Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы Страница 6

Такие стихотворения, как «Яблонька-мать», «После дождя», «Не бойся грусти, что живет…», «Преемник», «Неугасимая заря», пронизаны пафосом служения народу и человечеству, отражают сложность чувств и помыслов современного советского интеллигента. Разные по теме, они наполнены жаждой творчества, настроениями бодрости, жизнелюбия, проникнуты вниманием к росту человеческой личности. Не песни угасания, а целое «половодье чувств» слышится у поэта на исходе пятого десятка:

Ликуй же, сердце! Без остатка пейХмельной напиток радости своей,Пылай со всеми жаждою одною —

И знай: неугасимая заряВсё ярче пламенеет над землею,Над всей моей Отчизною горя.

В поисках народности рождается новая портретная галерея Рыльского, где, кроме великих ученых, поэтов, артистов (стихи, посвященные Пушкину, Франко, Саксаганскому, Богомольцу), героями стихотворений выступают инженеры, зоотехники, колхозники-землепашцы, лесорубы. Здесь и люди, и способы их художественного воссоздания — другие, чем в стихотворениях начала 30-х годов. Некоторая иллюстративность стихов, навеянных путешествиями и встречами, искупается новизной жизненного материала.

В эти же годы наряду с лирическими циклами (кроме упоминавшихся, назовем «Ленинградские стихи», «Весенние воды», «Щедрость») написаны и две новые поэмы, разные по своим художественным качествам, по жанровым признакам. Здесь и высокая патетика в поэме «Слово о скорби и счастье» (1946–1947), и тонкий, своеобразный юмор в «Молодости» (1949–1950). Нечто подобное по звучанию уже было в довоенной поэме «Любовь» (1936–1940), но в «Молодости» уделено еще больше внимания различным полушутливым «отступлениям» и рассуждениям и сравнительно мало — эпическим событиям, движущим повествование.

Хорошо сказал о поэзии Рыльского в дружеском письме к поэту П. А. Павленко: «Ваши стихи я не читаю в русском переводе. Их юмор, их размышления, их пейзаж, их пафос — все то, чем так запоминается Ваша поэзия, давно есть общее, наше, следовательно, в какой-то доле и мое»[13].

То, что успел сделать Рыльский в последние годы своей жизни и работы, по-настоящему заслуживает названия нового этапа в творческом развитии поэта. Он как бы расправил крылья. Это отразилось не только в тематике или проблематике стихов, но прежде всего в усовершенствовании их качества, в обилии и оригинальности художественных идей.

За последние десять лет поэт совершил еще один творческий подвиг. Дело не только в количестве написанного, хотя за эти годы вышли книги «Розы и виноград» (1957), «Далекие небосклоны» (1959), которые в 1960 году были отмечены Ленинской премией; дальше — «Голосеевская осень» (1959), «Стая журавлей» (1960), «В тени жаворонка» (1961), «Зимние записи» (1964), и книга публицистических работ «Вечерние беседы» (1962), и сборники литературно-критических статей «Наше кровное дело» (1959), «Про человека, для человека» (1962), «Об искусстве» (1962), где полнее всего выражены эстетические взгляды Рыльского. Дело в исключительном творческом подъеме, который пережил поэт.

В эти годы расцвела и общественная, государственная, научная деятельность Рыльского. Начиная с 1946 года он постоянно избирается депутатом Верховного Совета СССР, а с 1958 года он — действительный член Академии наук СССР, и, можно сказать, не только по разряду «изящной словесности», как писатель, но и как выдающийся ученый-филолог.

В 1956 году Рыльский пишет статью «Красота», где напоминает о красоте как воспитательной и преобразующей силе. Почти одновременно появляется стихотворение, рисующее образы новых людей, безмерно преданных прекрасному, творящих его своими руками. Это девушка-колхозница, любовно обрабатывающая свой цветник, это машинист, после работы пестующий виноградник.

Дальше, как вывод, идут, ставшие крылатыми, строки о розе и винограде. Они выражают наше понимание эстетического наслаждения, счастья, приносимого красотой природы, труда, человека:

Мы любим музыку, что за сердце взяла,И творчество в труде, что стало повсеместным.У счастья нашего есть равных два крыла:Цвет роз и виноград, прекрасное с полезным.

Рыльский утверждает, что в основе нашей эстетики лежит труд и человек труда. Отсюда гуманистический пафос поэта. Он ищет своего героя среди простых тружеников. В стихотворении «Виноградарь» это смуглотелый юноша с секатором в руке, «бог веселый винограда»; в другом — лесник, который в своих зеленых владениях заботливо растит культурные виды плодовых деревьев («Лесник»).

Из веры в людей, в их труд и разум вырастает у Рыльского общая поэтическая идея «счастья для всех», возможного и достижимого здесь, на земле, усилиями дружной советской семьи. Развивая мысль о нашем эстетическом идеале, поэт в ряде стихотворений резко осуждает формалистические выверты представителей «нового искусства», поднимает голос за культуру языка и роль родного слова в развитии социалистической культуры («Язык», «Родная речь», «Искусство поэзии»), в стихотворении «Диалог» вмешивается в дискуссию физиков и лириков.

…Рыльский видел и чувствовал, что его солнце клонится к закату. Потому и назвал он свою последнюю книгу «Зимние записи». В ее стихах находит своеобразное продолжение все лучшее из «неоклассического» прошлого поэта: богатство живописных красок, мягкость лирического рисунка, изящная чеканка стиха, философская емкость мысли, живой национальный колорит.

В посмертном сборнике «Искры огня великого» (1965) в разделе «Последние песни» помещен цикл «Тайна осенней листвы». Он является своеобразным поэтическим завещанием. Цикл написан верлибром. Каждое из шести стихотворений пронизано настроением немного печальным, но в конечном счете жизнеутверждающим: последние розы, сохраняющие следы весны и лета; тихий осенний дождик, напомнивший поэту детство, когда он бродил по лужам и представлял себя морским капитаном.

Центральным в цикле является стихотворение «Что я ненавижу, что люблю». Его предваряет прозаический комментарий, напоминающий, что на эту тему говорят в той или иной форме все писатели мира, все люди на свете. Поэт порицает ложь, зависть, себялюбие, измену, фарисейство и лицемерие, он любит дружеские речи, открытое сердце, внимание к людям, труд, что радует мир, рабочее рукопожатие, синие рассветы, шум леса и песню. «Мужество, верность, народ и народы — я люблю», — говорит он.

В стихотворениях «Луч», «Багряный вечер догорел…», «Пророк зари» утверждается неизбывность жизни и бессмертие искусства: «жизнь коротка, искусство — вечно!» Так писал Рыльский свое поэтическое завещание.

Мы знаем, что стиль является выражением характера, темперамента творца, и хотя с течением времени человек меняется, но в чем-то остается и неизменным. Есть ли нечто общее в стихотворениях, написанных Рыльским в 1907 году и через 57 лет — в 1964 году? Да, несомненно. Поэт на всем протяжении долгого литературного пути был верен своей необыкновенной способности делать источником вдохновения книгу, картину, мелодию — вообще эстетический факт, отраженный мир, «вторую природу». Но за этим скрывалось более глубокое свойство его художественного миросозерцания — понимание действительности как вековечного произведения человеческого разума, человеческого искусства в широком смысле слова. Отсюда присущий стихам Рыльского пафос воссоздания и пересоздания художественных, эстетических богатств минувших времен, стремление продлить им жизнь в современности, сделать достоянием сегодняшнего дня. С этим необыкновенно интенсивным переживанием эстетических явлений далекого и совсем недавнего прошлого, ничего общего не имеющим с книжным, рассудочным «воспроизведением», связана неизменная верность поэта классическим традициям.

В украинской поэзии советского времени, кажется, нет большего защитника и последователя этих традиций, чем Рыльский. Приверженец классического стиха, поэт сумел наполнить его новым содержанием, доказал его полную жизнеспособность в условиях социалистического общества, указал на неисчерпанные художественно-изобразительные ресурсы, заложенные в нем.

И все же Рыльский — поэт-новатор. Его новаторство особого рода — неприметное, но органически вырастающее из традиционного. Он унаследовал от своих великих учителей, которыми сам считал Пушкина, Шевченко и Мицкевича, широту взгляда на мир, их гражданственность, глубокую думу о судьбах народа и отечества и их непревзойденное чувство меры и гармонии. Не сразу, постепенно пришло к Рыльскому и чувство современности («того позабудет завтрашний день, кто сегодняшний день забудет»), и это тоже было выполнением заветов его великих учителей.