Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932 Страница 56

На пустыре*

Три подмастерья,—Волосы, как перья,Руки глистами,Ноги хлыстамиТо в глину, то в ствол,—Играют в футбол.

Вместо мячаБак из-под дегтя…Скачут, рыча,Вскинувши когти,Лупят копытом,—Визгом сердитымТявкает жесть:Есть!!!

Тихий малышВ халатике рваномПритаился, как мышь,Под старым бурьяном.Зябкие ручкиВ восторге сжимает,Гладит колючки,Рот раскрывает,Гнется налево-направо:Какая забава!

Старичок сосет былинку,Кулачок под головой…Ветер тихо-тихо реетНад весеннею травой.Средь кремней осколок банкиЗагорелся, как алмаз.За бугром в стене зияетОзаренный солнцем лаз…Влезла юркая старушка.В ручке — пестрый узелок.Старичок привстал и смотрит,—Отряхнул свой пиджачок…Сели рядом на газете,Над судком янтарный пар…Старушонка наклонилась,—Юбка вздулась, словно шар.А в камнях глаза — как гвозди,—Изогнулся тощий кот:Словно черт железной лапойСжал пустой его живот!

На перевернутый ящикСела худая, как спица,Дылда-девица,Рядом — плечистый приказчик.

Говорят, говорят…В глазах — пламень и яд,—Вот-вотОна в него зонтик воткнет,А он ее схватит за тощую ногуИ, придя окончательно в раж,Забросит ее на гараж —Через дорогу…Слава Богу!Все злые слова откипели,—Заструились тихие трели…Он ее взял,Как хрупкий бокал,Деловито за шею,Она повернула к злодеюСвой щучий овал:Три минуты ее он лобзалТак, что камни под ящиком томно хрустели…

Потом они яблоко ели:Он куснет, а после — она,—Потому что весна.

Уличная выставка*

Трамваев острые трели…Шипение шин, завыванье гудков…По краю панелиШирмы из старых мешков.На ширмах натыканы плотноПолотна:Мыльной пеной цветущие груши,Корабли, словно вафли со взбитыми сливками,Першеронов ватные туши,Волны с крахмальными гривкамиИ красавицы в позах французского S,—Не тела, а дюшес…Над собачьего стиля буфетом-чудовищем,—Над домашним своим алтаремПовесишь такое чудовище,—Глаза волдырем!

У полочек, расправивши галстуки-банты,Дежурят Рембрандты,—Старик в ватерпруфе затертомЭтаким чертомВал бороды зажимает в ладонь.Капюшон — пузырем за спиной,Войлок — седою копной,В глазах угрюмый и тусклый огонь…Рядом — кургузый атлет:Сорок пять лет,Косые табачные бачки,Шотландские брючки,Детский берет,—Стоит часовым у нормандских своих деревень,Равнодушный, как пень,У крайних щитовСредь убого цветистых холстов,Как живая реклама,Свирепо шагает художница-дама:Охра плоских волос,Белилами смазанный нос,Губы — две алые дыньки,Веки в трагической синьке,—Сорок холстов в руках,А обед в облаках…

Но прохожие воблою вялойСквозь холщовый текут коридор.То какой-нибудь плотный малыйВ першеронов направит взор…То старушка, нежное сердце,Вдруг приклеит глаза к холсту:На подносе три алые перцаК виноградному жмутся листу…Но никто — собаки! — не купит,Постоят и дальше в кафе,—И художник глаза лишь потупит,Оттопырив мешком галифе…Лишь один господин солидныйС худосочною килькой-женой —Уж совсем, совсем очевидно —Выбрал нимфу с жирной спиной,Но увидел цифру «сто двадцать»,(А ведь рама без малого сто!)И не стал даже, пес, торговаться,—Отошел, запахнувши пальто…

В угловом бистро*

Ноги грузные расставивши упрямо,Каменщики в угловом бистро сидят,—Локти широко уперлись в мрамор…Пьют, беседуют и медленно едят.

На щеках — насечкою известка,Отдыхают руки и бока.Трубку темную зажав в ладони жесткой,Крайний смотрит вдаль, на облака.

Из-за стойки розовая теткаС ними шутит, сдвинув вина в масть…Пес хозяйский подошел к ним кротко,Положил на столик волчью пасть.

Дремлют плечи, пальцы на бокале.Усмехнулись, чокнулись втроем.Никогда мы так не отдыхали,Никогда мы так не отдохнем…

Словно житель Марса, наблюдаюС завистью беззлобной из угла:Нет пути нам к их простому раю,А ведь вот он — рядом, у стола…

Сизо-дымчатый кот,Равнодушно-ленивый скот,—Толстая муфта с глазами русалки,—Чинно и валкоОбошел всех, знакомых ему до ногтей,Обычных гостей…Соблюдая старинный обычайКошачьих приличий,Обнюхал все каблуки,Гетры, штаны и носки,Потерся о все знакомые ноги…И вдруг, свернувши с дороги,Клубком по стене,—Спираль волнистых движений,—Повернулся ко мнеИ прыгнул ко мне на колени.

Я подумал в припадке амбиции:Конечно, по интуицииЖивотное этоВо мне узнало поэта…Кот понял, что я одинок,Как кит в океане,Что я засел в уголок,Скрестив усталые длани,Потому что мне тяжко…Кот нежно ткнулся в рубашку,—Хвост заходил, как лоза,—И взглянул мне с тоскою в глаза…«О друг мой! — склонясь над котом,Шепнул я, краснея,—Прости, что в душе яТебя обругал равнодушным скотом…»Но кот, повернувши свой стан,Вдруг мордой толкнулся в карман:Там лежало полтавское сало в пакете.

Нет больше иллюзий на свете!

КАПРИЗНЫЕ ВИРШИ*

Современная баллада*

Ветер рвется за рубаху,Весла гнутся и скрипят.Заноси плечо с размаху,Грудь закидывай назад!Ивы гуще водопадаНикнут сизой пеленой…Хоть одна б всплыла наяда,Хоть один бы водяной!

В каждой лодке — пресный, местный,Добросовестный роман:Гретхен с шеей полновеснойИ берлинский Дон-Жуан.Лобызнутся, вытрут губы —И опять за бутерброд.Пожуют, оскалят зубыИ друг к другу тянут рот…

В весла яростно влезая,Выбираюсь на простор.Из надводного сараяЗапыхтел пузан-мотор.Трели томных жабьих взводовВсе страстнее… Ну и прыть!Хоть у них без бутербродовОбойдется, может быть…

Яхты плавно и любовноВоду носом бороздят.Вечереет. В восемь ровноНадо к пристани назад…Мглится влажная прохлада.Вдруг под ивой у корягПузырем всплыла наядаИ беклиновский толстяк.

Не смутился я нимало,—Чем нас нынче удивишь?И шипящей лодки жалоК ним направил сквозь камыш.В час вечерний, в час бескрайний,В час, гасящий небосвод,—Что друг другу шепчет тайноНежить местных пресных вод?

«Не утопленник — огарок!»Злобно фыркнул водяной.«В кошельке — сто тысяч марок…Тьфу, какой улов дрянной!»А в ответ уста вздохнули:«Ах, что сделалось с людьми!Дед! Куда ж они девалиВсе червонцы, черт возьми?!»…

Капризные вирши*