Сергей Есенин - Собрание сочинений в одной книге Страница 56

Поэма о 36

Много в РоссииТроп.Что ни тропа –То гроб.Что ни верста –То крест.До енисейских местШесть тысяч одинСугроб.

Синий уральскийСкомКаменным легМешком,За скомом шумитТайга.Коль вязнет в снегуНога,Попробуй идтиПешком.

Добро, у когоЗакал,Кто знает сибирскийШквал.Но если ты слабИ лег,То, тайно пробравшисьВ лог,Тебя отпоетШакал.

Буря и грозныйВой.Грузно бредетКонвой.Ружья наперевес.Если ты хочешьВ лес,Не дорожиГоловой.

Ссыльный солдатуНе брат.Сам подневоленСолдат.Если не взялНа прицел, –Завтра егоПод расстрел.Но ты не идиНазад.

Пусть умираетТот,Кто брата в тайгуВедет.А ты под кандальныйДзинШпарь, как седойБаргузин.Беги все впередИ вперед.

Там за УраломДом.Степь и водаКругом.В синюю гладьОкнаСкрипкой поетЛуна.Разве так плохоВ нем?

Славный у песниЛад.Мало ли кто ейРад.Там за УраломКлен.Всякий ведь в жизньВлюбленВ лунном мерцаньеХат.

Если ж, где отчаяВесь,Стройная девушкаЕсть,Вся, как сиреневыйМай,Вся, как родимыйКрай, –Разве не манитПеснь?

Буря и грозныйВой.Грузно бредетКонвой.Ружья наперевес.Если ты хочешьВ лес,Не дорожиГоловой.

Колкий, пронзающийПух.Тяжко идти средьПург.Но под кандальныйДзень,Если ты любишьДень,Разве милейШлиссельбург?

Там, упираясьВ дверь,Ходишь, как в клеткеЗверь.Дума всегдаОб одном:Может, в краюРодномСтало не такТеперь.

Может, под песнюВьюгУмер последнийДруг.Друг или мать,Все равно.Хочется вырватьОкноИ убежать в луг.

Но долог тюремныйЧас.Зорок солдатскийГлаз.Если ты хочешьЗнать,Как тяжелоУбежать, –Я знаю одинРассказ.

Их было тридцатьШесть.В камере негдеСесть.В окнах бурунныйВспург.Крепко стоитШлиссельбург,Море поет емуПеснь.

Каждый из нихСиделЗа то, что был гордИ смел,Что в гневной своейТщетеК рыдающим в нищетеБольшую любовьИмел.

Ты помнишь, конечно,ТотКлокочущий пятыйГод,Когда из-за стенБаррикадЦелился в братаБрат.Тот в голову, тотВ живот.

Один защищалЗакон –Невольник, влюбленныйВ трон.Другой этот тронГромил,И брат ему былНе мил.Ну, разве не прав былОн?

Ты помнишь, конечно,КакНагайкой свистелКазак?Тогда у склоненныхНицС затылков и поясницКапал горячийМак.

Я знаю, наверно,И тыВидал на снегуЦветы.Ведь каждый мальчишкойРос,Каждому билиНосВ кулачной на все«Сорты».

Но тех я цветовНе видал,Был еще глупИ мал,И не читал ещеКниг.Но если бы виделИх,То разве молчатьСтал?

Их было тридцатьШесть.В каждом кипелаМесть.Каждый оставилДомС ивами над прудом,Но не забыл о немПеснь.

Раз комендантСказал:«Тесен для васЗал.Пять я такихПримуВ камеру по одному,Тридцать один –На вокзал».

Поле и снежныйЗвон.Клетчатый мчитсяВагон.Рельсы грызетПаровоз.Разве уместенВопрос:Куда их доставитОн?

Много в РоссииТроп.Что ни тропа –То гроб.Что ни верста –То крест.До енисейских местШесть тысяч одинСугроб.

Поезд на всехПарах.В каждом неясныйСтрах.Видно, надевБраслет,Гонят на многоЛетЗолото рытьВ горах.

Может случитьсяС тобойТо, что достанешьКиркой,Дочь твоя там,Вдалеке,Будет на левойРукеПерстень носитьЗолотой.

Поле и снежныйЗвон.Клетчатый мчитсяВагон.Вдруг тридцать первыйВсталИ шепотом так сказал:«Нынче мне ночьНе в сон.

Нынче мне в ночьНе лежать.Я твердо решилБежать.Благо, что ночьНе в луне.Вы помогитеМнеТело моеПоддержать.

Клетку уж яПилой…Выручил снежныйВой.Вы заградите меняПодле окнаОт огня,Чтоб не видалКонвой».

Тридцать столпилисьВ ряд,Будто о чемГоворят,Будто глядятНа снег.Разве так труденПобег,Если огниНе горят?

Их оставалосьПять.Каждый имелКровать.В окнах бурунныйВспург.Крепко стоитШлиссельбург.Только в нем плохоСпать.

Разве тогдаУснешь,Если все видишьРожь,Видишь роднойПлетень,Синий, звенящийДень,И ты по межеИдешь?

Тихий вечернийЧас.Колокол бьетСемь раз.Месяц широкИ ал.Так бы дремалИ дремал,Не подымая глаз.

Глянешь, на окнахПух.Скучный, несчастныйДруг,Ночь или день,Все равно.Хочется вырватьОкноИ убежать в луг.

Пятый страдатьУстал.Где-то подпилокДостал.Ночью скребетИ скребет,Капает с носаПотЧерез губу в оскал.

Раз при нагрузкеДровОн поскользнулсяВ ров…Смотрят, уж онНа льду,Что-то кричитНа ходу.Крикнул – и будьЗдоров.

Быстро бегутДни.День колесуСродни.Снежной январскойПоройВ камере сорокВторойВстретились вновьОни.

Пятому глядяВ глаза,Тридцать первыйСказал:«Там, где струитсяОбь,Есть деревушкаТопьИ очень хорошийВокзал.

В жизни живут лишьРаз,Я вспоминатьНе горазд.Глупый сибирскийЧалдон,Скуп, как сто дьяволов,Он.За пятачок продаст.

Снежная белаяГладь.Нечего мнеВспоминать.Знаю одно:Без грезДаже в лихойМорозСладко на сенеСпать».

Пятый сказалВ ответ:«Мне уже сорокЛет.Но не угас мойБес,Так все и тянетВ лес,В синий вечернийСвет.

Много сказатьНе могу:Час лишь лежал яВ снегу,Слушал метельныйВой,Но помешалКонвойС ружьями на бегу».

Серая, хмураяВысь,Тучи с землеюСлились.Ты помнишь, конечно,ТотМетельный семнадцатыйГод,Когда ониРазошлись?

Каждый пошел в свойДомС ивами над прудом.Видел лунуИ клен,Только не встретилОнСердцу любимыхВ нем.

Их было тридцатьШесть.В каждом кипелаМесть.И каждый в октябрьскийЗвонПошел на влюбленныхВ трон,Чтоб навсегда ихСместь.

Быстро бегутДни.Встретились вновьОни.У каждого новыйДом.В лёжку живут лишьВ нем,Очей загасивОгни.

Тихий вечернийЧас.Колокол бьетСемь раз.Месяц широкИ ал.Тот, кто теперьЗадремал,Уж не подниметГлаз.

Теплая синяяВесь,Всякие песниЕсть…Над каждым свояЗвезда…Мы же поемВсегда:Их было тридцатьШесть.

Анна Снегина

А. Воронскому

1«Село, значит, наше – Радово,Дворов, почитай, два ста.Тому, кто его оглядывал,Приятственны наши места.Богаты мы лесом и водью,Есть пастбища, есть поля.И по всему угодьюРассажены тополя.

Мы в важные очень не лезем,Но все же нам счастье дано.Дворы у нас крыты железом,У каждого сад и гумно.У каждого крашены ставни,По праздникам мясо и квас.Недаром когда-то исправникЛюбил погостить у нас.

Оброки платили мы к сроку,Но – грозный судья – старшинаВсегда прибавлял к оброкуПо мере муки и пшена.И чтоб избежать напасти,Излишек нам был без тягóт.Раз – власти, на то они власти,А мы лишь простой народ.

Но люди – все грешные души.У многих глаза – что клыки.С соседней деревни КриушиКосились на нас мужики.Житье у них было плохое –Почти вся деревня вскачьПахала одной сохоюНа паре заезженных кляч.

Каких уж тут ждать обилий, –Была бы душа жива.Украдкой они рубилиИз нашего леса дрова.Однажды мы их застали…Они в топоры, мы тож.От звона и скрежета сталиПо телу катилась дрожь.

В скандале убийством пахнет.И в нашу и в их винуВдруг кто-то из них как ахнет! –И сразу убил старшину.На нашей быдластой сходкеМы делу условили ширь.Судили. Забили в колодкиИ десять услали в Сибирь.С тех пор и у нас неуряды.Скатилась со счастья вожжа.Почти что три года крядуУ нас то падеж, то пожар».

Такие печальные вестиВозница мне пел весь путь.Я в радовские предместьяЕхал тогда отдохнуть.

Война мне всю душу изъела.За чей-то чужой интересСтрелял я в мне близкое телоИ грудью на брата лез.Я понял, что я – игрушка,В тылу же купцы да знать,И, твердо простившись с пушками,Решил лишь в стихах воевать.Я бросил мою винтовку,Купил себе «липу»[5], и вотС такою-то подготовкойЯ встретил 17-ый год.

Свобода взметнулась неистово.И в розово-смрадном огнеТогда над страною калифствовалКеренский на белом коне.Война «до конца», «до победы».И ту же сермяжную ратьПрохвосты и дармоедыСгоняли на фронт умирать.Но все же не взял я шпагу…Под грохот и рев мортирДругую явил я отвагу –Был первый в стране дезертир.

Дорога довольно хорошая,Приятная хладная звень.Луна золотою порошеюОсыпала даль деревень.«Ну, вот оно, наше Радово, –Промолвил возница, –Здесь!Недаром я лошади вкладывалЗа норов ее и спесь.Позволь, гражданин, на чаишко.Вам к мельнику надо?Так вон!..Я требую с вас без излишкаЗа дальний такой прогон».

…………………………………………………Даю сороковку.«Мало!»Даю еще двадцать.«Нет!»Такой отвратительный малый.А малому тридцать лет.«Да что ж ты?Имеешь ли душу?За что ты с меня гребешь?»И мне отвечает туша:«Сегодня плохая рожь.Давайте еще незвонкихДесяток иль штучек шесть –Я выпью в шинке самогонкиЗа ваше здоровье и честь…»

И вот я на мельнице…ЕльникОсыпан свечьми светляков.От радости старый мельникНе может сказать двух слов:«Голубчик! Да ты ли?Сергуха!Озяб, чай? Поди, продрог?Да ставь ты скорее, старуха,На стол самовар и пирог!»

В апреле прозябнуть трудно,Особенно так в конце.Был вечер задумчиво чудный,Как дружья улыбка в лице.Объятья мельника круты,От них заревет и медведь,Но все же в плохие минутыПриятно друзей иметь.

«Откуда? Надолго ли?»«На год».«Ну, значит, дружище, гуляй!Сим летом грибов и ягодУ нас хоть в Москву отбавляй.И дичи здесь, братец, до черта,Сама так под порох и прет.Подумай ведь только…ЧетвертыйТебя не видали мы год…»……………………………………………………………………………………………………Беседа окончена…ЧинноМы выпили весь самовар.По-старому с шубой овчиннойИду я на свой сеновал.Иду я разросшимся садом,Лицо задевает сирень.Так мил моим вспыхнувшим взглядамСостарившийся плетень.Когда-то у той вон калиткиМне было шестнадцать лет,И девушка в белой накидкеСказала мне ласково: «Нет!»Далекие, милые были.Тот образ во мне не угас…Мы все в эти годы любили,Но мало любили нас.

«Ну что же! Вставай, Сергуша!Еще и заря не текла,Старуха за милую душуОладьев тебе напекла.Я сам-то сейчас уедуК помещице Снегиной…ЕйВчера настрелял я к обедуПрекраснейших дупелей».

Привет тебе, жизни денница!Встаю, одеваюсь, иду.Дымком отдает росяницаНа яблонях белых в саду.

Я думаю:Как прекраснаЗемляИ на ней человек.И сколько с войной несчастныхУродов теперь и калек!И сколько зарыто в ямах!И сколько зароют еще!И чувствую в скулах упрямыхЖестокую судоргу щек.

Нет, нет!Не пойду навеки!За то, что какая-то мразьБросает солдату-калекеПятак или гривенник в грязь.«Ну, доброе утро, старуха!Ты что-то немного сдала…»И слышу сквозь кашель глухо:«Дела одолели, дела.У нас здесь теперь неспокойно.Испариной все зацвело.Сплошные мужицкие войны –Дерутся селом на село.Сама я своими ушамиСлыхала от прихожан:То радовцев бьют криушане,То радовцы бьют криушан.А все это, значит, безвластье.Прогнали царя…Так вот…Посыпались все напастиНа наш неразумный народ.Открыли зачем-то остроги,Злодеев пустили лихих.Теперь на большой дорогеПокою не знай от них.Вот тоже, допустим… с Криуши…Их нужно б в тюрьму за тюрьмой,Они ж, воровские души,Вернулись опять домой.У них там есть Прон Оглоблин,Булдыжник, драчун, грубиян.Он вечно на всех озлоблен,С утра по неделям пьян.И нагло в третьевом годе,Когда объявили войну,При всем честном народеУбил топором старшину.Таких теперь тысячи сталоТворить на свободе гнусь.Пропала Расея, пропала…Погибла кормилица Русь…»Я вспомнил рассказ возницыИ, взяв свою шляпу и трость,Пошел мужикам поклониться,Как старый знакомый и гость.

Иду голубою дорожкойИ вижу – навстречу мнеНесется мой мельник на дрожкахПо рыхлой еще целине.«Сергуха! За милую душу!Постой, я тебе расскажу!Сейчас! Дай поправить вожжу,Потом и тебя оглоушу.Чего ж ты мне утром ни слова?Я Снегиным так и бряк:Приехал ко мне, мол, веселыйОдин молодой чудак.(Они ко мне очень желанны,Я знаю их десять лет.)А дочь их замужняя АннаСпросила:– Не тот ли, поэт?– Ну, да, – говорю, – он самый.– Блондин?– Ну, конечно, блондин!– С кудрявыми волосами?– Забавный такой господин!– Когда он приехал?– Недавно.– Ах, мамочка, это он!Ты знаешь,Он был забавноКогда-то в меня влюблен.Был скромный такой мальчишка,А нынче…Поди ж ты…Вот…Писатель…Известная шишка…Без просьбы уж к нам не придет».

И мельник, как будто с победы,Лукаво прищурил глаз:«Ну, ладно! Прощай до обеда!Другое сдержу про запас».

Я шел по дороге в КриушуИ тростью сшибал зеленя.Ничто не пробилось мне в душу,Ничто не смутило меня.Струилися запахи сладко,И в мыслях был пьяный туман…Теперь бы с красивой солдаткойЗавесть хорошо роман.

Но вот и Криуша…Три годаНе зрел я знакомых крыш.Сиреневая погодаСиренью обрызгала тишь.Не слышно собачьего лая,Здесь нечего, видно, стеречь –У каждого хата гнилая,А в хате ухваты да печь.Гляжу, на крыльце у ПронаГорластый мужицкий галдеж.Толкуют о новых законах,О ценах на скот и рожь.«Здорово, друзья!»«Э, охотник!Здорово, здорово!Садись!Послушай-ка ты, беззаботник,Про нашу крестьянскую жисть.Что нового в Питере слышно?С министрами, чай, ведь знаком?Недаром, едрит твою в дышло,Воспитан ты был кулаком.Но все ж мы тебя не порочим.Ты – свойский, мужицкий, наш,Бахвалишься славой не оченьИ сердце свое не продашь.Бывал ты к нам зорким и рьяным,Себя вынимал на испод…Скажи:Отойдут ли крестьянамБез выкупа пашни господ?Кричат нам,Что землю не троньте,Еще не настал, мол, миг.За что же тогда на фронтеМы губим себя и других?»

И каждый с улыбкой угрюмойСмотрел мне в лицо и в глаза,А я, отягченный думой,Не мог ничего сказать.Дрожали, качались ступени,Но помнюПод звон головы:«Скажи,Кто такое Ленин?»Я тихо ответил:«Он –  вы».

На корточках ползали слухи,Судили, решали, шепча.И я от моей старухиДостаточно их получал.

Однажды, вернувшись с тяги,Я лег подремать на диван.Разносчик болотной влаги,Меня прознобил туман.Трясло меня, как в лихорадке,Бросало то в холод, то в жар,И в этом проклятом припадкеЧетыре я дня пролежал.

Мой мельник с ума, знать, спятил.Поехал,Кого-то привез…Я видел лишь белое платьеДа чей-то привздернутый нос.Потом, когда стало легче,Когда прекратилась трясь,На пятые сутки под вечерПростуда моя улеглась.Я встал.И лишь только полаКоснулся дрожащей ногой,Услышал я голос веселый:«А!Здравствуйте, мой дорогой!Давненько я вас не видала.Теперь из ребяческих летЯ важная дама стала,А вы – знаменитый поэт.……………………………………………

Ну, сядем.Прошла лихорадка?Какой вы теперь не такой!Я даже вздохнула украдкой,Коснувшись до вас рукой.Да…Не вернуть, что было.Все годы бегут в водоем.Когда-то я очень любилаСидеть у калитки вдвоем.Мы вместе мечтали о славе…И вы угодили в прицел,Меня же про это заставилЗабыть молодой офицер…»

Я слушал ее и невольноОглядывал стройный лик.Хотелось сказать:«Довольно!Найдемте другой язык!»

Но почему-то, не знаю,Смущенно сказал невпопад:«Да… Да…Я сейчас вспоминаю…Садитесь.Я очень рад.Я вам прочитаю немногоСтихиПро кабацкую Русь…Отделано четко и строго.По чувству – цыганская грусть».«Сергей!Вы такой нехороший.Мне жалко,Обидно мне,Что пьяные ваши дебошиИзвестны по всей стране.Скажите:Что с вами случилось?»«Не знаю».«Кому же знать?»«Наверно, в осеннюю сыростьМеня родила моя мать».«Шутник вы…»«Вы тоже, Анна».«Кого-нибудь любите?»«Нет».«Тогда еще более странноГубить себя с этих лет:Пред вами такая дорога…»Сгущалась, туманилась даль…Не знаю, зачем я трогалПерчатки ее и шаль.………………………………………Луна хохотала, как клоун.И в сердце хоть прежнего нет,По-странному был я полонНаплывом шестнадцати лет.Расстались мы с ней на рассветеС загадкой движений и глаз…

Есть что-то прекрасное в лете,А с летом прекрасное в нас.

Мой мельник…Ох, этот мельник!С ума меня сводит он.Устроил волынку, бездельник,И бегает как почтальон.Сегодня опять с запиской,Как будто бы кто-то влюблен:«Придите.Вы самый близкий.С любовьюОглоблин Прон».

Иду.Прихожу в Криушу.Оглоблин стоит у воротИ спьяну в печенки и в душуКостит обнищалый народ.«Эй, вы!Тараканье отродье!Все к Снегиной!..Р-раз и квас!Даешь, мол, твои угодьяБез всякого выкупа с нас!»И тут же, меня завидя,Снижая сварливую прыть,Сказал в неподдельной обиде:«Крестьян еще нужно варить».«Зачем ты позвал меня, Проша?»«Конечно, ни жать, ни косить.Сейчас я достану лошадьИ к Снегиной… вместе…Просить…»И вот запрягли нам клячу.В оглоблях мосластая шкеть –Таких отдают с придачей,Чтоб только самим не иметь.Мы ехали мелким шагом,И путь нас смешил и злил:В подъемах по всем оврагамТелегу мы сами везли.Приехали.Дом с мезониномНемного присел на фасад.Волнующе пахнет жасминомПлетневый его палисад.Слезаем.Подходим к террасеИ, пыль отряхая с плеч,О чьем-то последнем часеИз горницы слышим речь:«Рыдай – не рыдай, – не помога…Теперь он холодный труп…Там кто-то стучит у порога.Припудрись…Пойду отопру…»

Дебелая грустная дамаОткинула добрый засов.И Прон мой ей брякнул прямоПро землю,Без всяких слов.«Отдай!.. –Повторял он глухо. –Не ноги ж тебе целовать!»

Как будто без мысли и слухаОна принимала слова.Потом в разговорную очередьСпросила меняСквозь жуть:«А вы, вероятно, к дочери?Присядьте…Сейчас доложу…»

Теперь я отчетливо помнюТех дней роковое кольцо.Но было совсем не легко мнеУвидеть ее лицо.Я понял –Случилось горе,И молча хотел помочь.«Убили… Убили Борю…Оставьте!Уйдите прочь!Вы – жалкий и низкий трусишка.Он умер…А вы вот здесь…»

Нет, это уж было слишком.Не всякий рожден перенесть.Как язвы, стыдясь оплеухи,Я Прону ответил так:«Сегодня они не в духе…Поедем-ка, Прон, в кабак…»

Все лето провел я в охоте.Забыл ее имя и лик.Обиду моюНа болотеОплакал рыдальщик-кулик.

Бедна наша родина кроткаяВ древесную цветень и сочь,И лето такое короткое,Как майская теплая ночь.Заря холодней и багровей.Туман припадает ниц.Уже в облетевшей дубровеРазносится звон синиц.

Мой мельник вовсю улыбается,Какая-то веселость в нем.«Теперь мы, Сергуха, по зайцамЗа милую душу пальнем!»Я рад и охоте…Коль нечемРазвеять тоску и сон.Сегодня ко мне под вечер,Как месяц, вкатился Прон.«Дружище!С великим счастьем!Настал ожидаемый час!Приветствую с новой властью!Теперь мы всех р-раз – и квас!Без всякого выкупа с летаМы пашни берем и леса.В России теперь СоветыИ Ленин – старшой комиссар.Дружище!Вот это номер!Вот это почин так почин.Я с радости чуть не помер,А брат мой в штаны намочил.Едри ж твою в бабушку плюнуть!Гляди, голубарь, веселей!Я первый сейчас же коммунуУстрою в своем селе».

У Прона был брат Лабутя,Мужик – что твой пятый туз:При всякой опасной минутеХвальбишка и дьявольский трус.Таких вы, конечно, видали.Их рок болтовней наградил.Носил он две белых медалиС японской войны на груди.И голосом хриплым и пьянымТянул, заходя в кабак:«Прославленному под ЛяояномСсудите на четвертак…»Потом, насосавшись до дури,Взволнованно и горячоО сдавшемся Порт-АртуреСоседу слезил на плечо.«Голубчик! –Кричал он. –Петя!Мне больно… Не думай, что пьян.Отвагу мою на светеЛишь знает один Ляоян».

Такие всегда на примете.Живут, не мозоля рук.И вот он, конечно, в Совете,Медали запрятал в сундук.Но с тою же важной осанкой,Как некий седой ветеран,Хрипел под сивушной банкойПро Нерчинск и Турухан:«Да, братец!Мы горе видали,Но нас не запугивал страх…»………………………………………………………

Медали, медали, медалиЗвенели в его словах.Он Прону вытягивал нервы,И Прон материл не судом.Но все ж тот поехал первыйОписывать снегинский дом.

В захвате всегда есть скорость:– Даешь! Разберем потом!Весь хутор забрали в волостьС хозяйками и со скотом.

А мельник……………………………………Мой старый мельникХозяек привез к себе,Заставил меня, бездельник,В чужой ковыряться судьбе.И снова нахлынуло что-то,Когда я всю ночь напролетСмотрел на скривленный заботойКрасивый и чувственный рот.

Я помню –Она говорила:«Простите… Была не права…Я мужа безумно любила.Как вспомню… болит голова…Но васОскорбила случайно…Жестокость была мой суд…Была в том печальная тайна,Что страстью преступной зовут.Конечно,До этой осениЯ знала б счастливую быль…Потом бы меня вы бросили,Как выпитую бутыль…Поэтому было не надо…Ни встреч… ни вобще продолжать…Тем более с старыми взглядамиМогла я обидеть мать».

Но я перевел на другое,Уставясь в ее глаза,И тело ее тугоеНемного качнулось назад.«Скажите,Вам больно, Анна,За ваш хуторской разор?»Но как-то печально и странноОна опустила свой взор.………………………………………………

«Смотрите…Уже светает.Заря как пожар на снегу…Мне что-то напоминает…Но что?..Я понять не могу…Ах!.. Да…Это было в детстве…Другой… Не осенний рассвет…Мы с вами сидели вместе…Нам по шестнадцать лет…»

Потом, оглядев меня нежноИ лебедя выгнув рукой,Сказала как будто небрежно:«Ну, ладно…Пора на покой…»……………………………………………Под вечер они уехали.Куда?Я не знаю куда.В равнине, проложенной вехами,Дорогу найдешь без труда.

Не помню тогдашних событий,Не знаю, что сделал Прон.Я быстро умчался в ПитерРазвеять тоску и сон.

Суровые, грозные годы!Ну разве всего описать?Слыхали дворцовые сводыСолдатскую крепкую «мать».

Эх, удаль!Цветение в далях!Недаром чумазый сбродИграл по дворам на рояляхКоровам тамбовский фокстрот.За хлеб, за овес, за картошкуМужик залучил граммофон, –Слюнявя козлиную ножку,Танго себе слушает он.Сжимая от прибыли руки,Ругаясь на всякий налог,Он мыслит до дури о штуке,Катающейся между ног.Шли годыРазмашисто, пылко…Удел хлебороба гас.Немало попрело в бутылках«Керенок» и «ходей» у нас.Фефела! Кормилец! Касатик!Владелец землей и скотом,За пару измызганных «катек»Он даст себя выдрать кнутом.

Ну, ладно.Довольно стонов!Не нужно насмешек и слов!Сегодня про участь ПронаМне мельник прислал письмо:«Сергуха! За милую душу!Привет тебе, братец! Привет!Ты что-то опять в КриушуНе кажешься целых шесть лет!Утешь!Соберись, на милость!Прижваривай по весне!У нас здесь такое случилось,Чего не расскажешь в письме.Теперь стал спокой в народе,И буря пришла в угомон.Узнай, что в двадцатом годеРасстрелян Оглоблин Прон.

Расея…Дуровая зыкь она.Хошь верь, хошь не верь ушам –Однажды отряд ДеникинаНагрянул на криушан.Вот тут и пошла потеха…С потехи такой – околеть.Со скрежетом и со смехомГульнула казацкая плеть.Тогда вот и чикнули Проню,Лабутя ж в солому залезИ вылез,Лишь только кониКазацкие скрылись в лес.Теперь он по пьяной мордеЕще не устал голосить:«Мне нужно бы красный орденЗа храбрость мою носить».Совсем прокатились тучи…И хоть мы живем не в раю,Ты все ж приезжай, голубчик,Утешить судьбину мою…»

И вот я опять в дороге.Ночная июньская хмарь.Бегут говорливые дрогиНи шатко, ни валко, как встарь.Дорога довольно хорошая,Равнинная тихая звень.Луна золотою порошеюОсыпала даль деревень.Мелькают часовни, колодцы,Околицы и плетни.И сердце по-старому бьется,Как билось в далекие дни.

Я снова на мельнице…ЕльникУсыпан свечьми светляков.По-старому старый мельникНе может связать двух слов:«Голубчик! Вот радость! Сергуха!Озяб, чай? Поди, продрог?Да ставь ты скорее, старуха,На стол самовар и пирог.Сергунь! Золотой! Послушай!

……………………………………………………И ты уж старик по годам…Сейчас я за милую душуПодарок тебе передам».«Подарок?»«Нет…Просто письмишко.Да ты не спеши, голубок!Почти что два месяца с лишкомЯ с почты его приволок».

Вскрываю… читаю… Конечно!Откуда же больше и ждать!И почерк такой беспечный,И лондонская печать.

«Вы живы?.. Я очень рада…Я тоже, как вы, жива.Так часто мне снится ограда,Калитка и ваши слова.Теперь я от вас далеко…В России теперь апрель.И синею заволокойПокрыта береза и ель.Сейчас вот, когда бумагеВверяю я грусть моих слов,Вы с мельником, может, на тягеПодслушиваете тетеревов.Я часто хожу на пристаньИ, то ли на радость, то ль в страх,Гляжу средь судов все пристальнейНа красный советский флаг.Теперь там достигли силы.Дорога моя ясна…Но вы мне по-прежнему милы,Как родина и как весна».………………………………………………………

Письмо как письмо.Беспричинно.Я в жисть бы таких не писал.

По-прежнему с шубой овчиннойИду я на свой сеновал.Иду я разросшимся садом,Лицо задевает сирень.Так мил моим вспыхнувшим взглядамПогорбившийся плетень.Когда-то у той вон калиткиМне было шестнадцать лет.И девушка в белой накидкеСказала мне ласково: «Нет!»

Далекие милые были!..Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,Но, значит,Любили и нас.

Черный человек