Булат Окуджава - Стихотворения Страница 6

1962

ДВА ВЕЛИКИХ СЛОВА

Не пугайся слова "кровь" кровь, она всегда прекрасна, кровь ярка, красна и страстна, "кровь" рифмуется с "любовь".

Этой рифмы древний лад! Разве ты не клялся ею, самой малостью своею, чем богат и не богат?

Жар ее неотвратим... Разве ею ты не клялся в миг, когда один остался с вражьей пулей на один?

И когда упал в бою, эти два великих слова, словно красный лебедь,

снова прокричали песнь твою.

И когда пропал в краю вечных зим,

песчинка словно, эти два великих слова прокричали песнь твою.

Мир качнулся.

Но опять в стуже, пламени и бездне эти две великих песни так слились, что не разнять.

И не верь ты докторам, что для улучшенья крови килограмм сырой моркови нужно кушать по утрам.

1962

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

- Мой конь притомился.

Стоптались мои башмаки. Куда же мне ехать?

Скажите мне, будьте добры. - Вдоль Красной реки, моя радость,

вдоль Красной реки, до Синей горы, моя радость,

до Синей горы.

- А как мне проехать туда?

Притомился мой конь. Скажите пожалуйста,

как мне проехать туда? - На ясный огонь, моя радость,

на ясный огонь, езжай на огонь, моя радость,

найдешь без труда.

- А где ж этот ясный огонь?

Почему не горит? Сто лет подпираю я небо ночное плечом... - Фонарщик был должен зажечь,

да, наверное, спит, фонарщик-то спит, моя радость...

А я ни при чем.

И снова он едет один

без дороги

во тьму. Куда же он едет,

ведь ночь подступила к глазам!.. - Ты что потерял, моя радость?

кричу я ему. И он отвечает:

- Ах, если б я знал это сам...

1962

КАРАВАЙ

Вы видели, щиток приоткрывая, в задумчивой и душной глубине прищуренные глазки каравая, когда он сам с собой наедине? Когда очнуться не хватает мочи, когда румяный край - под цвет зари, о чем он думает?

О чем бормочет, ленивые глотая пузыри? А в нем живут сгоревшие поленья, старанья мастериц и мастеров. Он, как последнее стихотворенье, и добр, и откровенен, и суров. И задыхается на белом блюде от радости рожденья своего... И кланяются караваю люди и ломтики уносят от него.

1962

ГЛАВНАЯ ПЕСЕНКА

Наверное, самую лучшую на этой земной стороне хожу я и песенку слушаю она шевельнулась во мне.

Она еще очень неспетая. Она зелена как трава. Но чудится музыка светлая, и строго ложатся слова.

Сквозь время, что мною не пройдено, сквозь смех наш короткий и плач я слышу: выводит мелодию какой-то грядущий трубач.

Легко, необычно и весело кружит над скрещеньем дорог та самая главная песенка, которую спеть я не смог.

1962

СТИХИ БЕЗ НАЗВАНИЯ

Оле

1

Вся земля, вся планета - сплошное "туда". Как струна,

дорога звонка и туга. Все, куда бы ни ехали, только - туда, и никто не сюда. Все - туда и туда. Остаюсь я один. Вот так. Остаюсь. Но смеюсь (я признаться боюсь, что боюсь). Сам себя осуждаю, корю.

И курю. Вдруг какая-то женщина (сердце горит)... - Вы куда?! - удивленно я ей говорю. - Я сюда... - так влюбленно она говорит. "Сумасшедшая! - думаю. - Вот ерунда... Как же можно "сюда", когда нужно - "туда"?!"

2

Строгая женщина в строгих очках

мне рассказывает о сверчках,

о том, как они свои скрипки

на протянутых носят руках,

о том, как они понемногу,

едва за лесами забрезжит зима,

берут свои скрипки с собою в дорогу

и являются в наши дома.

Мы берем их пальто, приглашаем к столу

и признательные расточаем улыбки,

но они очень скромно садятся в углу,

извлекают

свои допотопные скрипки,

расправляют

помятые сюртучки,

поднимают

над головами смычки,

распрямляют

свои вдохновенные усики...

что за дом,

если в нем

не пригреты сверчки

и не слышно их музыки!..

Строгая женщина щурится из-под очков,

по столу громоздит угощенье...

Вот и я приглашаю заезжих сверчков

за приличное вознагражденье.

Я помятые им вручаю рубли,

их рассаживаю

по чину и званию,

и играют они вечный вальс

по названию:

"Может быть, наконец,

повезет мне в любви..."

3

Я люблю эту женщину. Очень люблю. Керамический конь увезет нас постранствовать, будет нас на ухабах трясти и подбрасывать... Я в Тарусе ей кружев старинных куплю.

Между прочим, Таруса стоит над Окой. Там торгуют в базарные дни земляникою, не клубникою, а земляникою, дикою... Вы, конечно, еще не встречали такой.

Эту женщину я от тревог излечу и себя отучу от сомнений и слабости, и совсем не за радости и не за сладости я награду потом от нее получу.

Между прочим, земля околдует меня и ее и окружит людьми и деревьями, и, наверно, уже за десятой деревнею с этой женщиной мы потеряем коня.

Ах, как гладок и холоден был этот конь! Позабудь про него. И, как зернышко - в борозду, ты подкинь-ка, смеясь, августовского хворосту своей белой пригоршней в красный огонь.

Что ж касается славы, любви и наград... Где-то ходит, наверное, конь керамический со своею улыбочкой иронической... А в костре настоящие сосны горят!

4

Вокзал прощанье нам прокличет, и свет зеленый расцветет, и так легко до неприличья шлагбаум руки разведет.

Не буду я кричать и клясться, в лицо заглядывать судьбе... Но дни и версты будут красться вдоль окон поезда,

к тебе. И лес, и горизонт далекий, и жизнь, как паровозный дым, все - лишь к тебе, как те дороги, которые

когда-то

в Рим.

1962

МУЗЫКА

Симону Чиковани

Вот ноты звонкие органа то порознь вступают,

то вдвоем, и шелковые петельки аркана на горле

стягиваются

моем. И музыка передо мной танцует гибко, и оживает все

до самых мелочей: пылинки виноватая улыбка так красит глубину ее очей! Ночной комар,

как офицер гусарский, тонок, и женщина какая-то стоит, прижав к груди стихов каких-то томик, и на колени падает старик, и каждый жест велик,

как расстоянье, и веточка умершая

жива, жива... И стыдно мне за мелкие мои

старанья и за

непоправимые слова. ...Вот сила музыки.

Едва ли поспоришь с ней бездумно и легко, как будто трубы медные зазвали куда-то горячо и далеко...

И музыки стремительное тело плывет,

кричит неведомо кому: "Куда вы все?!

Да разве в этом дело?!" А в чем оно? Зачем оно? К чему?!! ...Вот черт,

как ничего еще не надоело!

1962

* * *

М.Хуциеву

Мы приедем туда, приедем, проедем - зови не зови вот по этим каменистым,

по этим осыпающимся дорогам любви.

Там мальчики гуляют, фасоня, по августу, плавают в нем, и пахнет песнями и фасолью, красной солью и красным вином.

Перед чинарою голубою поет Тинатин в окне, и моя юность с моей любовью перемешиваются во мне.

...Худосочные дети с Арбата, вот мы едем,представь себе, а арба под нами горбата, и трава у вола на губе.

Мимо нас мелькают автобусы, перегаром в лицо дыша... Мы наездились, мы не торопимся, мы хотим хоть раз не спеша.

После стольких лет перед бездною, раскачавшись, как на волнах, вдруг предстанет, как неизбежное, путешествие на волах.

И по синим горам, пусть не плавное, будет длиться через мир и войну путешествие наше самое главное в ту неведомую страну.

И потом без лишнего слова, дней последних не торопя, мы откроем нашу родину снова, но уже для самих себя.

1963

ХРАМУЛИ

Храмули - серая рыбка с белым брюшком. А хвост у нее как у кильки,

а нос - пирожком. И чудится мне, будто брови ее взметены и к сердцу ее все на свете крючки сведены.

Но если вглядеться в извилины жесткого дна счастливой подковкою там шевелится она. Но если всмотреться в движение чистой струи она как обрывок еще не умолкшей струны.

И если внимательно вслушаться, оторопев, у песни бегущей воды эта рыбка - припев.

На блюде простом, пересыпана пряной травой, лежит и кивает она голубой головой. И нужно достойно и точно ее оценить, как будто бы первой любовью себя осенить.

Потоньше, потоньше колите на кухне дрова, такие же тонкие, словно признаний слова!

Представьте, она понимает призванье свое: и громоподобные пиршества не для нее.

Ей тосты смешны, с позолотою вилки смешны, ей четкие пальцы и теплые губы нужны. Ее не едят, а смакуют в вечерней тиши, как будто беседуют с ней о спасенье души.

1963

ПОСЛЕДНИЙ МАНГАЛ

Тамазу Чиладзе

Джансугу Чарквиани

Когда под хохот Куры и сплетни, в холодной выпачканный золе, вдруг закричал мангал последний, что он последний на всей земле, мы все тогда над Курой сидели и мясо сдабривали вином, и два поэта в обнимку пели о трудном счастье, о жестяном. А тот мангал, словно пес - на запах орехов, зелени, бастурмы, качаясь, шел на железных лапах к столу, за которым сидели мы. И я клянусь вам, что я увидел, как он в усердьи своем простом, как пес, которого мир обидел, присел и вильнул жестяным хвостом. Пропахший зеленью, как духами, и шашлыками еще лютей, он, словно свергнутый бог,

в духане с надеждой слушал слова людей...

...Поэты плакали. Я смеялся. Стакан покачивался в руке. И современно шипело мясо на электрическом