Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I Страница 6

«Бессонница, расширясь, одолела…»[30]

Бессонница, расширясь, одолелаИ напрягла тревожный слух. МоеПо капле медленно стекает телоВ неуловимое небытие.

Касанье чьих-то невесомых пальцев.О влажный холодок щеки!Опять Глухая ночь на старомодных пяльцах,Глухая, начинает вышивать.

Шуршанье тьмы и тусклый шорох шелка —И розой выцветшей душа глядит,Как ангел тряпочкой сметает с полкиСухую пыль веселья и обид.

«Я знаю, ты, как жизнь, неповторима…»

Я знаю, ты, как жизнь, неповторима.По краю воздуха твой путь пролег.Гляжу вослед тебе — прозрачным дымомТвой путь, виясь, уходит на восток.

Но вот, теряя призрак тяготенья,Я отрываюсь и взлетаю за тобой.И я скольжу твоей легчайшей тенью,Влеком потустороннею звездой.

Смущенных облак вспугнутая стая.Прозрачны голоса, как синий лед.И воздух отмирает, остывая,И падает, и длится наш полет.

Вот, как воздушный шар отчалив,Порвав докучливую нить легко,Плывет земля, прозрачная вначале,В иной покой, в такой покой, в такой —

Кто б думать мог, что время невесомо,Что так похожи на полет года,Что нам одним с рождения знакомаНас в бытие уведшая звезда.

Душа душой, как солнцем, опалима.Я сохраню твой золотой ожог,Я знаю, ты, как жизнь, неповторима,По краю воздуха твой путь пролег.

«Не оторвать внимательную руку…»

Не оторвать внимательную руку,Не отвести прижатую ладонь,И пьет моя рука, подобный звуку,Такой неутомительный огонь.

Прозрачной тишиной удвоенНаш сон, наш мир, наш свет — века.Пускай вдали, виясь, летят завойСей непомерной розы в облака.

И лепестки тяжелых молний,И вой, и голоса в огне —Зане наш мир покоем преисполненИ мира нового — не надо мне.

Не оторвать, не потревожить —Дороже жизни этот сон.Распахнутую настежь мглу, быть может,Оставить вовсе не захочет он.

Вне нас, ломая дикий воздух,Цветет гроза, и в облачной пылиПоет, недосягаемое звездам,Поет, сердцебиение земли.

«О только б краешком крыла…»

О только б краешком крылаРастерянной коснуться страсти —Благоуханная золаНедоказуемого счастья!

Мне тленье сладостно земли:Непрочный мир послушно тает —Так отлетают кораблиВдруг перепуганною стаей.

И в обручальной тишинеПочти бесплотно напряженье.О если б можно было мнеНе знать иного вдохновенья!

«Ладонь, ладонь! Отчетливым касаньем…»

Ладонь, ладонь! Отчетливым касаньемНапряжена земная глухота.Не мыслю выбрать я тебе названьяУспокоительная пустота.

Слова — ах эти слепки мыслей бренных —Мы знаем оба, друг, на что они?Гляди — лучами звезд иноплеменныхОзарены глухонемые дни.

Я ухожу в ладонь, в твое дыханье.О если б это смог я перенесть!Туда, туда, до первого свиданья,Туда от утомительного «здесь».

«Ведь это случайно, что здесь я, что слышу…»

Ведь это случайно, что здесь я, что слышу,Что звезды в окне и что мир недалек.Ведь это случайно не тлеет за крышейЗажженный твоими словами восток.

И я, прислоняясь к цветам на обоях,Их мертвенный запах не смея забыть,Не жду и не верю — я знаю — их двое,Вон там, за стеной. Их не может не быть.

О как неотступны твои поцелуи!И сырость сползает с цветка на цветок.Я больше не смею, я слышу игру их.Не надо, не надо! Скорее, восток!

«В который раз, тасуя карты…»

В который раз, тасуя карты,Их верный изучив язык,Я слышу голос дивной карыИ пенье вероломных пик.

О верный ветр твоих пророчеств,Освободительница смерть!Что есть блаженнее и кротче,Чем наша роковая твердь.

Но посторонний шорох внятен:Он заглушает вещий звук.Так по узору черных пятенПолзет бессмысленный паук.

И приглушив дремучим страхомПленительный и милый зов,Он и меня питает прахомУже давно умерших слов.

Но все же я, тасуя карты,Их верный изучив язык,Я слышу голос дивной карыИ пенье вероломных пик.

«Прозрачен и беспомощно высок…»[31]

Лишь паутины тонкий волосБлестит на праздной борозде.

Тютчев

Прозрачен и беспомощно высокОсенний голос красок в нашем мире.О первый звук непостижимой шири,Последний, чуть холодноватый срок.

Прислушайся: запечатленный голосЕще звенит и тонет в синеве,Еще поет на скошенной травеПоследней паутины звонкий волос.

Мы все равно не сможем уберечьСухие дни от босоногой смерти.Ступне прохладной радуйтесь и верьтеИ не жалейте прерванную речь.

«Случалось, что после бессонной…»

Случалось, что после бессоннойНочи, наутро,Весь мир, как на снимке туманном,Вздвоен, он в тягость,Он жалок, робеющий мир.

И только вдали этих облакМертвая грудаГлядит, как прощаясь с зарею,Медленно гаснетПоследняя наша звезда.

И ветер бессилен, и ветер не смеет —Ольга, ты помнишь?Ты слышишь? Так разве же в этомЧувственной смертиНезыблемый, голый покой?

«Пустой и голый взор слепого рока!..»

Пустой и голый взор слепого рока!Ты подступаешь к горлу, тяжкий день.И вот уже — не принимая срока —Ложится, обнажаясь, тень.

О тяжесть сумерек и увяданья!Нет, мы не в силах сердце уберечь.И спотыкается о гулкое дыханьеВдруг приневоленная речь.

Он захлебнулся горечью и дрожью,Над нами тяжко сникший небосвод.Так лава пьет примкнувшее к подножьюРастерянное лоно вод.

«О тяжкий пламени избыток!..»

О тяжкий пламени избыток!Переливается шипяЗа грань души сухой напиток —Но в этом мире только спят.

Поет расплавленное благо.Полуотверсты облака.Сожженная суровой влагойПэоном схвачена строка.

О соблазнительный глашатайОпустошительной мечты!О ветр, безумием богатыйОсуществленной высоты! —

Он жжет меня, текучий камень!Одолевающий зенитРасплесканный и тяжкий пламень!Но мир, сурком свернувшись, — спит.

«Свидетельница жизни скудной…»

Свидетельница жизни скуднойИ скудного небытия,Звезда над тьмою непробудной!Душа бесплодная моя!

Увы, беспомощна денница!Невыносимой высотыСуровый мрак опять клубитсяИ еле-еле дышишь ты.

О лицемерное упорство, —Не вынесет, о никогда,Прекрасного единоборстваПорабощенная звезда.

Звезда над тьмою непробудной!Мир пошевелится слегкаИ приглушит твой пламень скудныйНеотвратимая тоска.

«Так! Неопровержимый день рожденья!..»