Данте Алигьери - Божественная комедия Страница 54

Песнь пятнадцатая

Какую долю, дневный путь свершая,Когда к исходу близок третий час,Являет сфера, как дитя, живая,

Такую долю и теперь как разОсталось солнцу опуститься косо;[747]Там вечер был, и полночь здесь у нас.[748]

Лучи нам били в середину носа,Затем что мы к закатной сторонеДержали путь по выступу утеса,

Как вдруг я ощутил, что в очи мнеУдарил новый блеск, струясь продольно,И удивился этой новизне.

Тогда ладони я поднес невольноК моим бровям, держа их козырьком,Чтобы от света не было так больно.

Как от воды иль зеркала угломОтходит луч в противном направленье,Причем с паденьем сходствует подъем,

И от отвеса, в равном отдаленье,Уклон такой же точно он дает,Что подтверждается при наблюденьи,

Так мне казалось, что в лицо мне бьетСиянье отражаемого света,И взор мой сделал быстрый поворот.

«Скажи, отец возлюбленный, что этоТак неотступно мне в глаза разит,Все надвигаясь?» — я спросил поэта.

«Не диво, что тебя еще слепитСемья небес,[749] — сказал он. — К нам, в сиянье,Идет посол — сказать, что путь открыт.

Но скоро в тяжком для тебя сверканьеТвои глаза отраду обретут,Насколько услаждаться в состоянье».

Когда мы подошли: «Ступени тут, —Сказал, ликуя, вестник благодати, —И здесь подъем гораздо меньше крут».

Уже мы подымались, и «BeatiMisericordes!»[750] пелось нам воследИ «Радуйся, громящий вражьи рати!»

Мы шли все выше, я и мой поэт,Совсем одни; и я хотел, шагая,Услышать наставительный ответ;

И так ему промолвил, вопрошая:«Что тот слепой романец разумел,О «доступе другим» упоминая?»

И вождь: «Познав, какой грозит уделПозарившимся на чужие крохи,Он вас от слез предостеречь хотел.

Богатства, вас влекущие, тем плохи,Что, чем вас больше, тем скуднее часть,И зависть мехом раздувает вздохи.

А если бы вы устремляли страстьК верховной сфере,[751] беспокойство вашеДолжно бы неминуемо отпасть.

Ведь там — чем больше говорящих «наше»,Тем большей долей каждый наделен,И тем любовь горит светлей и краше».

«Теперь я даже меньше утолен, —Ответил я ему, — чем был сначала,И бóльшими сомненьями смущен.

Ведь если достоянье общим сталоИ совладельцев много, почемуОни богаче, чем когда их мало?»

И он в ответ: «Ты снова дал умуОтвлечься в сторону земного делаИ вместо света почерпаешь тьму.

Как луч бежит на световое тело,[752]Так нескончаемая благодатьСпешит к любви из горнего предела,

Даря ей то, что та способна взять;И чем сильнее пыл, в душе зажженный,Тем большей славой ей дано сиять.

Чем больше сонм, любовью озаренный,Тем больше в нем благой любви горит,Как в зеркалах взаимно отраженной.

Когда моим ответом ты не сыт,То Беатриче все твои томленья,И это и другие, утолит.

Стремись быстрей достигнуть исцеленьяПяти рубцов, как истребились два,Изглаженные силой сокрушенья».

«Ты мне даруешь…» — начал я едва,Как следующий круг возник пред нами,И жадный взор мой оттеснил слова.

И вдруг я словно был восхищен снами,Как если бы восторг меня увлек,И я увидел сборище во храме;

И женщина, переступив порог,С заботой материнской говорила:«Зачем ты это сделал нам, сынок?

Отцу и мне так беспокойно былоТебя искать!» Так молвила она,И первое видение уплыло.[753]

И вот другая, болью пронзена,Которую родит негодованье,Льет токи слез, и речь ее слышна:

«Раз ты властитель града, чье названьеСреди богов посеяло разлад[754]И где блистает всяческое знанье,

Отмсти рукам бесстыдным, Писистрат,Обнявшим нашу дочь!» Но был спокоенК ней обращенный властелином взгляд,

И он сказал, нимало не расстроен:«Чего ж тогда достоин наш злодей,Раз тот, кто любит нас, суда достоин?»[755]

Потом я видел яростных людей,Которые, столпившись, побивалиКамнями юношу, крича: «Бей! Бей!»

А тот, давимый гибелью, чем дале,Тем все бессильней поникал к земле,Но очи к небу двери отверзали,

И он молил, чтоб грешных в этом злеГосподь всевышний гневом не коснулся,И зрелась кротость на его челе.[756]

Как только дух мой изнутри вернулсяКо внешней правде в должную чреду,Я от неложных грез моих очнулся.

Вождь, увидав, что я себя веду,Как тот, кого внезапно разбудили,Сказал мне: «Что с тобой? Ты как в чаду,

Прошел со мною больше полумили,Прикрыв глаза и шатко семеня,Как будто хмель иль сон тебя клонили».

И я: «Отец мой, выслушай меня,И я тебе скажу, что мне предстало,Суставы ног моих окостеня».

И он: «Хотя бы сто личин скрывалоТвои черты, я бы до дна проникВ рассудок твой сквозь это покрывало.

Тебе был сон, чтоб сердце ни на мигНе отвращало влагу примиренья,[757]Которую предвечный льет родник.

Я «Что с тобой?» спросил не от смятенья,Как тот, чьи взоры застилает мрак,Сказал бы рухнувшему без движенья;

А я спросил, чтоб укрепить твой шаг:Ленивых надобно будить, а самиОни не расшевелятся никак».

Мы шли сквозь вечер, меря даль глазами,Насколько солнце позволяло им,Сиявшее закатными лучами;

А нам навстречу — нараставший дымСкоплялся, темный и подобный ночи,И негде было скрыться перед ним;

Он чистый воздух нам затмил и очи.

Песнь шестнадцатая