Михаил Дудин - Сто стихотворений Страница 6

1966

Разговор с немецким писателем

Сквозь прицел оптических винтовокМы с тобой знакомились в упор.Без дипломатических уловокНачинаем новый разговор.

Ты сейчас сидишь в моей квартире.Греешься у ровного огня.Пьешь виноИ говоришь о мире, —Больше не прицелишься в меня.

Восстановлен Ленинград.У КельнаКолокольни на ветру гудят.И тебе, и мне сегодня больноЗа моих и за твоих ребят.

Ты солдат, и я солдат, —Не так ли?Нам стареть,А молодым расти.…Вся Земля из просмоленной пакли —Стоит только спичку поднести.

Нет, мы не витаем в эмпиреях,С лика века отмывая грим.Фарисеи спорят о евреях,Мы о Достоевском говорим.

О Добре и Зле.А мир угарен.Над Европой мутно и серо.Я тебе, пожалуй, благодаренЗа твое солдатское перо,

Что во имя жизни человекаТы для человечества донес,Пусть хоть небольшую,Правду века,Только не на ближнего донос…

В кабаке портовом не без целиНочью надрывается тапёр.В ПушкинаСтреляют на дуэли.ФучикаПодводят под топор.

Врут попы,И договоры лживы.Прошлое — грядущему родня.Мир сейчас на переломе.ЖивыГитлеры сегодняшнего дня.

Кто? Они? Нет, мы сегодня в силеОтстоять спокойную зарю.Сын ЗемлиИ сын моей России,Я с тобою, немец, говорю.

Мы солдаты.Мы с тобой в ответеЗа навоз ЗемлиИ за Парнас.Пусть на свете вырастают детиМужественнейИ достойней нас.

1966

В последний раз

В последний раз во сне тревожном,Перекосив от боли рот,Я прокричу неосторожноСвое последнее «Вперед!».

И ты запомни: я не умер,Я в бой ушел в последний раз.В солдатском сердце замер зуммер,И с миром связь оборвалась.

1966

Холодное утро Цхалтубо

На пиниях иней, как маска на скулах врача.И очерк горы. И за нею в бездонности синейПлывут облака, на холодном ветру клокоча.И пар над провалом. И иней не падает с пиний.

Согрей мое сердце и скорбные руки скорей.Здесь колются звезды, и ночи безжалостно долги.Согрей их приветом, далеким дыханьем согрейИ сдунь, словно иней, со старого сердца иголки.

Не сердце, а кактус растет, распускаясь в груди.И давит на ребра, и гасит ночные светила.Ты памятью в память скорее ко мне приходи,Как в жизни и смерти спасеньем ко мне   приходила.

Я жду тебя, слышишь! За горной гряды перевалЛетит мое слово, а ветер холодный нахрапист,Его оборвал — и обвалом под камни в провал.Ни слова. Ни эха. Кончается ночи анапест.

Я жду тебя, слышишь! Гремит водопад, клокоча,И тень от горы закрывает в тумане долину.На пиниях иней, как маска на скулах врача.Я выйду в ущелье. Я каменных гор не раздвину.

Я вслушаюсь в утро, как мальчик в плохие стихи,Как в грубый подстрочник, который не ждет перевода.На пиниях — иней. В Цхалтубо поют петухи.И запахом хлеба спокойная дышит природа.

1967

Эвкалипт

Эвкалипт стоит и стынетВ рваной шкуре, гол и сер,Как песчаную пустынюПерешедший дромадер.

Он глядит на снежный Север,По Австралии грустит.Прошлогодних листьев веерНа макушке шелестит.

Что он слышит? Ветра ропот,Дальней бури произвол.Но закручен, словно штопор,Уходящий в землю ствол.

Он завяжет без тревогиВременных явлений связь.…У меня душа в дорогеПонемногу извелась.

Что-то ноет, как старуха,По ночам полужива.А с нее слетают сухоПрошлогодние слова.

1967

Письмо Ярославу Смелякову из Михайловского после прочтения его книги «День России»

А лжи недолго править миром.Пусть правда ложь бросает в дрожь.Пусть только временным кумирамНа их погибель служит ложь.

И Пушкин знал, как при Пилате, —Ему за все держать ответ.Знал, что за слово правды платитСвоим изгнанием поэт.

Словесный мусор гонит в ЛетуВолна упрямого стиха.…Сейчас в Михайловском лето,И зноен день, и ночь тиха.

И я не вижу святотатстваВ том, что на пушкинском лугуПо старому закону братстваТебя не вспомнить не могу.

Давно со мной живет твой голос,Еще с мальчишества. Не раз,Ликуя, веруя, кололасьМоя душа о твой рассказ.

И строй твоей высокой речиКак бы на новую ступеньНад чередой противоречийБлагословлял идущий день.

И он был строгим до предела,Ложился лугом под косу.И мгла ненастная редела,И пела иволга в лесу.

А что касается изгнанья,То лучше многих знаешь ты:Изгнанье Пушкина — признаньеЕго чистейшей правоты.

1967

Красивое утро

Мне приснилось, что ты погибала,Но на помощь меня не звала.За хребтом океанского валаГрохотала беззвездная мгла.

Ураган, разгоняя воронку,Захлестнул полуостров на треть.«Подожди! — закричал я вдогонку. —Мы ведь вместе клялись умереть».

И проснулся. И как бы украдкойОглянулся в тревожной тоске.Ты дышала спокойно и сладкоНа моей занемевшей руке.

И доверчивость легкого тела,Как волна, омывала коса.А за окнами пеночка пела,И со стекол сходила роса.

1967

О чем мне думалось во ржи

Как жарко пахнет рожь в июле,Как дружно колосится рожь!В тоске стрекоз, в шмелином гулеТы в наливную рожь идешь.

Идешь в зеленую траншею,Где зноем дышит благодать,Где колос к колосу — по шеюИ горизонта не видать.

Качнулось облако гусыней.Тропа замкнулась, как силок.Тебе в глаза синеет синий,Как откровенье, василек.

Зеленым усом колос колкоПрошелся по твоей щеке.Перебежала перепелкаЧерез тропу невдалеке.

И над тобой стрижи, как пули,Мелькнули через зыбкий зной.Как жарко пахнет рожь в июлеИстомой зрелости земной!

Как светел мир! Как воздух сладок!И ты его захлёбом пьешь.И нет обид. И нет загадок.Есть только зреющая рожь.

1967

Очень грустные стихи

Любови Джелаловне

Мне вспоминать об этом горько,Но я не вспомнить не могу:Гнедая кобылица ЗорькаПаслась на пушкинском лугу.

Вокруг нее, такой же масти,Играл и путался у ногСмешной, глазастый, голенастый,С волнистой шерстью сосунок.

Она густой травы наелась,Стряхнула гриву с головы.Ей поваляться захотелосьВ прохладной свежести травы.

Весь день она возила сено,Звеня колечком под дугой,Согнув точеное коленоОдной ноги, потом другой.

В истоме легкости и лениПередзакатного теплаОна склонилась на колениИ на бок медленно легла.

Заржала радостно и сыто,Собой довольная вполне.Над брюхом вскинула копытаИ закрутилась на спине.

Откуда было знать кобыле,Что на некошеном лугуВчера здесь гости были. Пили.И пели в дружеском кругу.

А кто-то с «мудрою» ухмылкой,В хмельной беспечности удал,Бутылки бил пустой бутылкойИ в воздух горлышки кидал.

…Дрожит кобыла стертой холкой,Всей кожей с головы до ног.И конюх ржавою карболкойЕй заливает красный бок.

Стекает кровь из рваной раныВ мою горячую строку.И ребра, как меридианы,Сквозь кровь белеют на боку.

1967