Другое. Сборник - Антон Юртовой Страница 51

Писарь Корней, отец двоих беглых, сидел в кабинете за отдельным столом сбоку от управляющего; он выглядел подавленным и отстранённым не менее вчерашнего, когда сполна испытал гнев барыни, но всё же своё занятие исполнял сейчас, казалось, исправно.

То и дело он обращался к Федоту Куприяновичу для уточнения учётных записей по оформляемому займу, которые вёл. Можно было подивиться, чего это ему стоило. Ведь наверняка уже ранним утром, сразу по приходе в кабинет он обязан был сообщить начальнику об очередной передряге в своём семействе, и, возможно, были при этом и неутешные слёзные стенания, как накануне, или даже истерика, «понимать» которые хозяин кабинета мог хотя и с явным, неподдельным сочувствием, но, как обременённый долгом собственного услужения властителям – совершенно отстранённо.

Ввиду почти как прямой и потому, как представлялось, сильно угнетавшей Корнея вины за убеги его сыновей, для него было также нелёгкой задачей передать своему начальнику ещё и о потраве занятой под озимью и принадлежащей Федоту Куприяновичу делянки, и уж тем более – о распоряжении барыни, чтобы тот в наказание за потраву особо, сам всыпал виновному плетью, непременно плетью…

Последнее обстоятельство заботило уже и Алекса. К тому, что управляющего используют как подручного при истязаниях крепостных, примыкало и то, о чём сообщал Филимон – о содействии наёмника в утяжелении доли не только крепостных, но и вольноотпущенников.

«Нет, – думал поэт, – такому человеку доверия быть не должно; его помощь сомнительна, и она, скорее, была бы мизерной. С учётом присутствия служивых обращаться к нему опасно, да, пожалуй, и поздно. Аким, верно, уже умер. Также и Андрей – мог ли он столько ждать? А обо мне как посреднике этот если и не ярый, а всего лишь пунктуальный исполнитель чужой воли способен проговориться… Что тогда?.. Допросы, опала… Нет, поступку с моей стороны не быть, хотя, разумеется, этим затрагивается моя честь.

Должно подумать обо всех в тайном сообществе. Допустимо ли, что по неосмотрительности я стал бы причастен к их обнаружению и к возможным другим их несчастьям и бедам?..»

До момента, когда оформление займа было завершено, Алекс всё же не оставлял надежды выйти из круга одолевавших его сомнений. Но чтобы изложить просьбу Андрея, требовалось обойтись без свидетеля.

– Нам бы остаться с вами наедине, – сказал он хозяину положения, слегка поведя взглядом на измождённого писаря. – Важное обстоятельство…

– Это невозможно, сударь; мы – при исполнении, – чётко ответствовал управляющий.

– Но… Мне нужно…

– Примите сожаление. Только в присутствии…

– С чем это связано?

– С теперешним надзором. Вы ведь, наверное, знаете, что у нас произошло и происходит? При всём желании – не могу. Распоряжение от барыни. Их воля…

Поэту не удавалось сосредоточиться ввиду возникшей преграды.

– Благодарствую, – сказал он, медленно вставая. Дальнейшие объяснения он посчитал излишними и бесполезными. – Добрых дел и процветания!

Визит к управляющему на этом можно было считать законченным. Не искать же встречи с ним вне такой вот «официальной» беседы: менеджер мог сослаться на то, что он должен явиться к барыне по её срочному вызову и уже торопится; или – у него неотложный выезд из Лепок в какое-то из других имений Лемовских; то есть – он мог найти какую угодно причину отказа в приватном общении, и в каждом таком случае ему было бы удобно ссылаться на его зависимость от своей барыни, рьяно замещавшей теперь её отсутствовавшего супруга, что Алексу приходилось воспринимать как должное: он сам, владея имениями, хорошо знал об ответственности и норовах управляющих, которых нанимал и с которых был вынужден строжайше спрашивать об исполнении своей, господской воли.

Огорчённый несостоявшейся передачей просьбы Андрея, Алекс, чтобы не усложнять своего возвращения из Лепок, когда надо бы было заезжать за Никитой в ночное время, решился покинуть имение уже в этот день, к его концу, для чего следовало поспешить и с почтовой пересылкой переходящей к нему суммы займа.

На большом просёлке, где могли вести наблюдение жандармы, разбойников опасаться не приходилось, зато, проехав ночною порой путь до Неееевского и дабы не встречаться там с её владычицей, а ещё более того – и с участниками похорон Мэрта, если те ещё должны были там находиться, можно было в это село не наведываться вовсе, поручив забрать слугу кучеру. Сам же поэт склонен был ещё раз пройтись вдоль прямого прогона от знакомого моста у пересечения дорог до тех двух своротов с просёлка в сторону села, где, путая следы, заезжал и выезжал отряд полевой жандармерии во главе с Мэртом.

Туда пусть возница доставит Никиту, а он, оставшись один, если даже выйдет задержка с появлением из усадьбы кибитки со слугой, – несколько подождёт. Это в любом случае лучше общений, которые в сложившихся обстоятельствах могли быть только неприятными для него.

Алекс остался доволен, скроив последующие свои действия при завершении путешествия таким чётким образом. Отъезд был назначен после обеда, о чём он без промедления уведомил Полину Прокофьевну. За обедом она огласила эту новость присутствующим, среди которых были обе сестры Лемовские, игуменья монастыря, а также – все те, кто не только ужинал вместе с поэтом при его прибытии в Лепки, но и отсутствовал на том ужине, будучи зван к нему. Не появившиеся в тот раз служивый от жандармерии и священник оба выглядели внушительно, и в жестах и в общении они как бы подчёркивали свою неоспоримую значимость.

Хотя Алекс радовался присутствию Ани и Ксюши, он не мог избавиться от ощущения некоего совместного с ними заговора против него. Это замечалось по какой-то скованности обедавших, произносимым ими редким, негромким и осторожным фразам. Скованность была присуща даже хозяйке стола.

Наблюдая за управляющим, поэт, как ему казалось, был твёрдо уверен в том, что тот, во исполнение приказания госпожи успел уже лично, от своего плеча отсыпать немалое количество ударов плетью незадачливому холопу – в связи с потравою озими скотом, а ещё раньше с таким же поручением должен был управиться и местный староста Анисим. Бедняга крепостной!

Менеджер мог поторопиться и с доносом служивому – о всех подробностях поведения его, заезжего поэта, при оформлении денежного займа.

Было также что заметить и у остальных, кто находился за обеденным столом.

Щёки у Ани пылали необычным жаром; за всё время приёма пищи она лишь изредка взглядывала поверх своего прибора и произнесла буквально несколько слов, при этом старалась привлечь к себе внимание из сидящих напротив одной игуменьи.

Алексу это показалось весьма странным. Ночью,