Всеволод Емелин - ПСС Страница 6

— До 45 лет шел процесс неуклонного моего воспитания. Чем она становилась старше, тем этот процесс, поскольку я жил у нее, принимал все более гомерические формы, — признается Сева.

Лет пять прошло в спорах с матерью и бессмысленном брожении по редакциям. В редакциях выходили люди с «затуманенными восточно-средиземноморскими глазами» (определение Емелина) и говорили: «Да, да, почитаем…»

— … И несли рукопись до первого мусорного ведра… Появились тогда у меня новые настроения: за что я боролся и бегал у них на побегушках, листовки за них клеил, книжки доставал, поручения их выполнял-и где чего? где награды? — здесь Емелин смеется.

Впрочем, уже тогда стихи Емелина ходили по рукам, от поклонниц к поклонникам и далее по кругу. И вот, как водится в сказках, под новый, 2000 год раздался в его квартире звонок: «Здравствуйте, я Виктория Шохина из „Независимой газеты“. Мы хотим опубликовать подборку ваших текстов. Они нам очень нравятся».

И опубликовали. Целый разворот. С биографией и фотокарточкой Емелина. Стотысячным тиражом.

Публикация вызвала фурор, «Независимую» завалили письмами и задолбали звонками: кто это? откуда он взялся?

Через неделю из газеты снова позвонили: «Знаете, мы два раза подряд никого не печатаем… тем более поэзию… Но вас хотим».

И дали еще один разворот.

— Это было счастье?

— Да, да. Напился.

— И?

— И ничего не произошло.

— Как не произошло, Сева? Ты же народный поэт, ты известный. У тебя за пять лет вышли четыре книги-когда у девяносто девяти из ста русских поэтов не выходит по десять лет ни одной. Одну из твоих книжек издал Илья Кормильцев, который, кроме тебя и Лимонова, больше не издавал ни одного поэта. Твои стихи, я в курсе, знают и помнят десятки тысяч подростков в разных концах страны. (За взрослых не отвечаю-просто реже с ними общаюсь…)

— Я немножко понимаю в поэзии, — отвечает Емелин. — Последним известным поэтом был Евгений Евтушенко.

— Хорошо, — меняю я тему, — а мама твоя читала стихи сына? Гордилась?

— Знаю, что она прочитала стихотворение про «Белый дом».

(«Пока я там жизнью своей рисковал, Боролся за правое дело, Супругу мою обнимал-целовал Ее замначальник отдела».)

— Мама сказала, что вообще не понимает, что это за чушь. Я против, говорит, этих капиталистов, захвативших власть, — но ты-то вроде там стоял. Значит, стоял неизвестно ради чего? Плюс ко всему о жене написал: это вообще невозможно. Ты потеряешь сына, если он это прочтет.

Сына Сева не потерял, парень отнесся к признаниям отца с юмором. Зато благодаря поэзии Емелин нашел жену.

— Вероника, расскажи, как все было, — прошу я ее.

— В декабре 2003-го я была в гостях у певца Александра О’Шеннона, — говорит Вероника, — и он спел новую свою песню на стихи Емелина «День рожденья Гитлера».

«Я иду за первою Утренней пол-литрою В Воскресенье Вербное, В день рожденья Гитлера».

— Все, конечно, пришли в полный восторг. Саша откуда-то извлек книжку Емелина, мы читали ее полночи вслух, плакали…

— «Плакали»… Не п…и, — говорит Сева доброжелательно, даже с нежностью.

— Хохотали до слез, — поправляет Вероника, нарезая груши к нашему красному полусладкому.

—.. Я сразу поняла, что автор этих стихов-тот мужчина, что мне нужен…

— И когда вы увиделись?

— Еще много времени прошло с того дня… — отвечает кто-то из них.

Они смотрят друг на друга, пытаясь вспомнить дату, и наконец вспоминают.

17 июля 2004 года уже сам Емелин был в гостях у Александра О’Шеннона в Зюзино. Выпили, конечно. Емелин вышел за пивом, приобрел примерно пол-ящика, пошел обратно и… потерялся. Бродил уже несколько часов по району, уничтожая закупленные запасы пива. Местные жители не знали, кто такой Александр О’Шеннон и тем более, где он живет.

Вдруг подъезжает к одному из подъездов роскошная машина, и откуда выходит Вероника, которую Емелин, естественно, еще не знал…

— … Но сразу понял: такая женщина может идти только к Шеннону, — говорит Емелин. — Подбежал к ней, громыхая оставшимся в пакете пивом: «Вы к Шеннону?!»

Естественно, к Шеннону.

— В первую же пьяную ночь Емелин сказал: «Выходи за меня!»-говорит Вероника. (Емелин называет ее Веронк.)

Они поженились.

Огромная фотография молодоженов была опубликована на первой полосе самой крупной литературной газеты. Новость № 1: «Поэт женился!». Больше подобных фотографий ни в этой, ни в другой литературной газете я не встречал.

И после этого Емелин говорит, что он неизвестный поэт.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Мы в церкви Успения Пресвятой Богородицы.

Внутри идет постоянный ремонт, что-то реставрируется. Стоят крепкие леса. Их построил Емелин.

— Сев, сколько тебе все-таки лет?

— 48. Помирать пора.

— Много, да?

— Считаю, что ужасно много, а чувствую себя на все 88.

Мы ходим по храму. Начинается ежедневная процедура обеда для бомжей. Каменные помещения наполняются терпким запахом старых одежд и немытых тел. Емелин смотрит на бомжей спокойно, тихими глазами, на лице ни единой эмоции: ни жалости, ни брезгливости. Я не знаю, о чем он думает.

— Сев, а русский человек-он какой, по-твоему?

— Русский человек-не православный, не голубоглазый, не русый, нет. Это пьющий человек, приворовывающий, отягощенный семьей и заботами. Но при этом: последний кусок не берет, пустую бутылку на стол не ставит, начальству вслух о любви не говорит. У него твердые понятия о жизни. Но вовсе не те, которыми его обычно наделяют…

— Ты ощущаешь себя русским человеком?

— Ну конечно.

Достоевский говорил про амбивалентность русского человека. Емелин в этом смысле пример почти идеальный. Известно-неизвестный поэт, проживший полвека счастливо-несчастной жизни, на которую он смотрит грустно-веселыми глазами.

— Знаешь, что я думаю, Сев. Мы вот ломали твой образ, ломали, а он стал еще крепче. Никак не пойму отчего.

Всеволод Емелин пожимает плечами.

Мы идем в кафе.

— У меня уже третью твою книжку зачитали, — жалуюсь я. — Где тут можно купить поблизости?

— Этого г…а полно. Дарю.

Он извлекает книжку из рюкзака.

Кроме нас в кафе сидит человек, наверное, тридцать. Вряд ли кто-то из них знает, кто такой поэт Емелин. Но ведь они и Евтушенко наверняка не читали.

Зато напротив стоит церковь в лесах Емелина, а на круглом столике лежит его же синяя книжка, где есть несколько волшебных строк. Похоже, мироздание на месте. Понимать его вовсе не обязательно. Достаточно смотреть на него честными глазами. Это не всякому дано.

Емелину дано. Но, судя по всему, это не дарует человеку исключительно радостные ощущения.

Безнадежная песня

Вот трясут мои плечи:

«Эй, мужчина, не спать!

Остановка конечная!

Вылезай, твою мать!»

Из автобуса в вечер я

Неуклюже шагнул

Взяв клеенчатый, клетчатый,

Челноковский баул.

И от станции в сторону

Я побрел вдоль оград

Где стоит над заборами

Ядовитый закат.

Не сверкает здесь золото

Здесь огни не горят

Ни деревни, ни города -

Слобода да посад.

Здесь Всевышний насупился,

Здесь ни моря, ни гор

На бесплодных, на супесях

Здесь живут с давних пор.

Под свинцовыми тучами

Возле мутной реки

Эти люди живучие

Словно те сорняки?

Налетали татары ли

Лютой смертью в седле -

Царь с князьями-боярами

Хоронился в Кремле.

Чтоб со стен белокаменных

Наблюдать, как горят

Городские окраины,

Слобода да посад.

Но чуть пепел рассеется

И отхлынет номад

Воскресал вроде Феникса

Разоренный посад.

Сквозь кострища, проплешины

Толщу снега и льда

Пробивались, сердешные,

Как в саду лебеда.

Крыши дранкою крыли

Расцепляли вагоны.

Наполняли бутыли

Голубым самогоном.

Вешали занавески

Не бедней городских

Громыхали железками

В небольших мастерских.

В огородах потели

Запасали компот

Пропивали в неделю,

Что скопили за год.

Чтили батьку усатого

И как камень ко дну,

Уходили солдатами

На любую войну.

На Страстной яйца красили,

Чтоб держаться корней,

Отмечали все праздники:

Девять дней, сорок дней…

И под пенье метели

У заклеенной рамы

Телевизор смотрели

Долгими вечерами.

Где на главном канале

Политолог-еврей

Все запугивал вами

Малолетних детей.

Здесь любили подраться.