,Был как в чаду, и кружилась его голова; и глазамиДолго искав в темноте, наконец он воскликнул: «Ундина!Ты ли? Где ты? Если не хочешь явиться, я брошусьСам в поток за тобой; откликнись; мне лучше погибнуть,Нежели быть без тебя». И глубже в воду пошел он.Тот же голос и так же близко сказал: «Оглянися!»В эту минуту вышел месяц из тучи, и рыцарьВ блеске его увидел Ундину. Был маленький островПодле берега быстрым разливом ручья образован;Там, под навесом деревьев густых, в траве угнездившись,Призраком светлым сидела Ундина. Было нетрудноВ этом месте поток перейти, и Гульбранд очутилсяВмиг близ Ундины на мягкой траве; она ж, приподнявшись,Руки вкруг шеи его обвила и его поневолеРядом с собой посадила. «Теперь ты расскажешь мне, милый,Повесть свою, — шепнула она, — мы одни; старики насЗдесь не услышат и скучным своим ворчаньем не могутНам помешать; а эта густая древесная кровляСто́ит их хижины дымной». — «Здесь рай, Ундина!» — воскликнулРыцарь, прижавши ко груди ее с поцелуем горячим.В эту минуту рыбак, проискавши напрасно Ундину,К месту тому подошел и увидел их с берега. «Рыцарь! —Он закричал, — непохвальное дело ты делаешь; намиБыл ты доверчиво принят; а ты теперь, обнимаясьС нашей дочкой, шепчешься с нею тайком и оставилВ страхе меня, старика, одного по-пустому за неюБегать в потемках». — «Я сам, — ответствовал рыцарь, — лишь толькоВ эту минуту встретился с нею». — «Тем лучше; скорее жОба ко мне перейдите сюда на твердую землю».Но Ундина о том не хотела и слышать; и лучшеВ страшный лес она соглашалася с милым, прекраснымГостем пойти, чем в несносную хижину, где не хотелиДелать того, о чем просила она, и откудаРано иль поздно прекрасный гость удалится. ПрижавшисьКрепко к нему, она гармонически, тихо запела:«В душной долине волна печально трепещет и бьется;Влившися в море, она из моря назад не польется».Горько заплакал рыбак, услышав ту песню; ее жеСлезы его как будто не трогали: к рыцарю с детскойЛаской она прижималась. Но рыцарь сказал ей: «Ундина,Разве не видишь, как плачет отец? Не упрямься ж; нам должно,Должно к нему возвратиться». В немом изумленье УндинаБыстро свои голубые глаза на него устремила,Кротко сказала потом: «Когда ты так думаешь, милый,Я согласна». И с видом покорным, глаза опустивши,Встала она; и, на руки взявши ее, безопасноРыцарь поток перешел. Старик со слезами на шеюКинулся к ней и в радости был как дитя; прибежалаСкоро к ним и старушка; свою возвращенную дочкуНежно они целовали; упреков не было; в добромСердце Ундины все также утихло, и их обнималаС лаской сердечной она, просила прощенья, смеялась,Плакала, милые все имена им давала. А утроТою порой занялось, и буря умолкла, и птицыНачали петь на свежих, дождем ожемчуженных ветках;Стало светло, и опять приступать принялася УндинаК рыцарю с просьбой, чтоб начал рассказ свой. И так согласиласьЗавтрак принесть под деревья. Ундина проворно уселасьПодле Гульбрандовых ног на траве; другого же местаВыбрать никак не хотела; и рыцарь рассказывать начал.

«Вот уж боле недели, как я в тот вольный имперскийГород, который лежит за вашим лесом, приехал;Там был турнир, и рыцари копья ломали усердно.Я не щадил ни себя, ни коня. Подошедши к оградеПоля, дабы отдохнуть от веселой работы, я шлем свойСнял и отдал его щитоносцу; и в эту минутуВижу на ближнем альтане* девицу, в богатом уборе,Чудной прелести. Это была молодая Бертальда —Мне сказали — питомица знатного герцога, в ближнемЗамке живущего. Мне показалось, что с ласковым видомСмотрит она на меня, и во мне загорелась двойнаяБодрость; усердно бился я прежде, но с этой минутыДело пошло уж иначе. А вечером с нею одноюЯ танцевал; и так продолжалось во все остальныеДни турнира». В эту минуту почувствовал рыцарьСильную боль в опущенной левой руке; оглянувшись,Видит он, что Ундина, жемчужными зубками стиснувПалец ему, сердито нахмурила бровки, и в глазках,Ярко светившихся, бегали слезки; потом, на ГульбрандаС грустным упреком взглянув, она ему погрозилаПальцем; потом вздохнула, потом наклонила головку.Рыцарь, смутившись, умолк на минуту; потом он рассказ свойТак продолжал: «Бертальда прекрасна, нельзя не признаться;Но чересчур уж горда и причудлива; мне во второй разНравилась мене она, чем в первый, а в третий раз мене,Чем во второй. Однако мне показалось, что болеВсех других я замечен был ею, и это мне льстило.Вот мне вздумалось в шутку ее попросить, чтоб перчаткуМне свою подарила она. «Подарю, — отвечалаС гордой усмешкой Бертальда, — если осмелишься, рыцарь,Съездить один в заколдованный лес наш и верные вестиМне принесешь о том, что в нем происходит». ПерчаткаМне дорога не была; но было бы рыцарю стыдноВызов такой от себя отклонить, и я согласился». —«Разве тебя не любила она?» — спросила Ундина.«Я ей нравился, — рыцарь ответствовал, — так мне казалось». —«О! так она сумасшедшая, — вскрикнула громко Ундина,С радостным смехом захлопав в ладоши. — Кто ж не безумныйС милым себя разлучит и его добровольно в волшебныйЛес на опасное дело пошлет? От меня б не дождалсяЭтот лес такой неслыханной почести». — «РаноУтром вчера, — продолжал Гульбранд, улыбнувшись Ундине, —Я отправился в путь. Спокойно сияли деревьяВ блеске зари, полосами лежавшем на зелени дерна;Было свежо; благовонные листья так сладко шептались,Все так манило под сумрак прозрачный, что я поневолеЗлился на глупых людей, которым страшилища в райскомМесте таком могли померещиться. Въехал я в чащу;Мало-помалу все стало пустынно и тихо; густея,Лес предо мной и за мною сдвигался, как будто хватаяТысячью рук волшебных меня. Опасаясь возвратныйПуть потерять, я коня удержал: посмотреть, высоко лиБыло солнце, хотел я; глаза подымаю, и что жеВижу? Черное что-то копышется в ветвях дубовых.Я подумал, что то был медведь; обнажаю поспешноМеч. Но вдруг человеческим голосом, диким, визгливым,Мне закричали: «Кстати пожаловал; милости просим;Мы уж и веток сухих наломали, чтоб было на чем намВашу милость изжарить». Потом, с отвратительно-дикимСмехом оскаливши зубы, чудовище так зашумелоВетвями дуба, что конь мой, шарахнувшись, бросился мимоВскачь, и я не успел разглядеть, какой там гнездилсяДьявол». При имени этом рыбак и старушка с молитвойПерекрестились; Ундина ж тихонько шепнула: «Всего здесьЛучше, по-моему, то, что ты не изжарен, мой милыйРыцарь, и то, что ты с нами. Рассказывай далее». — «Конь мойМчался как бешеный, — рыцарь сказал, — им владеть не имел яСилы; вдруг перед нами стремнина, и скачет со мной онПрямо в нее; но в самое ж это мгновение кто-тоДлинный, огромный, седой, перерезавши нашу дорогу,Вдруг перед диким конем повалился, и конь, отшатнувшись,Стал, и снова я им овладел. Озираюся — что же?Мой спаситель был не седой великан, а блестящийПенный ручей, бежавший с холма». — «Благодарствую, милый,Добрый ручей», — закричала, захлопав в ладоши, Ундина.Тяжко вздохнув и нахмурясь, рыбак покачал головою;Рыцарь рассказывал дале: «Собрав повода, укрепилсяЯ на седле. Вдруг вижу, какой-то стоит человечекРядом с конем, отвратительный, грязный горбун, земляногоЦвета лицо, и нос огромный такой, что, казалось,Был он длиною со все остальное тело урода.Он хохотал, оскаливал зубы, шаркал ногами,Гнулся в дугу. Я его оттолкнул и, коня повернувши,Был готов пуститься в обратный путь (уж склонилосьСолнце, покуда я мчался, далеко за полдень); но карлик,Прянув как кошка, дорогу коню заслонил, «Берегися, —Я закричал, — раздавлю». Но урод, исковеркавшись снова,Начал визжать: «Сперва заплати за работу; ты в пропастьВместе с конем бы слетел, когда бы не я подвернулся». —«Лжешь ты, кривляка, — сказал я, — не ты, а этот источникНас сохранил от паденья. Но вот тебе деньги; оставь нас,Дай дорогу». И, бросив одну золотую монетуВ шапку уроду, поехал я шибче; но снова явилсяРядом со мной он; я шпорю коня; конь скачет, но сбокуСкачет и карлик, кривляясь, коверкаясь, с хохотом, с визгом,Высунув красный с локоть длиною язык. Чтоб скорееС ним развязаться, бросаю опять золотую монетуВ шапку ему; но с хохотом диким оскаливши зубы,Начал кричать он: «Поддельное золото! золота многоЕсть у меня! погляди! полюбуйся!» И в эту минутуМне показалось, что вдруг просветлела земная утроба;Дерн изумрудом прозрачным сделался; взор мой свободноМог сквозь него проницать в глубину; и тогда мне открыласьОбласть подземная гномов: они гомозились, роились,Комкались в клубы, вились, развивались, сгребали металлы,Сыпали в кучи рубин, и сапфир, и смарагд и пускалиВихри песка золотого друг другу в глаза. Мой сопутникБыстро метался то вниз, то вверх; и ему подавалиСлитки огромные золота; мне показав их со смехом,Каждый он в бездну бросал, и, из пропасти в пропасть со звономПадая, все в глубине исчезали. Тогда он монету,Данную мною, швырнул с пронзительным хохотом в бездну;Хохотом, шиканьем, свистом ему отвечали из бездны.Вдруг взгомозилися все и, толпяся, толкаясь, полезлиКверху, когтистые, пылью металлов покрытые пальцыВсе на меня растопорщив; вся пропасть, казалось, кипела;Куча за кучей, гуще и гуще, ближе и ближе…Ужас, меня одолел; дав шпоры коню, без оглядкиЯ поскакал… и не знаю, долго ль скакал; но очнувшись,Вижу, что нет никого; привиденья исчезли; прохладноБыло в лесу, и вечер уже наступил. Сквозь деревьяБледно мелькала тропинка, ведущая и́з лесу в город.Взъехать спешу я на эту тропинку; но что-то седое,Зыбкое, дым не дым, туман не туман, поминутноВид свой меняя, стало меж ветвей и мне заслонилоПуть; я пытаюсь объехать его, но куда ни поеду,Там и оно; рассердившись, скачу напролом; но навстречуПрыщет мне пена, и ливнем холодным я обдан, и рветсяКонь мой назад; ослеплен, промочён до костей, я бросаюсьВправо и влево, но все не могу попасть на тропинку.Белый никак на нее не пускает меня. ПопытаюсьЕхать обратно — за мной по пятам он, но смирен и волюПуть продолжать мне дает; но лишь только опять на тропинкуВзъеду — он тут, и опять заслоняет ее, и холоднойПеной меня обдает. Наконец поневоле я выбралТу дорогу, к которой меня он теснил так упорно;Он унялся, но все от меня не отстал и за мноюБледно-туманным столбом подвигался; когда же случалосьМне оглянуться, то чудилось мне, что этот огромныйСтолб с головой, что в меня упирались тускло и зоркоС чудным каким-то миганьем глаза и кивалаВсякий раз голова, как будто меня понукаяЕхать вперед. Но порою мне просто казалось, что этотСтранный гонитель мой был лесной водопад. Наконец я,Выехав и́з лесу, здесь очутился и встретился с вами,Добрые люди. Тогда пропал и упрямый мой спутник».Рыцарь кончил рассказ свой. «Мы рады тебе, благородныйГость наш, — сказал рыбак, — но пора и о том нам подумать,Как бы тебе возвратиться в город». Ундина, услышавЭти слова, начала про себя тихомолком смеятьсяС видом довольным. То рыцарь заметив сказал ей: «Ундина,Разве ты рада разлуке со мною? Чему ты смеешься?» —«Я уж знаю чему, — отвечала Ундина. — ОтведайЭтот сердитый поток переплыть — верхом иль на лодке,Как угодно — ан нет, не удастся! а морем… давно яЗнаю, что этого сделать нельзя; и отец недалекоВ море уходит с лодкой своею. Итак, оставайсяС нами, рад ли, не рад ли. Вот чему я смеюся».Рыцарь с улыбкою встал, чтоб видеть, так ли то было,Что говорила Ундина; встал и рыбак; а за нимиВслед и она. И подлинно, все опрокинуто былоБурей в лесу; поток разлился, и стал полуостровОстровом. Рыцарь не мог о возврате и думать, и долженБыл поневоле он ждать, пока в берега не вольетсяСнова поток. Возвращайся в хижину рядом с Ундиной,Он ей шепнул: «Что скажешь, Ундиночка? Рада ль, что с вамиЯ остаюся?» — «Полно, полню, — она проворчала,Бровки нахмурив, — не вздумай тебя укусить я за палец,Ты бы не то рассказал нам об этой несносной Бертальде».

Может быть, добрый читатель, тебе случалося в жизни,Долго скитавшись туда и сюда, попадать на такоеМесто, где было тебе хорошо, где живущая в каждомСердце любовь к домашнему быту, к семейному мируС новою силой в тебе пробуждалась; и снова ты виделКрай родимый; и все обаяния младости, благаПервой, чистой любви на могилах минувшего сноваВ прежней красе расцветали, и ты говорил, отдыхая:Здесь живется сладко, здесь сердцу будет приютно.Вспомнив такую минуту, когда очарованной думойТы обнимал безыменное, тайное счастье земное,Ты, читатель, поймешь, что должен был чувствовать рыцарь,Вдруг поселившися в этом пределе, далёко от света.Часто он с радостью тайной смотрел, как поток, свирепея,День ото дня расширялся и остров все дале и далеВ море входил, разлучаяся с твердой землею; казалось,Мир кончался за ним. На сердце рыцаря сталоТихо, светло и легко. Рыбак был мудрец простодушный;Зная людей, изведав тревоги житейские, бывшиРатником сам в молодых летах, на досуге он многоМог рассказать про войну и про счастье, несчастье земное;Словом, он был живая летопись; время без скукиШло в разговорах меж старцем отжившим и юношей, полнымПламенной жизни: мудрость смиренная, прямо из жизниВзятая здравым рассудком и верою в бога, вливаласьВ душу Гульбранда и в ней поселяла блаженную ясность.Бодрый старик промышлял по-прежнему рыбною ловлей;Был не без дела и рыцарь: в хижине, к счастью, нашелсяСтарый доспех рыбака, самострел; его починивши,С ним ежедневно рыцарь ходил на охоту; а вечерВместе все перед ярким огнем проводили, и полныйКубок тогда частенько постукивал в кубок: в запасеБыло вино, и нередко с ним длилась беседа до позднейНочи. Но мирной сей жизни была душою Ундина.В этом жилище, куда суеты не входили, каким-тоРайским виденьем сияла она: чистота херувима,Резвость младенца, застенчивость девы, причудливость никсы*,Свежесть цветка, порхливость сильфиды, изменчивость струйки…Словом, Ундина была несравненным, мучительно-милым,Чудным созданьем; и прелесть ее проницала, томилаДушу Гульбранда, как прелесть весны, как волше́бствоЗвуков, когда мы так полны болезненно-сладкою думой.Но вертлявый, проказливый нрав и смешные причуды УндиныБыли подчас и докучливой мукой; зато и журил