Артюр Рембо - Одно лето в аду Страница 6

Произведения Рембо печатались по тексту, не готовившемуся автором к печати, иногда в виде цитат, не всегда под его именем. Многие стихотворения Рембо Верлен первоначально воспроизвел по памяти.

Ранний этап публикаций Рембо отошел в прошлое, но оставил некоторые, не разрешенные до сих пор загадки. Не разысканы, а иногда и утрачены автографы ряда произведений, не прояснена хронологическая приуроченность и последовательность многих из них. Наиболее острый спор развернулся вокруг хронологии "Озарений". Он освещен в статье и в комментарии к книге. По ряду причин, там изложенных, и чтобы не усугублять хаоса умножением возможных конъектур, мы придерживаемся в общей последовательности книг и в расположении отдельных озарений такого порядка,

Дата выхода "Реликвария" не определена с точностью до недель, который восходит к первой журнальной публикации 1886 г. и сохранен в авторитетном издании Плеяды. Вместе с тем при подготовке книги учитывалось мнение литературоведов, подходящих к развитию творчества Рембо с других позиций, в частности А. Буйана де Лакота (Озарения, Париж: Меркюр де Франс, 1949), Антуана Адана (Сочинения. Париж: Клоб де мейер ливр, 1957), Сюзанны Бернар (Сочинения. Париж: Гарнье, 1960 {Мы ниже часто обращаемся к этому изданию, сокращенно именуя его OSB. Важной опорой при комментировании текста была также ставшая классической книга 1936 г. литературоведов Р. Этьембля и Я. Гоклер. Мы цитируем по изд.: Etiemhle R., Gauclere Y. Rimbaud. Nouv. ed. revue et augm. Paris: Gallimard, 1950. В меньшей степени могли быть использованы более новые комментарии, выдержанные в неофрейдистском духе, например книга Р. Г. Коона (Cohn Ii. G. The Poetry of Rimbaud. Princeton, 1973. Далее: RC).}), Даниэля Леверса (Стихотворения... Париж, 1972 / "Ливр де пош").

Русский перевод всего текста Рембо впервые выполнен одним поэтом - М. П. Кудиновым. Однако в развитие традиций серии "Литературные памятники" (Бодлер, Эредиа, Рильке, Бертран) И. С. Поступальский подобрал переводы, раскрывающие историю художественного освоения поэта и его интерпретацию в русской культуре. Ему же принадлежат замечания о переводах и указания на переводы, не воспроизводимые в книге (среди них - напечатанные в 1981 г. в нашей серии в издании: Алоизиюс Бертран. Гаспар из Тьмы - переводы В. М. Козового).

Собственно комментарий составлен Н. И. Балашовым.

ОДНО ЛЕТО В АДУ

"Одно лето в аду" - единственное художественное произведение Рембо, изданное им самим отдельной книгой (Брюссель, 1873). Эта книга и служит источником текста; рукописи не сохранилось. История тиража рассказана в статье, раздел VI.

Перевод заглавия книги нелегок: "Une Saison en Enfer" буквально означает "некоторое время пребывания в аду", "один сезон в аду", "пора в аду". Переводчик дал русское заглавие: "Одно лето в аду". Мы предпочитали в предыдущих работах, имея в виду динамизм заглавия и самой книги, употреблять заголовок "Сквозь ад". Н. Г. Яковлева, неопубликованный перевод которой приводится далее в примечаниях, буквально передала заголовок "Сезон в аду".

Непосредственно перед "Одним летом в аду" Рембо намерен был написать поэтической прозой какую-то книгу, дающую его, Рембо, весьма вольную и живописную интерпретацию Евангелию. Главным содержанием трех уцелевших благодаря тому, что на обороте набросаны черновики "Одного лета в аду", оставшиеся у Верлена, - отрывков является переосмысление рассказа главы 5 Евангелия от Иоанна об исцелении Иисусом паралитика ("возьми одр твой и ходи"). То есть тот рассказ об исцелении, который возмущал фарисеев, ибо произведено было исцеление в субботу, а с точки зрения фарисеев, не суббота - для человека, а человек - невольник субботы.

Три сохранившиеся страницы черновика "Одного лета в аду" относятся: первая к "Дурной крови"; вторая к последующим главкам и именуется в черновике "Ложное обращение"; третья к "Бреду II. Алхимия слова", она так и названа. Третий отрывок - самый большой и самый значительный.

Два места из "Одного лета в аду" вызывают особый интерес. Это прежде всего желание "изменить жизнь". А наряду с этим последние слова чернового отрывка, напечатанного впервые в августе 1914 г., где Рембо после отречения от искусства объявлял: "Salut a la bont ", всегда встречали бурную и сочувственную реакцию прогрессивной критики.

От слов Рембо "Я приветствую добр", продолжающих тему XII строфы революционного стихотворения "Парижская оргия", критики ведут линию к одному из обращенных сквозь войну к мирному будущему стихотворений Аполлинера "Рыжекудрая красавица" и дальше к пафосу поэзии Сопротивления.

I. "Когда-то, насколько я помню, моя жизнь была пиршеством..." {*}

{* Нумерация глав и рубрик "Одного лета в аду" условна и установлена редакцией для удобства читателя.}

Эта глава, своего рода введение, может равно относиться и к окончательной редакции "Одного лета в аду", и к его замыслу как "Языческой книги".

Период ясновидения, т. е. предсимволистский по тенденции период своего творчества, Рембо рассматривает здесь исключительно с отрицательной стороны и подвергает самой резкой эстетической критике ("нанес оскорбленье Красоте"), а также критике общественной и этической ("Я ополчился на Справедливость ...я ударился в бегство").

Называя свою книгу отвратительными листками из блокнота проклятого, Рембо в последней фразе обнаруживает желание оправдаться. Поэт отдает себе отчет в том, что рассуждения, будто он язычник, галл или негр, не спасут от ада в христианском понимании: он проклятый, который осужден на вечную муку.

Не исключено и иронически-двусмысленное толкование последнего абзаца: тогда в качестве Сатаны здесь, должно быть, выступает Верлен, а весь абзац является как бы посвящением книги ему - соучастнику ясновидческих безумств и совиновнику "низвержения в ад".

Сведений о других опубликованных переводах, помимо цитат в работах Н. Балашова, нет.

Мы приводим здесь и в следующих главках неизданный перевод Н. Яковлевой, сделанный ею в последние годы жизни:

"Когда-то, если память мне не изменяет, моя жизнь была пиром, на котором раскрывались все сердца, на котором лились все вина.

Однажды вечером я держал на коленях Красоту. - И она показалась мне терпкой. И я ее оскорбил.

Я восстал против истины.

Я бежал. О гарпии, о горе, о гнев, это вам я доверил мой клад!

Я достиг того, что вытеснил из своих мыслей всякую человеческую надежду. На всякую радость, чтобы удушить ее, я готов был наброситься, как дикий зверь.

Я призвал палачей, чтобы, погибая, грызть приклад их ружей. Я призвал стихии, чтобы задушить себя песком, кровью. Горе стало моим богом. Я распластался в грязи. Воздух злодеяния меня испепелял. И я разыграл комедию безумия.

И весна принесла мне гнусный смех идиота.

А ведь совсем недавно, на грани того, чтобы сделать последний трюк, я думал снова искать ключ от древнего пира, на котором я, может быть, вновь обрел бы вкус к жизни.

Жалость - тот ключ. - Мое прозрение доказывает, что я бредил!

"Ты останешься гиеной, и т. д. ..." - восклицает демон, увенчавший меня такими пышными маками. "Отдайся смерти со всеми твоими желаниями, и эгоизмом, и всеми смертными грехами".

Ах! У меня их слишком много! - Но не смотрите на меня так гневно, любезный сатана, заклинаю вас! и в ожидании каких-либо мелких, запоздалых низостей для вас, который ценит в писателе отсутствие изобразительных и назидательных талантов, для вас я отрываю эти мерзкие страницы из моей записной книжки - проклятого".

II. Дурная кровь

Глава прежде всего отстаивает право человека, право Рембо на древнегалльское язычество.

Едва вчитаешься, сразу ясно, что галльское (кельтское) родство нужно Рембо не только для выведения себя из сферы действия христианства. Оно позволяет противопоставить себя буржуазной цивилизации с ее подневольным трудом ("какая рукастая эпоха"), с ее неправдивой, по мнению Рембо, декларацией Прав Человека. Оно позволяет противопоставить себя истории Франции как истории становления классического буржуазного государства, крестовым походам и даже великим революциям, рассматриваемым в том же ключе буржуазности.

В ответ на пышные манифесты Прогресса: "Мир шагает вперед!" - Рембо с иронией спрашивает: "...почему бы ему не вращаться?".

Утверждая конец эпохи Евангелия, поэт настаивает, что он и есть низшая раса и что место ему - гибельные заокеанские земли.

Здесь возникает понятное стремление трактовать подобные строки в квазиницшеанском духе утверждения некоей "низшей расы", способной лишь на авантюристическое существование в колониях. Возникает искушение видеть в злополучных эфиопских авантюрах Рембо 80-х годов воплощение этих планов в жизнь.

Надо вдуматься в глубоко противную духу позднего Ницше подстановку "низшей" расы на место "высшей". Кроме того, утверждения, о которых шла речь, все время перебиваются у Рембо отчаянным, судорожным признанием господства иной реальности ("никуда ты не отплываешь. - Опять броди по здешним дорогам..." {Одна из уцелевших черновых страничек соответствует этому месту. Мысль: "никуда ты не отплываешь" - там отсутствует, она вставлена позже, что подчеркивает ее важность"}). В то самое время, когда логика Ницше и его безумие вели его к созданию теории "воли к власти", наш поэт воплощается не в "господ", а в угнетенных и колонизируемых: "Белые высаживаются на берег. Пушечный выстрел! Надо покориться обряду крещенья, одеваться, работать".