Михаил Лермонтов - Бородино (сборник) Страница 6

Желание

Середниково. Вечер на бельведере. 29 июля.

Зачем я не птица, не ворон степной,   Пролетевший сейчас надо мной?Зачем не могу в небесах я парить   И одну лишь свободу любить?

На запад, на запад помчался бы я,   Где цветут моих предков поля,Где в замке пустом, на туманных горах,   Их забвенный покоится прах.

На древней стене их наследственный щит   И заржавленный меч их висит.Я стал бы летать над мечом и щитом   И смахнул бы я пыль с них крылом;

И арфы шотландской струну бы задел,   И по сводам бы звук полетел;Внимаем одним, и одним пробужден,   Как раздался, так смолкнул бы он.

Но тщетны мечты, бесполезны мольбы   Против строгих законов судьбы.Меж мной и холмами отчизны моей   Расстилаются волны морей.

Последний потомок отважных бойцов   Увядает средь чуждых снегов;Я здесь был рожден, но нездешний душой…   О! зачем я не ворон степной?..

«Блистая пробегают облака…»

7-го августа. В деревне на холме; у забора.

Блистая пробегают облакаПо голубому небу. Холм крутойОсенним солнцем озарен. РекаБежит внизу по камням с быстротой.И на холме пришелец молодой,Завернут в плащ, недвижимо сидитПод старою березой. Он молчит,Но грудь его подъемлется порой;Но бледный лик меняет часто цвет;Чего он ищет здесь? – спокойствия? – о нет!

Он смотрит в даль: тут лес пестреет, тамПоля и степи, там встречает взглядОпять дубраву или по кустамРассеянные сосны. Мир как садЦветет – надев могильный свой наряд:Поблекнувшие листья; жалок мир!В нем каждый средь толпы забыт и сир;И люди все к ничтожеству спешат, –Но, хоть природа презирает их,Любимцы есть у ней, как у царей других.

И тот, на ком лежит ее печать,Пускай не ропщет на судьбу свою,Чтобы никто, никто не смел сказать,Что у груди своей она змеюСогрела. – «О! когда б одно люблюИз уст прекрасной мог подслушать я,Тогда бы люди, даже жизнь мояВ однообразном северном краю,Всё б в новый блеск оделось!» Так мечталБеспечный… но просить он неба не желал!

Исповедь

Я верю, обещаю верить,Хоть сам того не испытал,Что мог монах не лицемеритьИ жить, как клятвой обещал;Что поцелуи и улыбкиЛюдей коварны не всегда,Что ближних малые ошибкиОни прощают иногда,Что время лечит от страданья,Что мир для счастья сотворен,Что добродетель не названьеИ жизнь поболее, чем сон!..

Но вере теплой опыт хладныйПротивуречит каждый миг,И ум, как прежде безотрадный,Желанной цели не достиг;И сердце, полно сожалений,Хранит в себе глубокий следУмерших – но святых виденийИ тени чувств, каких уж нет;Его ничто не испугает,И то, что было б яд другим,Его живит, его питаетОгнем язвительным своим.

Видение

Я видел юношу: он был верхомНа серой борзой лошади – и мчалсяВдоль берега крутого Клязьмы. ВечерПогас уж на багряном небосклоне,И месяц в облаках блистал и в волнах;Но юный всадник не боялся, видно,Ни ночи, ни росы холодной; жаркоПылали смуглые его ланиты,И черный взор искал чего-то всёВ туманном отдаленье – темно, смутноЯвлялося минувшее ему –Призрак остерегающий, которыйПугает сердце страшным предсказаньем.Но верил он – одной своей любви.Он мчится. Звучный топот по полямРазносит ветер; вот идет прохожий;Он путника остановил, и этотЕму дорогу молча указалИ скрылся, удаляяся в дубраве.И всадник примечает огонек,Трепещущий на берегу противном,И различил окно и дом, но мостИзломан… и несется быстро Клязьма.Как воротиться, не прижав к устамПленительную руку, не слыхавВолшебный голос тот, хотя б укорПроизнесли ее уста? о! нет!Он вздрогнул, натянул бразды, толкнулКоня – и шумные плеснули воды,И с пеною раздвинулись они;Плывет могучий конь – и ближе – ближе…И вот уж он на берегу другомИ на гору летит. – И на крыльцоСоскакивает юноша – и входитВ старинные покои… нет ее!Он проникает в длинный коридор,Трепещет… нет нигде… Ее сестраИдет к нему навстречу. – О! когда бЯ мог изобразить его страданье!Как мрамор бледный и безгласный, онСтоял… Века ужасных мук равныТакой минуте. – Долго он стоял,Вдруг стон тяжелый вырвался из груди,Как будто сердца лучшая струнаОборвалась… Он вышел мрачно, твердо,Прыгнул в седло и поскакал стремглав,Как будто бы гналося вслед за нимРаскаянье… И долго он скакал,До самого рассвета, без дороги,Без всяких опасений – наконецОн был терпеть не в силах… и заплакал:Есть вредная роса, которой каплиНа листьях оставляют пятна –  такОтчаянья свинцовая слеза,Из сердца вырвавшись насильно, можетСкатиться, – но очей не освежит!К чему мне приписать виденье это?Ужели сон так близок может бытьК существенности хладной? нет!Не может сон оставить след в душе,И как ни силится воображенье,Его орудья пытки ничегоПротив того, что есть и что имеетВлияние на сердце и судьбу.

Мой сон переменился невзначай:Я видел комнату; в окно светилВесенний, теплый день; и у окнаСидела дева, нежная лицом,С очами, полными душой и жизнью;И рядом с ней сидел в молчанье мнеЗнакомый юноша; и оба, обаСтаралися довольными казаться,Однако же на их устах улыбка,Едва родившись, томно умирала;И юноша спокойней, мнилось, был,Затем что лучше он умел таитьИ побеждать страданье. Взоры девыБлуждали по листам открытой книги,Но буквы все сливалися под ними…И сердце сильно билось – без причины, –И юноша смотрел не на нее,Хотя об ней лишь мыслил он в разлуке,Хотя лишь ею дорожил он большеСвоей непобедимой гордой чести;На голубое небо он смотрел,Следил сребристых облаков отрывки,И, с сжатою душой, не смел вздохнуть,Не смел пошевелиться, чтобы этимНе прекратить молчанья; так боялсяОн услыхать ответ холодный илиНе получить ответа на моленья.Безумный! ты не знал, что был любим,И ты о том проведал лишь тогда,Как потерял ее любовь навеки;И удалось привлечь другому лестьюВсе, все желанья девы легковерной!

«Унылый колокола звон…»

   Унылый колокола звонВ вечерний час мой слух невольно потрясает,Обманутой душе моей напоминает      И вечность и надежду он.   И если ветер, путник одинокой,Вдруг по траве кладбища пробежит,Он сердца моего не холодит:      Что в нем живет, то в нем глубоко.   Я чувствую – судьба не умертвит   Во мне возросший деятельный гений;   Но что его на свете сохранитОт хитрой клеветы, от скучных наслаждений,   От истощительных страстей,От языка ласкателей развратных   И от желаний, непонятных   Умам посредственных людей?   Без пищи должен яркий пламень   Погаснуть на скале сырой:   Холодный слушатель есть камень,Попробуй раз, попробуй и откройЕму источники сердечного блаженства,Он станет толковать, что должно ощутить;   В простом не видя совершенства,   Он не привык прекрасное ценить,Как тот, кто в грудь втеснить желал бы всю природу,Кто силится купить страданием своим   И гордою победой над земнымБожественной души безбрежную свободу.

Воля

Моя мать – злая кручина,Отцом же была мне – судьбина;Мои братья, хоть люди,Не хотят к моей грудиПрижаться;Им стыдно со мною,С бедным сиротою,Обняться!

Но мне Богом данаМолодая жена,Воля-волюшка,Вольность милая,Несравненная;С ней нашлись другие у меняМать, отец и семья;А моя мать – степь широкая,А мой отец – небо далекое;Они меня воспитали,Кормили, поили, ласкали;Мои братья в лесах –Березы да сосны.

Несусь ли я на коне, –Степь отвечает мне;Брожу ли поздней порой –Небо светит мне луной;Мои братья, в летний день,Призывая под тень,Машут издали руками,Кивают мне головами;И вольность мне гнездо свила,Как мир – необъятное!

«Прекрасны вы, поля земли родной…»

Прекрасны вы, поля земли родной,Еще прекрасней ваши непогоды;Зима сходна в ней с первою зимой,Как с первыми людьми ее народы!..Туман здесь одевает неба своды!И степь раскинулась лиловой пеленой,И так она свежа, и так родня с душой,Как будто создана лишь для свободы…

Но эта степь любви моей чужда;Но этот снег летучий, серебристыйИ для страны порочной – слишком чистый,Не веселит мне сердца никогда.Его одеждой хладной, неизменнойСокрыта от очей могильная грядаИ позабытый прах, но мне, но мне бесценный.

«Когда б в покорности незнанья…»